Наперегонки с Эхом

– Закона? – расхохотался Рем. – Что такое твой закон? Если княжеские люди убьют твоего отца или похитят твою сестру, на чьей стороне будет закон, а? На стороне сильного и знатного!

Хура снова вздрогнул: у него были сестры.

– Только я смогу тебе помочь, – продолжал Рем, касаясь своей груди оттопыренным большим пальцем, – стеной встану на защиту справедливости. Естественно, – за разумное вознаграждение.

– А если тебе прикажут убить невиновного? – не отставал Хура.

– Мне никто не может приказать. Я – Ремири. И я берусь только за законченных негодяев. Желательно – могущественных и богатых, чтобы было интересно их выслеживать, играть в кошки-мышки, водить за нос телохранителей и холуев, а потом – хлоп, и очередное стечение трагических обстоятельств привело в могилу достойнейшего сына отечества, любимого мужа, заботливого отца и так далее. Все его друзья, такие же негодяи, стоят вокруг ямы, грустно повесив носы, и думают, что надо бы хоть на недельку воздержаться от своих безобразий. И мне доход – и народу польза.

– А откуда ты знаешь, что эти твои негодяи – действительно негодяи?

– Да ко мне с такими историями приходят, если расскажу, тебе самому дальше жить не захочется, – Рем как будто начинал терять терпение.

– А если это оговоры? – встрял в разговор Авик.

– Все может быть, и я могу ошибиться, – развел руками Рем, – но разве княжеский суд не совершает ошибок?

– В княжеском суде есть сыщики, есть свидетели и есть преступник. Они все говорят, спорят, а судья решает кто прав, кто виноват. А ты сам получается и судья, и палач, и выслушиваешь всего лишь одного свидетеля.

– Ну, давай предположим, что я сужу плохо и несправедливо. Но кто если не я, осудит самого княжеского судью? – спросил Рем. – Его-то кто заставит судить честно? Над ним ведь нет закона, кроме княжеской воли. А княжеская воля сговорчива и снисходительна к богатым да знатным. Так кто же? Молчишь? А я отвечу. Судья судит справедливо, только пока он знает, что где-то под черным плащом прячется отравленный стилет, готовый при случае отыскать его заплывшее жирком горло. Вот он, этот стилет, – Рем похлопал по кинжалу, висевшему за поясом.

Некоторое время они ехали молча. Дорожка сузилась и теперь еловые ветки чесали бока лошадей, хлестали всадников по ногам. Когда они наконец выехали на опушку, Хура снова не выдержал.

– А как ты заработал вот это? – он обвел рукой вокруг своей головы.

– Отметину? – грустно улыбнулся Ремири. – Ничего особенного. Мои родители имели небольшой надел в северных землях Империи. Потом они разорились из-за наводнения, и нас всех продали в рабство, чтобы покрыть долги. Отца, мать, меня и брата.

– А где же ты выучился магии? – спросил Авик.

– Там и выучился, – ответил Рем. – Мой хозяин, средней руки землевладелец, отдал меня в услужение к своему сыну, мальчику моих лет. Бедолага был одновременно колченогим и сухоруким из-за детской болезни. Я помогал ему ходить, одеваться, прислуживал за столом. Адская была бы работенка, но мальчик оказался очень мягок и добр, не в пример своему папаше. Я повсюду таскался за ним, и когда родители отдали его изучать магические науки в Академию, что в Вечном Городе, я тоже сидел рядом с ним на уроках, открывал чернильницы, точил перья, ну и все такое. Конечно, я не показывал виду, что понимаю, о чем говорит учитель. Но дома, предоставленные сами себе, мы вместе читали фолианты, упражнялись в магии. Он был калека, от него все воротили нос, а я был его единственным другом. Если бы не тоска по моим родным, это было бы, пожалуй, счастливое время. А потом один известный волшебник, засов ему в ухо, создал рукотворные члены на замену покалеченным руке и ноге. Ну и нужда во мне, естественно, отпала. Отец мальчика не был особенно рад нашей дружбе, ведь я был рабом, да еще и самого низкого происхождения, а его сын – дворянином. И вот он решил продать меня. Ну, тут я и сбежал. Мой друг мне даже помог. С меченой головой оставаться в Империи было слишком опасно: если бы меня обнаружили, то немедленно заковали бы в кандалы, и как беглого раба, отправили на галеры. Потому я укрылся в Хориве и прибился к Жижке. Кое-какие книги по магии мне удалось достать, так что многие вещи я выучил уже здесь.

– А почему ты не пытался пристроиться в Школу? – допытывался Хура.

– А зачем? Зачаровывать рукавицы? Или врачевать мигрени? Книжным червем я быть не собираюсь, – тут Рем с опаской бросил взгляд на Нотию, но тот был слишком занят своими мыслями и не услышал его. – Это не по мне.

– Тебе больше нравится убивать людей? – воскликнул Хура.

– Ну вот ведь прилип со своей гнилой погремушкой, – с досадой осадил своего коня Рем. – Да, мне нравится, когда в жилах стынет кровь, а в висках стучит как колокол, когда ты чувствуешь себя натянутой тетивой, идешь по лезвию ножа, и не знаешь, сорвешься в пропасть или нет. Когда страх холодит спину и заставляет волосы шевелиться, но ты идешь и делаешь. Этого чувства никакими словами не передать, щегол! Убивать для этого не обязательно, а бывает даже противно, особенно если жертва попадается слезливая, начинает голосить и умолять вместо того, чтобы драться. Тьфу. Больше всего мне понравилось то, что мы вместе с вашим дедом, – понизив голос, он кивнул головой в сторону Нотии, – уцурюпили. Знал бы я раньше, что такой интересный старикан живет в Хориве, я бы конечно к нему пошел, а не к Жижке.

– И что же вы сделали?

– Я превратился в ночную бабочку и затаился в кабинете самого главы Школы, Его Покойного Высокомогущества, – с хитрой улыбкой заявил Рем. – И проследил за его ночным визитом в Вечный Город. Обвел вокруг пальца самого-самого.

– Настоящее перевоплощение? – удивился Хура.

– Метаморфоза, – значительно кивнул головой Рем.

– Метаморфоза, – повторил хриплый глухой голос.

Мальчики опешили. Рем расстегнул ворот своего плаща, и у него из-за пазухи вынырнула пестрая голова попугая. Рем почесал ее за ухом. Птица прикрыла глаза от удовольствия, склонила голову набок, потом – на другой и, насытившись лаской, втянула голову обратно. Рем застегнул плащ. Снова повисло молчание. К полудню они выехали на берег небольшого озерца, наполовину заросшего ряской. Под корнями вековой лиственницы сделали привал. Из седельных сумок показался хлеб, сыр, мех с вином и коробочка с мягкими сладкими кубиками, вязнущими на зубах и липнущими к нёбу.

– Скажите-ка, Рем, – вдруг спросил Нотия, внимательно глядя перед собой, – как вам кажется, кто мог устроить этот номер с непотребной песней в исполнении Поющих Камней? Не очень понимаю, зачем Рамису было это делать. С другой стороны – кроме него, такой фокус никому не под силу, не так ли?

Рем слегка смутился.

– Нууу, – потянул он, – в Хориве много магов, в том числе и молодых, послушников, щеглов, да и просто, знаете ли, заклинателей-ремесленников.

– Этому магу потребовалось бы проникнуть в святилище, куда мирянам вход заказан. Кроме того, он должен был знать и, что еще важнее, понимать секрет Поющих Камней. Я уверен, что даже первосвященник не смог бы заставить камни петь что-то другое, кроме обычного гудения – он мог только повторять свое священное заклинание, не понимая его смысла. Я не знаю, кто в Хориве, кроме Рамиса, мог совершить такое сложнейшее дело, как создание нового заклинания для обряда Поющих Камней, сам принцип которого нам неизвестен.

– Да нет, это очень просто, каждый послушник мог… – сказал Рем и осекся. Он прикрыл глаза, два раза глубоко вдохнул. – Ну, хорошо, предположим, это я общеглился.

– Так я и думал, – холодно сказал Нотия, – мне кажется, вы что-то скрыли от меня в тот раз.

Установилось неловкое молчание.

– Да, так и есть, – наконец сказал Рем, кивнув опущенной головой. – Тот тип, который удрал из кабинета грандмага через окно, перед этим засунул какой-то манускрипт в самописец. Пока Его Высокомогущество был в трансе, я перевоплотился и стащил копию…

– Она при вас? – быстро переспросил Нотия.

– Да… – нехотя отвечал Рем, роясь в своей седельной сумке. Вот она.

Нотия выхватил стопку пергаментных листов и принялся жадно пожирать глазами написанное. Щеки его загорелись юношеским румянцем, а в глазах заблестели искры. Никто не осмеливался прервать его чтение. Воцарилась глубокая тишина, прерываемая лишь редкими птичьим трелями и жужжанием насекомых.

– Потрясающе! – наконец воскликнул Нотия, откладывая свиток, – вы не возражаете, если это побудет у меня?

Рем кивнул. Он все еще прятал глаза.

– А что там написано? – через мгновение, спросил он, – я понял только последнюю часть, посвященную Поющим Камням.

– О, тогда вы вообще ничегошеньки не поняли! – воскликнул Нотия. – Это же переворот в магической науке! – он оглянулся на своих спутников. – Истинные Имена и Астральные Карты – лишь крышка колодца, в котором мироздание прячет свои сокровища, а мы как маленькие дети играем на ней в пятнашки, даже не подозревая, какие глубины находятся у нас под ногами.

Авик еще никогда не видел Нотию в таком возбуждении.

– Гипотеза о собственной памяти материи, оказывается, неверна, за каждым Истинным Именем скрывается глубокий тоннель, чьи стенки испещрены Именами, описывающими свойства своего предмета или существа. И язык этих Имен тот же, что и известный нам Истинный Язык. За каждым из Имен на стенках тоннеля есть свой тоннель… И так далее, и так далее – все они сплетаются в огромную паутину, грандиозную сеть, пронизывающую всё сущее во Вселенной и составляющую с ней единое целое.

– То есть существует что-то вроде Астральной Карты, общей для всех людей на земле, которая и делает человека человеком? – переспросил Авик.

– Совершенно верно, – согласился Нотия, – Карта, описывающая наши общие свойства, которая оказывает свое воздействие на всех живущих людей. Рамис назвал ее Картой Замысла.

– А при чем тут тогда обряд Поющих Камней? – спросил Хура.

– Между Истинным Именем предмета и Картой Замысла существует небольшая прослойка, маленький мостик, перекинутый от идеи к материи и тоже состоящий из Имен. Так вот, этот мостик немножко отличается у каждого предмета или человека, делая его чуточку непохожим на остальные. В свитке не сказано, откуда берется этот мостик, но это и неважно: предположим, что он возникает случайно. Так вот, очень-очень редко, эта переправа работает и в ту, и в другую сторону. И тогда не только Карта Замысла оказывает влияние на предмет, но и Астральная Карта предмета влияет на Карту Замысла, а через нее, и на все предметы с совпадающими Истинными Именами. Рамис назвал такие предметы деигмами. Я не сомневаюсь, что это ему удалось изловить деигму полевок, наложить на нее чары, и тогда все мышки в окрестностях отрастили маленькие рожки. А Поющий Камень – не более чем деигма булыжника, и если заставить его гудеть, то все другие камни поблизости тоже начнут. Так ведь, Рем?

Тот лишь удрученно кивнул головой.

– Теперь я понимаю… – потянул он.

Нотия рассмеялся: