Костыли за саксофон. Дюжина грустных и весёлых настроений

– Ты чего? Взломать дверь хочешь?

– Ну что ты. Так бы конечно взломать не помешало или службу МЧС вызвать. Но я же знаю Аиду Германовну.

– Кто ж её не знает. Её вся школа знает.

– Да что там школа. Все школы района! – Чернявский погладил нестриженые пакли волос и таинственно продолжил: – Кувалда у меня для другого.

И Чернявский стал стучать по придверному коврику.

Звук получался глухой, как будто били внутри головы, а не по коврику.

На десятый удар прибежали соседи снизу и чуть не убили Чернявского. Но Чернявский объяснил, как мог, ситуацию и вымолил ещё десять ударов – Чернявский был дипломат, мастер извинений и выпрашиваний, жаль что в тестах ОГЭ этим нельзя было воспользоваться.

И вот, когда надежды совсем уже не осталось, перед самым последним двадцатым ударом, за злосчастной дверью послышался голос Альбертика:

– Эуч! Я в милицию позвоню.

– Давно полиция, дружище, – обрадовался Чернявский. – И мы туда уже позвонили, – Чернявский был мастер лапшу на уши вешать.

– А зачем вы позвонили? – раздался за дверью испуганный голос.

– Как зачем? Мама твоя на балконе запертая.

– Нет. Её там нет. Я её впустил.

Чернявский обернулся к Ларисе:

– Слышала?

Лариса вздохнула облегчённо, развела руки:

– Спасибо тебе, Дим. Ты – супер. Можешь на дэ-рэ мне ничего не дарить.

Но тут на лестничной площадке показался Вася, и сказал возбуждённо:

– Я иду из бассейна. А там, – Вася показал куда-то в сторону, на стену: – Там тётя Аида на балконе хрипит. Ничего не разобрать.

– Когда ты видел? – тихо спросил Чернявский.

– Да только что.

– Значит, мама дома? – елейным голоском пропел Чернявский в дверь.

– Да-а. – Таким же певучим голоском ответил Альбертик. – До-ома.

Вася уже хотел было начать возмущаться, но Чернявский сделал Васе знак, и Вася промолчал.

– Послушай, Альберт.

– Ну?

– Мама-то чай пьёт? Согревается после прогулки?

– Ага. Согревается.

– Ты её точно впустил?

– Угу. Впустил.

– То есть, ты хотел маму заморозить, а потом пожалел?

– Никого не хотел я заморозить. Я хотел один дома побыть.

– Послушай, Альберт. Но у тебя с мамой двухкомнатная квартира. Ты можешь один побыть в своей комнате.

– Нет! Хочу один жить, и всё. Без неё! А она пускай на балконе сольфеджии свои решает и фасоли пересчитывает.

– Так тебе не нравится, что мама чужие уроки делает? – встряла Лариса.

За дверью наступила долгая тишина. И Чернявский, зло вращая глазами, ударил кувалдой по коврику. Прибежали соседи снизу, ещё пуще стали ругаться.

– Двадцатый, – авторитетно заявил Чернявский, потрясая кувалдой.

Но соседи всё равно ругались, пообещали «порвать, если ещё хоть звук», и только тогда ушли.

– Это что там? Что за голоса? – вдруг послышалось из-за двери.

– А… это МЧС приехало. Сейчас маму твою с балкона снимать будут.

– Ну и пусть, – недовольно сказал Альбертик. – Я ничего не знаю. Ничего не слышал. Сидел, уроки делал. Ничего я не знаю! Ясно вам?! – Альбертик сорвался на крик, а потом на плач.

Лариса опять хотела что-то сказать, но Чернявский, зло вращая щеками, остановил и задал следующий вопрос:

– Альберт! Чего ты добиваешься?

– Чтобы она меня в покое оставила. Я не хочу больше с ней жить.

– Ну знаешь, друг, мам не выбирают. Уж какая мама не досталась, а надо терпеть.

– Я всё что терпел, уже вытерпел. А больше терпеть не могу.

– Ну давай, друг, ты маму впустишь, и ей в спокойной обстановке все свои требования выставишь.

– Она слушать не станет. МЧС её сняло?

– Да мы пошутили.

– Вы – вруны. Как и все взрослые.