Костыли за саксофон. Дюжина грустных и весёлых настроений

– Мы вруны, а ты – шутник.

– Я – изобретатель!

– Но ты же с мамой пошутил, запер её.

– Это балкон сам её запер. Я только изобрёл.

– Мама может смертельно заболеть.

– Заболеть? Ничего: у неё от обморожения много мазей, а от переохлаждения – спирт, она им всё меня протирала, он противно воняет, теперь пусть на себе испытает.

– Ну в общем, брат, не до чего мы с тобой не договорились. А жаль. Прощай.

– Нет, – попросил голос Альбертика. – Не бросайте меня. Мне так плохо.

– И маме твоей плохо. Родной сын называется.

– А если бы вас из школы встречали, как бы вы себя повели?

– Не знаю – озадаченно почесал затылок Чернявский. – Ну вот я Ларису провожаю-встречаю, она тоже не особо рада.

Лариса стала делать знаки, даже сложила руки в мольбе: рада, рада, мол. Чернявский грустно усмехнулся.

– Вот видите. Лариса не хочет, и я – не хо-чу! Вася ваш в четвёртом классе, и обратно из школы он всегда с друзьями идёт.

– Это чтобы маленькой толпой через дорогу переходить! – крикнул на дверь Вася.

– Ой, Васёк! И ты здесь? Ну вот. Васёк с друзьями, а я только с мамой и с мамой.

– А я всё один и один, – вздохнул Чернявский.

– Да-а. Один – это самый кайф. Вот если бы вам не давали книжки вечером читать и поделки мастерить разрешали только на балконе в солнечную погоду, вы бы не взбунтовались?

– А почему на балконе-то? – удивился Чернявский.

– Потому что ей, видишь ли, клей – вонючий. И света на балконе больше, чем в комнате. Это полезно для глаз.

– Ну в общем, друг, мы тебе, реал, сочувствуем, но ты уж мать впусти.

– Мать. В том-то и дело что – мать, – рыдал Альбертик. – Я с ней не могу больше. Не могу. И папа наш специально командировки берёт дальние, чтобы мама его не мучила. А я без папы скучаю.

– Мы тоже, камрад, скучаем без пап. И я, и Лариса, и Вася. Да, Васёк?

– Да! – крикнул Вася.

– Но у тебя, камрад, есть папа, а у нас всё равно, что и нет.

Чернявский обернулся на Ларису: не сказал ли он чего лишнего, развёл кувалдой: мол, все аргументы исчерпаны, этот – последний.

И тогда Лариса сказала Васе:

– Ну, Вась, давай думай. Как Альберта уговорить тётю Аиду впустить. У Димы не получилось. А то и правда МЧС придётся вызывать.

И Вася стал думать, сосредоточился, припомнил разговоры с Альбертиком на пруду, когда они уток кормили и сказал:

– Альбертик. Что у тебя за проблемы?! Мне бы кто вечером не разрешил читать. А мне все твердят: читай-читай. А я всё равно назло всем ничего не читаю.

– А я назло читаю, – послышалось из-под двери. – Ты, Вася, в бассейне плаваешь и гуляешь один. А я дома сижу, как в тюрьме.

– Дааа… У тебя мама – монстр, это да. Ты так всем и говори, если тебе за маму стыдно: моя мама – монстр. Монстр – это же круто.

– Да уж, – послышался неожиданно довольный альбертиковый голос. – Уж такой монстр.

– Во-от. Ты всех своей мамой пугай. А ещё она знаешь у тебя кто? – осенило вдруг Васю.

– Кто?

– Никогда не догадаешься, кто твоя мама.

– Ну скажи!

– Твоя мама – йог.

– Почему?

– Только йоги не мёрзнут на холоде. Я в мульте видел. Вот ты её сейчас впусти и проверь – она вообще не замёрзла.

– Да замёрзла.

– А может у неё суперсила такая – не замерзать? Ты же говорил: у тебя мама фигурным катанием занималась.

– Ну и занималась… Да ну. Ерунда, – из-за двери послышался неуверенный протест.

И – молчание.

Чернявский сказал:

– Пошёл проверять. Ну, Васёк, молодчина!

Тут дверь распахнулась и красный заплаканный Альбертик сказал:

– Ерунда. Никакой суперсилы. Вся закоченевшая, белая, местами синяя. Вруны и обманщики вы. Все на свете вруны!

– А ты через час её потрогай, лоб, – посоветовала Лариса. – И тогда уже окончательные выводы делай.

– В-впустил, в-впустил, – вошла в прихожую, дрожа и извививаясь, тётя Аида и подозрительно посмотрела на кувалду Чернявского: – Вам кого, молодой человек?

– Жаль, что МЧС не пришлось вызывать, – хмуро сказал Чернявский и распрощался от греха подальше.