Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

(…Да здравствует наша Советская система образования – самая лучшая система в мире! Ура, товарищи!. Правда, сельских школьников она не смогла изувечить до такой степени. Их спасало непосредственное наблюдение естественных фактов жизни. Деревенская девушка с одного взгляда определит с чем именно ты на неё лезешь. Но как быть несчастным горожанам?

На одной из цветных картинок в конце школьного учебника Анатомии для 8-го класса имелось частичное изображение мужского члена, деликатно прикрытого кишками выпущенными из живота, на общей схеме внутренних органов. Эти дополнительные иллюстрации учащиеся изучали самостоятельно, потому что на протяжении учебного года класс насилу успевал пройти половину учебника.

Откуда же бедной дочке преподавательницы знать разницу между оргазмом и мочеиспусканием?..)

Не берусь утверждать, что проблема нашла решение благодаря моим настоятельным просьбам, чтобы она больше доверяла своему телу, которое мудрее неё. Во всяком случае, выдёргиваться перестала…

Все эти мучительные кризисы в отношениях требовали перепроверки личных возможностей и рихтовки вмятин в потоптанном самоуважении. Что и привело к возникновению Светы, которая тоже жила в Общаге, и Марии, которая там не жила, но туда приходила, но чаще я ночевал у неё…

Хотя и студентка БиоФака, Света жила на пятом, МузПедном, этаже Общаги. В ходе одного из её визитов из верхов на наш, третий, этаж её покорила моя благородная сдержанность как бы такой весь рыцарь без страха и упрёка, которого несдержанность мерзопакостной погоды загнала в придорожный бордель.

Я как раз вернулся с провожания Иры в подъезд её дома, когда мне сказали, что на столе Комнаты 77 стоит куриный суп. Одно из преимуществ студенческой столовой в том, что после неё в твоём организме в любое время суток найдётся место для куриного супа. Я зашёл в комнату и включил свет.

На койке у окна лежала девушка обвёрнутая простынёй, которая не делала секрета, что кроме обёртки на ней ничего нет. Но самое главное, на столе была кастрюля и две ложки. Под поднятой крышкой обнаружился суп, где-то порции две. Я обтёр ложку, сел на свободную койку и начал есть. Суп был холодный, но явно куриный. Девушка под простынёй стала выражать недовольство светом, который ей мешает спать. С присущей мне галантностью, я щёлкнул выключателем и распахнул дверь в коридор, потому что есть суп в полной темноте неудобно. Прикончил его уже при свете отдалённой лампы в коридоре. Очень вкусный суп, мне понравился, хотя и холодный. И я ушёл.

"Чем меньше женщину мы любим,

Тем больше нравимся мы ей…"

Так, я начал зализывать раны нанесённые мучительной любовью посредством чисто терапевтических визитов на пятый этаж Общаги. Света была буквально создана для этого. Невысокого роста, в мальчишеской стрижке, она располагала стройным телом и грудями от Playboy. Хороша была по всякому, но фирменным её достоинством служил минет. Кроме того, Природа-Мать наделила это медицинское сокровище бесценным даром – малейшее прикосновение к её соскам давало старт обезумелой ебле, скулящим стонам, пока не дойдёт, ну и ты, за ней следом, впридачу…

Помимо квази-физиологических препон, наследия Советской системы образования, у меня с Ирой порою возникали непримиримые идеологические разногласия. Как в том случае, когда ректорат объявил добровольный субботник по уборке Графского парка. Девушки моего курса сгребали опавшие листья, а мы с Игорем Рекуном поджигали высокие нагрёбанные кучи.

После перевода Челюстей я знал, что жечь листья на открытом воздухе – это экологическое преступление против окружающей атмосферы, там есть небольшой абзац на эту тему. Но разве ты хоть что-нибудь кому-нибудь докажешь? «Сергей, не ломайся. Все так делают. Мы тут не в Америке».

С волками жить – вой как Римляне делают. Графский парк утонул в густых клубах дыма и мы разошлись… Проходя мимо Старого Здания, я приметил девушку в спортивке и она мне чем-то сразу понравилась, издалека. Даже не знаю чем именно. Ну широкая косынка в крупный чёрный горошек, это понятно, но не только же этим. И не кедами. Подхожу ближе – ё… то есть, ахху… моё! Так это же Ира! И до того растрогался приятным сюрпризом, что тут же доложил ей, как только что я заново в неё влюбился.

– Ты не знал, что это я и – влюбился?

– Да! Представляешь?

– Как ты мог!

– Так я ж в тебя!

– Ты не знал, что это я!

– Ну ты сама подумай! Раз это оказалась ты, значит на других у меня шансов нет. Я только в тебя могу влюбляться.

– Ты только что влюбился не в меня! И ещё сможешь!

– Как это не в тебя? А в кого ж ещё? Разве не ясно, что других как ты нет?

– Ты ничего не понимаешь.

– Ладно. Значит мне нельзя в тебя влюбляться?

– Нет!

– Никогда?

– Никогда!

Замкнутый круг – люби меня, но никогда в меня не влюбляйся. Но она красиво смотрелась в той спортивке, и двигается так классно…

(…при всех потугах выпятить себя как помесь записного Казановы с утончённым аристократом духа, по своей сути я – прирождённый лох. Почему? Чересчур губошлёп и падок на новые цацки…)

Стоило Илюше Липесу обмолвится незнакомым словом «волы» и я за ним увязался как цуцик Тузик. «Давай к волам сходим». Случайно обронённый термин дал старт полёту фантазии рисующей сборище бесплатных гетер без лишних комплексов. Но на деле там оказались тёлки, каких и в Общаге валом, а у одной из волиц день рождения.

И теперь в этой полутёмной комнате частного дома древней застройки мы вроде отрываемся типа как бы и полной шарой быстрый танец наяриваем. Оно мне надо? Потом я с какой-нибудь из этих лягу на кровать в соседней комнате. И будет она меня, в манере волиц-лисиц, открытым верхом, закрытым низом потчевать да приговаривать: —«Не мучай ни себя, ни меня!» Как будто я её насильно завалил или шантажировал, чтобы разделась. Зачем пошла, раз уж такая убеждённая лесба или в пожизненно непросыхающих месяцах? Чтоб изнасиловали забесплатно?!. И от этой тоски воловьей, вышел я в коридор к телефону позвонить и сообщить Ире, что я её люблю, подпись: «эмо лох».

А она моментально врубилась: —«Что там за музыка? Ты где?»

Обычно я ей из тамбура запертой двери звоню, на первом этаже Общаги. Вокруг стекло, почти полная звукоизоляция. Разговор совершенно ни о чём, я просто люблю её голос слушать. Она там скажет слово, а я тут млею, пока её родителям телефон не понадобится или из вестибюля в стекло отсека затарабанят: сколько можно?…

– Да так в одном месте, потом расскажу. Не телефонный разговор.

(…тогда каждому было известно, что телефоны прослушиваются органами, так что фраза «не телефонный разговор» исключала дальнейшие расспросы…)

Ну а потом пришлось гнать парашу про знакомого наркодилера, что заехал в Нежин с визитом, попросил отвести его на блатхату, где врубили музыку проявить уважение, но я не остался, а ушёл сразу, как ей позвонил… Полная ху… галиматья, то есть… такая, что и слону даже в оба уха не вместится, чтобы в такое поверить, надо чтоб очень уж поверить хотелось. Хотя могла и поверить после тех икон… Ах, да, иконы…

Мне сказали, что Вирич хочет меня видеть, я и пошёл к нему. Он на зимних каникулах в Карпатах катался, сломал одну ногу и обе лыжины. Постельный режим, гипс, костыли. Вместе с женой-студенткой они квартиру в городе снимали. Когда она на кухню вышла, он и погнал свой монолог про длинную грязную руку Сионизма, что тянется к нашим духовным ценностям. Всё подводил к тому, что у Илюши Липеса в портфеле три-четыре православные иконы, под койкой в Общаге. Где-то сельскую церковь бомбанули и теперь Липес стремится толкнуть награбленное как антиквариат. Как можно стерпеть такую наглость? Если бы не гипс, Вирич ни за что бы не позволил топтать наши святыни и наследие… Короче, не мог бы я бомбануть те иконы обратно и восстановить историческую справедливость?

(…для меня все эти межконфессиональные трения херня хернёй, так что в этом вопросе Вирич стал ещё одним из голосов вопиющих в пустыне. Я бы ещё мог поверить в Зевса или там, Посейдона, но все те боги, что нынче в моде, особой у меня симпатии не вызывают, а и в то же время (что характерно) в атеизм я тоже не верю… А вот насчёт бомбануть, это он по адресу. Без проблем! Я ж сперва делаю, а думать после начинаю…)

Утром я дождался пока студенты уйдут на свои занятия и стихнет коридорный шум. Один пинок из дремотной тиши и – замок от неожиданности выпрыгнул… Всё, как описывалось – портфель под койкой, иконы в портфеле. Вот у них, Сербов, нюх на такие вещи. Даже в третьем поколении. Иконы похожи на ту, что Баба Катя у себя в хате держала, только доски побольше.

Я оставил портфель, где тот и был, и вынес иконы в умывальник, там мой чёрный «дипломат» уже дожидался в отсеке с одной раковиной. Добыча вписалась чётко по размерам. И тут я на себе прочувствовал справедливость поговорки про кражу пернатых. «Чё эт у тя руки трясутся? Курей воровал, што ли?»

Пальцы буквально ходуном ходили в неудержимом треморе. Но не так, как было когда перевернулся с грузовиком УАЗа. Та дрожь такая мелкая была, а в умывальнике так крупно бьёт, зараза, аж пальцы друг об дружку стукают. Вот до чего святотатство-то доводит… За отпечатки я не переживал. Илюша ж не пойдёт в угрозыск: —«Пожалуйста, снимите отпечатки с портфеля, где я держал иконы из ограбленного храма». Но и сразу нести добычу к Виричу было неправильно. Так что я попросил Иру подержать «дипломат» пару дней у себя дома, она как раз болела.

Потом, как примерный студент, я ещё и на занятия сходил, а уже после столовой поднимаюсь на третий этаж Общаги, где гам стоит по всему коридору – у Липеса дверь вышибли!

Я подхожу к его комнате, смотрю, да, действительно дверь нуждается в ремонте. От же, суки! А что пропало-то?

Молчит Илюша, только цыкает от расстройства…

~ ~ ~

Но потом я решил окончательно порвать с Ирой, ну, сколько можно мучится? Тем более, что она ко мне не питает ни малейшего доверия и это стопудово.

Вахтёрша в вестибюле Общаги передаёт мне письмо:

Сергей,

Я давно увлечена тобой, но сказать не решалась.

Сегодня буду ждать тебя в семь часов у Старого Здания.