Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Люба

В тот вечер, как обычно, я проводил Иру домой и там, в подъезде, она вдруг такой нежданной страстью воспылала: —«Не уходи! Побудь со мною! Ещё немного! Совсем чуть-чуть!»

Блин! Так неудержимо, мне аж понравилось. Я взглянул на часы – без десяти семь: —«Да там ребята в Общаге ждут. Договорились «пулю» расписать».

– Подождут. Не уходи!

Насилу вырвался… К Старому Зданию я успел чётко в семь, потому что по пути сверил часы под фонарным столбом. А на площади перед Старым Зданием ни души. Но я не стал останавливаться, курить, по сторонам высматривать, ничуть нет. Пересёк площадь. Ну может, малость шаг замедлил: могу же я на ходу полюбоваться природой зимнего вечера? Вон та Сосна на углу похожа на Кедр, может и вправду он? Там в тесной гуще ветвей сова живёт, где у неё всегда сумрак, даже при свете дня. Глянь-ка, на сугробе под кедровой Сосной остатки её трапез мелкими грызунами, потому что это санитар природы…

И между прочим, я не врал ни капли – стоило зайти в 72-ю, тут же и Славик с Двойкой, следом: —«Ну, чё? Распишем «пулю»? Или всё-таки распишем?»

Я не сразу узнал, что то письмо писала подружка Иры, которая совсем не Люба, но так ей Ира диктовала. Любой клюёт на новизну, но только лохи попадаются…

Ну и кроме того появилась Мария, брюнетка в возрасте, который так жарко рекламировал популярный Французский писатель Бальзак. Когда она мне улыбнулась на тротуаре, я сразу не врубился. Оказывается, она на минутку заскакивала на день рожденья той волицы, только я не заметил когда. Ну в общем, объяснила в какой пятиэтажке живёт и номер квартиры – 42.

Хотя следующий день у меня был довольно напряжённый, я нашёл время для визита к новой знакомой и деньги на бутылку водки, которую нёс по методу Алимоши, в рукаве. Такой твёрдый бицепс получается. В общем, пришёл по адресу, четвёртый этаж, дверь налево. Она открыла. Мы чуть перекусили и – на диван… Терпеть ненавижу кончать едва начавши, хотя иногда случается, горячая струйка протачивает насквозь, шлюзы вразнос, стандартная квота наслаждений псу под хвост. Блядь!

– Извини, – грю, – Спешу ужасно. В пять часов концерт.

Какой концерт? Где?. Короче, она тоже в актовом зале Старого Здания во втором ряду сидела, когда со сцены, уже с бас-гитарой, уже как ведущий вокалист, я орал:

"Ты помнишь плыли две звезды-ы?!

И вдруг пропали в вышине-е?!.."

Третьекурсник Витя Кононевич играл на ритм-гитаре и подпевал, в терцию, а на барабанах, как бишь его? Лёша, кажется. С того же курса из местных жевжиков.

После концерта мы с Марией пошли гулять. Она отвела меня к своей подруге. Та вынесла кружку спирта на лестничную площадку и кусок какой-то рыбы, закусить. Спирт оказался медицинский, 96 %, потому что язык прилип к нёбу. Зато после этого наши акты с Марией по длительности не уступали актам в пьесах Шекспира…

У неё был сын, шестиклассник, с которым я ни разу не пересекался в её однокомнатной квартире. Кроме дивана, там была ещё двуспальная кровать и радиоприёмник на ночном столике. Всю ночь наигрывает сам себе чего-то, на средних волнах, и шкала мерцает жёлтым…

Кончала она красиво. «Ещё! А! Ещё хочу-у-у!» Может, напрактикованная кода, но всё равно класс. Не выносила запах семени, сразу же просила пойти в ванную. Я шёл беспрекословно – оно того стоило. За послушание, делала мне массаж. Такая у неё профессия. Не догоняю, чего из-за него такой ажиотаж. Ах, массаж! Но я и тут не прекословил…

Иногда, совсем среди ночи, в дверь звонили. Она накидывала свой длинный халат и выходила на лестничную площадку объяснить несвоевременность визита. Я претензий не строил, медицинской сестре, даже и массажистке, как-то надо выживать в этом мире. Тело у неё было красивое, как на чёрно-белых фотках любительской Советской порнографии, где пепельница с окурками и пустые бутылки на кухонном подоконнике за спиной модели. Да и сама ничего, в таком Закарпатском стиле. Но сорочку в постели почти не снимала, говорила проблемы с грудью, мастит какой-то.

А меня, после всех упоров в верх-нараспах-низ-на-запоре, оно так даже освежало. Тем более, что низ она умела применять. «А можно я так?» И такой «так» устраивает, что я и не представлял, будто такое возможно, да и вообще не представлял. Ещё как можно!

При посещениях Комнаты 72, она умело пользовалась незамысловатым набором пенальной мебели… В перерывах между еблей мы были на вполне дружеской ноге. Она делилась планами купить пару домашников для меня и вылечить, когда я заболею венерической болезнью. Она рассказывала…

Впрочем, неважно, а то я никогда не кончу, как после кружки спирта типа как. Короче, хочу сказать, что Бальзак совсем не дурак, хотя и Француз…

~ ~ ~

В день Первомайской демонстрации, раз ты один из четырёх мальчиков на курсе, хочешь, не хочешь, придётся нести портрет того или или иного Члена Политбюро Центрального Комитета КПСС. А как прогуляешь своего Члена по главной площади, тащи его потом в Старое Здание, сдать завхозу… Когда я налегке покидал комнату завхоза, Славик дружески меня предупредил, что перед Старым Зданием он видел Иру и она его спросила где я. Славик знал, что с ней у меня всё кончено уже почти что месяц как, потому и предупредил.

Разлука эта далась мне нелегко. Пустынно длились вечера без её голоса по телефону. И не хватало её Немецкой походки издалека… Случайно увидав её в институтских коридорах, я убеждался вновь и вновь, что нет ей равных, и сердце моё горестно сжималось. Но лучше уж перетерпеть и поставить, в конце концов, точку.

Поэтому, чтоб избежать боль встречи, я решил отсидеться в Старом Здании, пока она уйдёт. Тем более, что днём раньше на загородной вылазке с Марией, мы договорились провести Первомай у неё…

Для прогулки мы поехали на вокзал и в прощальных лучах заходящего солнца пошли по тропе вдоль железнодорожной насыпи к лесу за городской чертой. Навстречу случилась пара мужиков в рабочем. Один начал что-то вякать, но я не обратил внимания – кого угодно проймёт зависть, когда идёшь в лесок с такой красоткой, а вокруг соловьи надрываются такими плотными трелями, что те аж стеной стоят…

Мы нашли поляну и в густых сумерках я разложил костёр. Было совсем тепло, она даже свой плащ сняла. С вином мы обошлись без стаканов… «Ещё! А! Ещё!»

Костёр, оказывается, уже догорел и в переливчатом мерцании его углей неясная тень метнулась поперёк поляны. Бездомный пёс. Как он её напугал!

Нет ничего умилительнее женских страхов, когда ты, такой весь как бы витязь камелотский, охранительно её приобнимешь и конь твой снова рвётся в путь… «Ещё! Хочу-у-у! А!»

Возвращались мы уже среди ночи и долго ждали последний автобус с рабочими оборонного завода Прогресс, после второй смены. Вернее, работниц – в салоне одни женщины. Они так неприязненно смотрели на Марию: мы пашем, как проклятые, а эта проблядь со своим ёбарем таскается.

Весной даже бабы стервенеют…

Всё это к тому, что встреча с Ирой мне не нужна была и я поволынил ещё минут двадцать, прежде чем покинуть Старое Здание.

– Серёжа! – Она всё ж дождалась среди колонн высокого крыльца.

Ну что я могу поделать, если она такая красивая? Если у меня перехватывает дыхание и ёкает сердце?

Мы зашли за угол с мраморной платой «Здесь учился Н. В. Го…», и остановились под одним из высоких окон XIX-го столетия над головой. Меня поразил оттенок её лица, не болезненно серая бледность, а словно бы тонкий, до прозрачности белый фарфор. Уже и не знаю что больше теснит мне сердце – её красота или моя жалость к ней.

Конечно же, я тупой урод! Столько мучил её и себя! Наконец-то я снова её обнимаю. Она и смеётся, и плачет у меня на груди. Как я люблю её!.

Этот проклятый месяц она приходила домой и просто пластом лежала. Боль буквально физическая и полное ко всему безразличие. Мама не знала что делать: —«Что с тобой, Ира?»

– Ничего.

Подлец! Изверг! Какая бледная… Как отчаянно красива. «Приходи. В комнате никого».

Она радостно торопится домой переодеться и сказать маме, что празднует и ночует у подруги.

(…в Советских праздниках мне больше всего нравилось именно это вот затишье после демонстраций… Улицы пустеют, машин и пешеходов почти нет… Люди разошлись по домам, начинают праздновать…)

Общага тоже опустела. Кроме Комнаты 72 на третьем этаже. Это наша комната, наша общага, наше празднество. День Примирения…

Света чуть было не испортила праздник… Обнадёженный вакуумной тишиной в коридоре запертых дверей, я вышел в туалет в одних трусах, а потом заскочил в умывальник. Там-то она меня и прищучила.

– Это что за дела?!

И погнала причёсывать мне ухо, что не допустит расширения штата без предварительных консультаций. Она мне прощает Ирку, прощает Машку, но что это за новая лярва у меня в комнате?

– Ты охренела? Это же Ира!

Точно? Ну она просто в дверь заглянула, а там кто-то у окна стоит. А откуда у Иры такой крутой пеньюар?

Как будто я знаю. Сам первый раз вижу. (Так эта штука так называется? В книжках «пеньюары», кажись, попадались. Между прочим, классная хрень, надо запомнить.)

На второй день я утром вышел из Общаги. На главной площади толпа штурмовала гастроном, там выбросили дефицит – сине-белые банки сгущёнки. С чувством гордости удачливого охотника возвращаюсь в Комнату 72, а Ира с койки у окна: —«Ух-ты! Сгущёнку принёс?»

Я аххуел… опешил, то есть: —«Ты… какого… то есть как?»