Наст и сход лавины

В густом хвойном подлеске совершенно нет снега. Земля холодная и без того; крошится, ступни едва-едва пачкает, но ощущается иначе, чем заснеженная равнина рядом с двором. Подол платья не достает до земли, хотя она и не заботится о том, чтобы придерживать длинную юбку или идти на носочках.

Мощные многовековые сосны сменяются небольшими елями, просветы между которыми становятся все больше и больше. Над головой, высоко-высоко в небе парят птицы, но она протягивает небольшую еловую лапку крупному ворону, сидящему на ее правом плече, и нисколько не удивляется, когда один из юнцов торопится встретить ее у самого выхода из леса.

– Госпожа, князя видели у дальней заставы, – рокочет он, и Морана медленно кивает, даже не переводя на него взгляд.

Клюв у птицы, уверенно держащейся у нее на плече, размером почти что с ее ладонь, но еловую лапку ворон выхватывает у нее осторожно, и уголки ее губ чуть приподнимаются.

– И не сидится же ему дома, – почти разочарованно замечает она, гладит ворона по перьям на груди и хмыкает.

– Заставить его повернуть?

Она переводит взгляд на лицо юного воина, его черные глаза, в которых радужка едва ли не полностью сливается со зрачком, так сильно напоминают птичьи, что не заметить этого невозможно.

Красивый.

Все они у нее по-своему красивые и различные.

И все, как один, похожи на гордых и умных птиц, которыми в сущности и являются.

– Не стоит. Посмотрим, что на этот раз князь сможет мне предложить.

Ворон на плече переминается с лапы на лапу, и она возвращает все свое внимание ему, ласково проводя кончиком пальца вдоль клюва.

– Докладывай мне о любых его перемещениях, – обращается она к юнцу и ступает босыми ногами на ледяную корку, покрывающую всю равнину, ведущую во двор, а затем и к палатам.

Темно-серая пелена заволакивает небо над головой, но снег блестит так ярко, что нехватка солнечного света почти не ощущается. Ворон продолжает топтаться, но не срывается с места, улетая ввысь, не каркает, выражая недовольство, и Морана убирает руку, решая не раздражать его лишними прикосновениями.

– Думаешь, стоило проучить его у самой заставы? – обращается она к птице. – Видимо, его положение куда более бедственное, чем Чернобог готов признавать. Дважды под горячую руку ко мне обычно никто не суется, сам знаешь.

Он поворачивает к ней голову, глядит умными глазами и перестает топтаться.

– Не беспокойся так, он не представляет для меня совершенно никакой угрозы. А если это переменится, я давно хотела обзавестись массивной ледяной статуей.

Ворон зычно каркает, и она разражается смехом. Смеется-смеется и ногтем указательного пальца почесывает перья у него на груди.

– Ну слетай сам и посмотри, если мне не веришь, – наконец произносит она, когда заходит во двор. Взглядом встречается с черными глазами-бусинами и кончиком носа касается его иссине-серой головы. – Ну же.

Он выжидает чего-то несколько мгновений, а потом отталкивается от ее плеча и хлопает огромными крыльями. Неестественно большая птица устремляется ввысь, Морана поднимает голову к нему и следит за тем, как он удаляется в сторону леса.

Когда-то таких у нее было чуть меньше десятка.

Теперь он остался последним.

От этого в груди что-то сжимается, а в мысли прорывается нечто тоскливое и пустое. Морана опускает голову и поднимается по лестнице в один из множества своих теремов. Двери ей открывает пара вороньих воинов при полном доспехе. Одинаковые, почти полностью похожие, и она мысленно почему-то зовет их близнецами.

Таких у нее мало.

Все по одному, обычно. Редко по двое. Но эти и правда похожи.

Она усаживается на небольшую тахту и переводит взгляд на собственные ноги. Крутит ступнями, рассматривая их со всех сторон, а потом говорит:

– Пусть принесут теплой воды и мыла. И приведите кого-нибудь, кто вымоет мне ноги.

Безбородые мальчишки-вороны ей не отвечают, но один из них удаляется, и Морана откидывается спиной на стену, прикрывая глаза. Иногда ей даже нравится, что многие из них молчат. Признаться, она бы спятила, если бы они вечно трепались, каркая во все горло, донимая бесконечной суетой и неуемной энергией.

Их неуемной энергии она предпочитает иное применение.

Она открывает глаза, когда один юнец ставит рядом небольшую деревянную шайку и лохань прямо перед ней, а второй льет туда из ведра горячую воду, от которой поднимается теплый пар, пахнущий мылом и травами.

– Совсем огненная, госпожа, – предупреждает тот второй, но она кивает и все равно опускает сначала одну ногу, а затем и вторую в лохань.

Ее вороны намного понятливее и лучше людей. От тех она устала, будучи частой гостьей Яви. А еще они исполнительнее и надежнее многих Навьих тварей. Конечно, птицы они умные, прилежные, но большая часть – совсем еще мальчишки, едва-едва избавившиеся от первого пушка на щеках и подбородке.

Зато именно из таких выходят самые преданные и безбашенные воины. Самые яростные и верные своей хозяйке.

Она не дает им имен, не выделяет кого-то среди других. Воспринимает их как равных между собой, но при этом глядит на каждого и видит их различия. Запоминает даже, хотя именно это и причиняет боль, когда они гибнут.

А Чернобог хочет, чтобы она отправила их на гибель – не иначе. Ее юные воины, может, и свирепы, и упрямы, и даже стойки, но это не значит, что она готова подставить их шеи под чужие сабли, позволить отрубать им головы, резать руки, пилить ноги и выкалывать их умные, черные как самая темная ночь глаза.

Один из пришедших смачивает ладони в воде, трет куском мыла и осторожно берет ее ступню в руки. Зимняя земля не въедается в кожу, не оставляет ярких следов на полах, но все равно в этих прикосновениях, в этой заботе о ее испачканных – пускай и не столь сильно – ногах, есть определенная доля удовольствия.

Морана переводит взгляд на второго, отошедшего в сторону и готовящего тонкую ткань, чтобы вытереть ее ноги после. Наблюдать за ними ей нравится. Это умиротворяет. Ступни оказываются в достаточно сильных, но еще не огрубевших от постоянного контакта с оружием руках. Он не только их моет, но и разминает, без лишних указаний зная, как она устала. Морана ловит себя на том, что прикрывает глаза от наслаждения, и тут же широко их распахивает.

– Оставь, – обращается она ко второму, встречаясь с ним взглядом. – И можешь идти. Он один справится, нечего здесь толпиться.

Ей никогда не нужно повторять дважды. Вот и в этот раз второй вороний воин отдает первому ткани, выходит, и стоящие у дверей стражники запирают за ним дверь.

У склонившегося перед ней юноши волосы прямые. Не вьющиеся, не волнистые, а настолько прямые, что это несколько удивляет. Чаще всего волосы у них хоть немного, но вьются. Пока он вытаскивает одну ее ногу и вытирает, она проводит ладонью по темным прядям. Путается в них пальцами и делает вывод, что они еще и жесткие, пока он достает из лохани ее другую ногу и не столько промакивает, сколько массирует, оглаживая большими пальцами.

– Ты сегодня побудешь со мной? – спрашивает Морана, и он поднимает голову, глядя на нее своими глубокими агатовыми глазами.

Ее пальцы выскальзывают из его волос, она касается большим его щеки и ведет вниз к челюсти.

– Сочту за честь, моя госпожа.

Она не поворачивает ладонь, он целует ее во внутреннюю сторону, и этот легкий жест кажется невыносимо интимным исключительно из-за взгляда глаза в глаза. Длинные ресницы трепещут, когда он прикрывает веки, и Морана шумно вдыхает.

Хороший. Покладистый.

Этот с ней еще не был, она бы его непременно запомнила.

Как можно такого не запомнить?

Она поднимается с тахты, мажет большим пальцем по его щеке и обходит лохань с грязной и остывающей водой. Проходит почти через все покои и усаживается на край кровати. Ладонями упирается в мягкое одеяло где-то у себя за спиной и переводит на него взгляд.

– Иди сюда, не бойся.

Он и не боится. Они все ее не боятся, пока не вызовут у нее гнева. Но этот сверкает агатовыми глазами, вытирает влажные от теплой воды ладони о ткань и не торопится подниматься на ноги. Ползет к ней. Буквально ползет на четвереньках, и Морана ловит себя на том, что дышать начинает все более и более поверхностно.