Я твой день в октябре

– Так давай я повешу, – сказал Лёха. – Я повыше намного, да и шторы тяжеловаты для женщины.

– Не, не надо. Она сама хочет. Да там и тонкости есть, – жена погладила Лёху по короткой стрижке. – Надо так петельки цеплять, чтобы фалды на шторах красиво смотрелись. Ты не сможешь.

– Ну, тогда давай я в магазин сбегаю, – Алексей Малович обнял жену за талию, после чего она слегка присела, повернулась и из объятий выкрутилась с улыбкой.

– Так покупать же ничего не надо, Леший, – Надя пошла на кухню. – Хлеб Иван Максимович утром привез свежий, колбасы три вида, сыр швейцарский, лосось свежемороженый, баранины три кило и что-то там ещё по мелочам. Сок, конфеты, фрукты…

– Ну, ты же знаешь, что я не ем обкомовский паёк, – сказал Лёха спокойно. – Я не могу просто. Я на всё это не заработал. На лосось, домашнюю колбасу, сырокопченую колбасу бешеной цены, на икру чёрную, блин.

– Ну, тогда сам пойди да выбери в магазине то, что не из обкомовского набора, – Надежда ласково потрепала его за рукав. – Есть-то всё равно надо. Мне вот без разницы – обком папин доставляет продукты или другой кто. Я ем так… Не очень различаю происхождения продуктов. Мне все равно. Есть они – хорошо. Не будет – сама пойду куплю.

– Этого ты не купишь. У нас минтай без головы продают. Хек. Рыба такая. За мясом очередь. И главное – икра только кабачковая. Иногда баклажанная. Пельмени продают в пачках из морозилки. В них даже есть что-то похожее на мясо, но не мясо всё же, – Лёха по инерции или по привычке поцеловал жену, аккуратно подобрался к манежу и нежно поцеловал спящую дочь. – Ну, короче, мешать я вам, как обычно, не должен. Тебе учиться, тёще – внучку воспитывать. Мне-то не положено. Чего я понимаю в воспитании? Ни хрена. Давай, учись науке! Должен же в семье быть хоть один реально образованный. А я к маме поеду. Утром вернусь. Я там переоденусь в колхозную одежду. А после обеда завтра еду в командировку по Кайдурунскому району. Шесть совхозов надо объехать. Так что, неделю меня не будет.

– Ничего, мы тут управимся сами. Ты, Леший, во всей нашей суете точно – только под ногами путаешься, мама верно заметила. Злата подрастёт – тогда беготня кончится, да и мама реже станет приходить. А пока, сам видишь, места всем не хватает, ёлки-палки! – Надя поцеловала его в щёку. – Давай, беги к родителям. А то мне уже садиться за тетрадки надо. Черновиков много. Выбирать долго. Но тянуть уже некуда.

Лёха аккуратно прикрыл за собой дверь и побежал сначала в редакцию. Взял у фотокора Михаила Моргуля фотоаппарат ФЭД, уточнил у главного темы и ракурс всех шести материалов. После чего вылетел на улицу, набрал приличную скорость, которая через пятнадцать минут принесла его в родительский дом. Вечером поужинали скромно. До зарплаты бате с Лёхой ещё больше недели оставалось. Потому ужинали на небольшое жалование педагога Людмилы Андреевны. Картошку жареную с чесноком и луком, помидоры и капусту солёную из своего старого погреба в сарае дома сто шестьдесят пять по улице Пятого Апреля.

– Ты что-то частенько стал у нас ночевать, – сказал отец без выражения. – Нормально всё с Надеждой у тебя?

– Сынок, ты не скрывай. Может, вы ссоритесь? – мама озабоченно наклонилась к Алексею. – Сейчас вам трудно. Ты занят всегда чем-нибудь. Ребёнок маленький. Учёба Надина дни и ночи у неё съедает. Ты уж не обижайся на жену. Тяжело ей сейчас.

– Ну, мам, не говори чепухи, – Лёха заулыбался. – Нормально у нас всё. Ещё ни разу не ругались вообще. Просто у неё направление жизненное одно, а у меня – другое. И она, ясное дело, увлечена больше своим будущим, чем моим. Но это же естественно?

– Да, наверное, – вставил батя. – Если кроме работы и бесконечной учёбы ничего больше нет. Ну, там – мужа, ребёнка, заботы о семье и доме, то тогда да – естественно.

– Так. Наелся я. Спасибо, – Лёха поднялся и в сопровождении мамы пошел в свою комнату, где всё осталось в том же виде как раньше. Никто ничего не менял и не трогал. – Соберу всё на завтра. В два часа автобус на Кайдурун. Неделю там буду шастать. Посевную пристально разглядывать.

– Ты уж аккуратнее в командировках будь, – мама проводила его до шкафа с рабочей одеждой, которую тёща мягко порекомендовала не держать в новой квартире. – Ешь там вовремя. Обедай, ужинай. Не забывай.

Через пару часов Лёха разобрал кровать и завалился в её мягкое тело с книжкой Юрия Германа «Я отвечаю за всё». Читал, думал. Немного о том, что написано в книге. И чуть побольше о другом, которое всё больше и больше занимало места в душе и мозге. Что-то надо было делать с семейной жизнью. Гнуло её пока не очень явно, но уж точно не туда, куда они с Надеждой мечтали её направить почти три года назад. В ту сторону хотели устремить жизнь их общую, где нетерпеливо и с распростертыми объятьями ждало их счастье. И, кажется, уже рисковало не дождаться…

В райцентре Кайдурун в пять часов вечера было шумно как на большой свадьбе, собравшей с обеих сторон по паре сотен родных и друзей. Все куда-то быстро шли, ехали на грузовиках, тракторах и лошадях, запряженных в телеги с мешками семян пшеницы, овса и проса. Возле районного исполкома крутилась здоровенная группа трудящихся, явно чего-то ожидающая. Давно. Потому как изредка разные голоса произносили громко что-то вроде: «Вот какого пса они всегда опаздывают?»

Пока Лёха шел к исполкому из-за угла вылетели, накренившись и скрипя всей ходовой частью, три автобуса «ГаЗ-51» с пассажирскими кузовами, похожими на полевые вагончики, имевшие только одну дверь. Но народ с неописуемым проворством и ловкостью быстренько рассовался по салонам, шоферы для порядка посигналили и синхронно рванули с места так быстро, что Лёхе пришлось остановиться и подождать, когда ссыплется назад поднятая колёсами пыль. Не заходить же к председателю исполкома с парой килограммов песка на шмотках. Ссыплется грязный набор черной земли и сизой пыли на председательский ковер, проложенный от двери до его стола.

– А, Малович! – председатель Колесников вышел из-за стола. – А чего не позвонил? Я б машину за тобой прислал. И, кстати, на ночь глядя приехал. Смотреть уже и нечего. Скоро стемнеет. Ладно, у профорга дома заночуешь, а с утра поранее скажешь ему, куда тебе надо и зачем. С ним и будешь мотаться. Ругать приехал или хвалить?

– Захотел бы поругать, да ведь не за что, – Лёха пожал председателю руку. – Кайдурунский район – опять первый среди лучших. Редактор приказал мне пройти шесть совхозов и собрать большой и уважительный, на всю страницу материал с фотографиями.

– Ну, я, конечно, против. Захваливать негоже. Расслабимся, нос задерём. Но

раз уж приказ у тебя такой от члена бюро обкома, то воспротивиться не смею.

Он позвонил председателю профкома и вечер они просидели втроем. У профорга во дворе стол был вкопан в грунт. Скамейки вокруг него и лампочка над ним. Жена профорга Татибека незаметно уставила большую площадь стола мясом копченым и вяленым, колбасой из конины и загадочным блюдом «карта» или конская толстая кишка, вывернутая наизнанку жиром внутрь. Тут же и самовар принесла, заварку в пачке, пиалы для чая и сам готовый чай в маленьком фарфоровом чайнике. Его наливали в пиалу и разбавляли молоком. Без молока казахи чай стараются не пить даже в гостях у русских. К чаю она подала маленькие варёные в масле колобки из нежного теста – баурсаки. Сам Татибек сходил в сарай за «столичной». В доме водку держать было не принято у них. Сидели часов до одиннадцати вечера. Много о чём говорили и много ели. Лёха жутко любил казахскую кухню и уже через час понял, что объелся. После чего пил только чай с молоком. А мужики к позднему вечеру едва «уговорили» половину бутылки. Не лезла водка после майских праздников.

Спать Алексей лёг на улице. За домом стоял стог сена. К нему приставили лестницу, затащили теплую постель из бараньих шкур сшитую. И матрас, и одеяло. Только подушка была набита гусиным пухом.

Завалился Алексей на сеновал. Подложил руки под голову и стал смотреть в бесконечность. Точнее – надеялся уже в который раз засечь место, где кончаются все звёзды, а за ними провал в никуда и в ни во что. Где ни пространства нет, ни времени, ни других галактик. Где есть только пустая, даже Богом не пройденная вечность. И ни о чем не думалось, кроме одного:

Что-то медленно, но упорно и безошибочно ворует у него, Лёхи Маловича, и у Нади Альтовой, жены его, их огромную и, как всегда казалось, недоступную злым разрушительным силам любовь. Какая-то гадина невидимая протолкнула щупальца свои в их души и сердца, и высасывала из них самое дорогое. Любовь сопротивлялась, цеплялась за нервы крепкими своими руками, но всё же каплями, со стороны невидными никому, вытекала и канула в утробе этого монстра со щупальцами, которого неизвестно кто подослал, чтобы опустошить души влюблённых людей от их любви. И, главное, непонятно – зачем подослал. Ведь кроме добра и радости не было ничего в жизни их единой, созданной из двух, близких, стиснутых плотно, как две страницы в книге, в которой все строки – об одном, нужном и дорогом обоим. Что же стряслось? Что?

Вот этот вопрос и застрял в Лёхином мозге. И они вдвоём с вопросом искали хоть какой-нибудь, похожий на правильный, ответ. Но не было ответа. Не сбросили его с высот бесконечных ни звёзды, ни огромный млечный путь. Даже сам Господь, в которого Алексей по советской традиции не верил, но который уж точно знал, что случилось с их любовью, тоже не прислал объяснения. Обижался, наверное, что не верит в него, всемогущего и всех любящего, Малович Алексей. Какой-то, блин, ноль без палочки в этой невероятной вселенной. Так и заснул Лёха. Незаметно для себя, его любви и окружающего мира.

На третий день метаний его, весьма продуктивных, по полям разных совхозов района он часов в одиннадцать утра поменялся местами с трактористом, сел за рычаги и засеял гектара три самостоятельно. Ездить на тракторе его научил ещё в малолетнем возрасте близкий друг дядя Вася из Владимировки. Ехал он по пышной пахоте, чувствовал за собой правильное движение сеялки, слышал весёлые голоса мужиков, засыпающих семена в бункеры и было ему так хорошо, как бывает только, когда лучше быть просто не может. Потом у тракториста в нагрудном кармане пиджака затрещала рация. Кто-то пробивался в эфир со скрипом, стонами и бульканьем.

– Остановись, – сказал Женя Усатенко, тракторист. – Ни хрена не поймём пока не встанем.

– Двенадцатый, двенадцатый, первому ответь, – произнёс голос робота. На человеческий походить не позволяла полудохлая рация и расстояние в двадцать километров от райцентра.

– Я двенадцатый, – крикнул Женя. – Слушаю первого. Говорите.

– Корреспондент у тебя? – громко и почти отчетливо спросил председатель исполкома. – Я уже все совхозы, все клетки на полях обзвонил.

– У меня. Сеет. Ну, короче, я отдыхаю слева, а он работает. Пшеницу сеет. Дать рацию ему?

– Ты на восемнадцатой клетке? – проскрипел подключенный к частоте совхозный директор Обухов Дмитрий Петрович.

– Так точно, – Усатенко поднял палец и показал им Лёхе на рацию.– Что-то случилось. Просто так он не звонил бы.

– Машина пошла уже к вам, – крикнул Обухов. – Она Алексея заберёт. Его срочно в редакцию вызывают. Ехать ему надо. Пусть прямиком на той машине едет в Зарайск. Зам.главного редактора звонил. Очень срочно корреспонденту надо быть в редакции. Что-то произошло. Но он мне не сказал ничего конкретно. Поняли меня?

– Поняли. Ждём машину, – сказал Лёха в рацию. – Разгребу там не знаю что. Срочно, значит завал какой-то. Потом приеду. Доделаю тут всё.

– Добре! – сказал директор.– Удач тебе.

– Давай, ждём! – добавил председатель Колесников

И они отключились. Приехала директорская «волга» через двадцать минут. А в два часа дня после трёх часов гонки по хорошему асфальту Лёха уже открыл кабинет отца и ввалился в него с озабоченной рожей.

– Батя! – обрадовался он. – Фу-у! У тебя всё в порядке!

– И у тебя просто прекрасно складывается житуха! – заулыбался отец. – Вот, держи. Домой вчера принесли. По месту прописки. К нам с мамой. Ты ж на новой хате почему-то не прописан.

Алексей взял из руки его бумагу бледно желтого цвета и прочёл первое крупное слово – «ПОВЕСТКА». Дальше было написано, что Маловичу Алексею Николаевичу надлежит прибыть в горвоенкомат двадцать третьего мая сего года к девяти ноль-ноль утра по вопросу призыва на срочную службу в ряды советской армии.

– А сегодня двадцать пятое, – Лёха сел на стул. Растерялся на минутку.

– Ты давай беги туда. Скажи, в командировке был. Как есть. А мы тебя по полям два дня искали через Кайдурун, – отец поправил на Алексее довольно грязную одёжку. – Ничего. Сойдет. Ты же прямо с полей. Так и скажешь. Всё, дуй бегом.

Военкоматовский дежурный послал его на второй этаж в седьмой кабинет. Лёха пробежал по пустому первому этажу и выскочил на такой же длинный пустынный второй. В седьмом кабинете сидел один седой майор, усталый, обложенный бумагами, толстыми папками-скоросшивателями и желтыми повестками. Он изучил повестку Маловича и сказал.– Мне из редакции отец твой звонил. Просил подождать. Ты в командировке был?

– Далеко. За Кайдуруном в полях. Нашли по рации за пару дней. А где призывники все?

–Ку-ку! – ответил майор. – Они в поезде. Тебя одного ждать?

Он достал папку с названием «Личное дело». Под названием стояла Лёхина фамилия.

– Значит, ты после института сразу в областную газету? В институт поступил в восемнадцать, закончил экстерном в прошлом году. Диплом номер 243 серии АГТ ноль, ноль шесть ВН. Учитель английского языка. Это из редакции справка. В ней ты год проработал. Хорошо. Вот редакция за тебя справки и собрала. День у них ушел на это. Всего-навсего. Областная газета! Уважают её. Сразу все справки дали и курьерша ваша привезла. Они, вишь ты, и Госкомспорт запросили. Вот что оттуда ответили. А! Так ты кандидат в мастера по лёгкой атлетике. Ух, ты! Десятиборье! Мощно. Это интересно. Сейчас подумаем, куда тебя направить, чтобы от спортивного твоего мастерства была польза армии нашей.