Под ласковым солнцем: Ave commune!

– Зачем?

– Он должен отдать документ по доставке.

– А позвонить?

– Прости, я телефон свой посеял, а работнички мои сейчас заняты. Нам должны подкинуть фуру с вещицами для народа, и ребятки нужны будут на разгрузках, что б его намотало на колесо равенства, – ругательство коренастого лысоватого мужчины показалось Давиану очень странным, но юноша промолчал.

– Хорошо, я пройдусь туда.

– Вот спасибо тебе, – хлопнул его по плечу управитель, – ты – настоящий товарищ.

Давиан не желал что-то говорить против или спорить. Душевных сил на это просто не осталось, и он молча решился помочь, отправившись туда, где этот проклятый город внемлет духу Содома и Гоморры сильнее всего.

Давиан помнит, что большинство огромных городов разделена не только Волею Партии на Сферы и Повинности, но по устроению народному в них выделяются Малые Коммуны, как территориально-административные единицы общественного управления, в которых решаются политические и социально-экономические дела. Но помимо них, есть в таких городах выделение ряда коммун по идейно-духовному признаку. Так появились библиотечные, учебные, спортивные, рекреационные и так далее, однако Давиана пугает совершенной иной вид Коммун – творческие.

– Похотью по развращённости, – тихо промолвил Давиан, ступая за порог здания и переходя на быстрый шаг идя в одну

Двухкомунная система, когда есть административные единицы и территории для проведения досуга и вторичного обучения для Партии показалась очень привлекательной, ибо так она сможет усилить контроль и власть над народом, подавая это как «увеличение степени наблюдения общества над собой». Был создан даже специальный Фонд обеспечения коммун вторичной важности, подчинённый Управлению складов и получающий ресурсы оттуда.

Давиан прошёл по трём улица и оказался на пути в большой спуск. Полсотни ступеней уводили в подножье огромных исполинских зданий и, сглотнув слюну, Давиан ступил в объятия тьмы, кроющейся в сердце начала «творческой коммуны».

Спустившись, Давиану предстала длинная прямая улица, в которой шатается множество странных людей. Специальное партийно-народное установление позволяет членам творческих коммун прибегать к использованию красных или смежных с ним цветов, рождая разнообразие в оттенках, а поэтому люди тут чудили.

Навстречу Давиану вышел высокий стройный человек, в кожаной красной жилетке, лицом, выкрашенным в оранжевые цвета, с багровым ирокезом. Его ноги скрыты за широкими джинсами, пёстрой расцветки.

– Товарищ, вы здесь что-то ищете? – прозвучал звонкий голос.

– Да, я ищу Сима.

– Идите в главный творческий дворец. Это прямо по улице.

– Спасибо.

Давиан ступил дальше, и тут же дверь распахнулась, и на улицу вышел мужчина, держащий в руках картину. Лицо парня всё в пудре и тональном креме, одежда его – дырявый чёрно-красный балахон, а на полотне картины красно-оранжевые непонятные пятна.

– Вы пойдёте в наш театр? – вопросил у Давиана, человек с картиной.

– А что там показывают?

– Ох, там чудеснейшая постановка «Сатир и Дездемона».

Давиан не желал, и приближаться к театру коммуны. Один раз он попал на постановку, где театралы бегали голые по сцене и полтора часа кидались друг в друга яйцами и комками краски. Апофеозом было, когда мужчину, подвешенного крюками за кожу, вынесли на обозрение всей залы и поливали его красками, называя это «кульминацией – помазание коммунистическим елеем».

– Нет, спасибо.

Давиан ускорил шаг, желая, как можно быстрее выполнить поручение. На его пути возник ещё один мужчина, на котором помимо трусов ничего нет. Всё его тело покрыто срамными рисунками изображений сцен совокуплений и похотливых мотивов. Этот мужчина – живая картина, на котором изображены сцены, описанные в идеологических текстах, попирающие старую семейную мораль.

– Как вам, товарищ? – спросил этот мужчина и горделиво заявил. – Теперь по мне дети смогут учить то, чему вы учите словом.

«Полная деградация культуры» – подумал Давиан. – «На вас нет Инквизиции. В Рейхе за подобное поведение вас бы всех высекли и отправили на каторгу, чтобы неповадно было упиваться культурным безумием».

Давиан скорбно жалеет, что покинул Империю. Он отдал бы всё, лишь бы не видеть этот разврат и декадентство, которые подаются Партией как норма человеческой природы, продиктованной естественно-коммунистическим началом.

Дальше его ухо услышало, как из подворотни доносятся страстные стоны и, сдержавшись, чтобы не разругаться он устремляет взор туда. Тридцатиступенчатое углубление заканчивается небольшим амфитеатром, на котором устроили представление три актёра – две девушки и один мужчина. Лица женского пола, в лёгких прозрачных одеждах, носятся вокруг оголённого парня и пылко воздыхают, а мужчина, в полуприсяд, на холст бумаги выдавливал из ректального прохода яйца, в которые была закачана краска и тем самым он создаёт картину.

«– …, что это такое?!» – начиная с нецензурной брани, воспылал негодованием в мыслях юноша, наблюдавший за картиной.

Увидев это, Давиан еле как сдержал позыв внутреннего омерзения и яростным рывком заставил себя идти дальше. Творческие коммуны, где разрешено всё, кроме запрещённого Партией, стали оплотами самого отвратительного и Давиан старался их обходить всегда, избегая созерцания подобного «искусства».

Ступая дальше, юноша встретился нос к носу с девушкой, которая несла с собой какую-то непонятную статую, вырезанную из дерева. Приглядевшись, Давиан увидел, что это два совокупляющихся андройда и тут же ему захотелось сплюнуть от негодования. «Убив мораль, Партия убила и человека в человеке, сделав из него грязное животное» – помыслил парень.

– Вы не поможете мне? – спросила она.

– Нет, – бесстрастно ответил Давиан и пошёл дальше.

Тут же его пути возникла стройная рыжеволосая красивая девушка, на которой из одежды только полупрозрачная рубаха до колен. Он схватила его рукой за ладонь и попыталась поволочь за собой, мило и игриво приговаривая:

– Пойдём, нам только шестнадцатого не хватало для того, чтобы расслабиться.

– Отойди! – резко выдернул ладонь Давиан и поднял её, чтобы девушка увидела, что у парня вокруг кисти обмотаны четки, с которых покачивается восьмиконечная звезда из стрел. – Я тут по важному поручению от имени народа, а посему уступи путь.

– Хорошо-хорошо, наш сладкий, но как задумаешь развлечься и отдохнуть, прошу тебя к нам.

Наконец-то впереди показалась дверь из железа, которой и заканчивается этот длинный путь, на котором на каждом шагу ждёт сумбурное «искусство» или безумные идеи культурного развращения.

Стены, там, где нет светопанелей, изрисованы сумасшедшей символикой, они похожи на картины, доносящиеся из адских глубин. Какие-то почерневшие люди, звериные морды, искажённые в гримасе ненависти и злобы, странные символы, похожие на руны из таинственного языка. Всё это создаёт впечатление присутствия в месте, где томятся души, отмеченные клеймом вечной духовной смерти, где пропадает всякая надежда, а есть лишь злая воля развращённых хозяев.

«Монолит похоти» – подумал про себя Давиан, понимая, что весь город утопает в подобном. Читка похвал и молитвы коммунизму перемежаются с оргиями и расстрелом преступивших закон, слова о высокой духовности партийцев подтверждается их низменным поведением, которое заключено в потреблении и совокуплении, а высшие желания, более тонкие были размыты идеологическими установками. Вся Директория Коммун чтит человеческую похоть как божество, удовлетворяя её всем, чем можно, проводя во имя неё служения и воздавая ей похвальбу, а руководит всем Партия, которая просто рада низведением человека до животного, ибо таким народом управлять куда легче, превратив из него единое монолитное безнравственное образование.

«Коммунизм – не тип высшего развития общества, а момент глубокого падения человека в собственные страсти. Это «Вавилонская башня» человеческой гордыни. Это отречение человека от всего светлого во имя плотских достижений, под видом равенства и свободы». – Подумал Давиан, открывая дверь и ступая дальше, в глубь здания, где его накрыл «творческий припадок».

Стены измалёваны в ярко-красных тонах, от светло-розового до тёмно-багрового цвета всё выкрасилось, примеряя на себя плащ пёстрого безумия. На диване, обтянутым кожей, Давиан увидел, как в танец похотливой страсти пустились две женщины и три мужчины.

Мгновенно парень повернул голову в другую сторону, изнемогая от желания натянуть капюшон. Слева же юноша разглядел, как музыканты наполняют пространство скрипучими и сбивчивыми звуками, которые по чистому недоразумению кто-то назовёт музыкой.

Давиан идёт вперёд, ступая промеж двух длинных столов, на которых разложена еда и стоит вино, а на скатерти и стульях есть следы «возвращённой желудком пищи». Юноша понял, что это не причина передозировки алкоголя, а попытка рисовать «естественными красками человека», а картины эти потом выставляются в музеях, как «идеалы современного искусства.

«Скотство» – думает Давиан, смотря на то, как богема выпивает и пытается дальше практиковаться в потакании своим низменным позывам. Один из местных скульпторов пытается тут же создать изваяние, собирая его из объедков. Другой же, высыпав дорожку из какого-то белого порошка по столу, втянул её носом и громко выдохнул.

«Наркоманы, алкоголики, развратники» – резко думает Давиан, о здешних людях, чувствуя к ним отвращение.

– Сим?! Ты где!? – взывает Давиан, желая поскорее уйти отсюда.

Из-за какого-то угла подался мужчина, на котором набедренная повязка красного цвета, торс же оголён и видно выпирающее пузо, голова же с квадратными очертаниями, лицо же наполнено лёгкостью, а карих глазах пляшет пьяное веселье. Широкие губы разошлись, неся торжество:

– О, у нас тут новый творец! Что же ты желаешь?!

Давиана взяло удивление, его дыхание участилось, а сам он тряхнул головой, резко ей мотнул, думая, что ему показалось.