Под ласковым солнцем: Ave commune!

– Да, – тут же отвечает юноша. – Я просто… царапины искал.

– Хорошо, помните, народ всегда с вами.

«Да-да», – сказал в уме парень и перешёл к мысли о прощении. – «Как искупить всё содеянное?» Чья любовь настолько велика, что способна была бы дать отпущение за то, чем я себя испортил?»

Внутри себя Давиан находит ответ, но сейчас он не может ничего сказать, предпочитая стыдливо отмолчаться и выйти из комнаты прочь. Давиан жмёт ладонью на дверную панель и выходит прочь из дома.

Всё вокруг, так же как и вчера и Давиану снова приходится смотреть на серокаменные пейзажи, на которых пляшет не одна сотня отблесков, рождённых светодиодными лампами. Город, окружённый огромнейшей стеной-бастионом, похож на огромный лагерь, внутри которого расцвели цветы, сотканные из неестественного света

Этот пейзаж настолько приелся, что Давиан не обращает на него внимания, предпочитая концентрировать взгляд на жителях столицы. Большинство из многих тысяч партийцев примерили на себя светло-серые костюмы, сшитые по классическому типу – это стандартная одежда обычного народа здесь, утверждённая для лучшего равенства.

Давиан смотрит дальше и видит, что два человека несут по две одинаковых коробки из картона. В высоком мускулистом мужичине юноша признал пережиток былой системы труда – он работает лётчиком гражданского авиосудна, Давиан его знает, поскольку пару дней назад встретил его на службе в местном Доме Коммунизма и разговорился. Рядом с ним идёт мужчина поменьше, и юноша его тоже знает, это местный дворник. Судя по коробкам, они получили часть продуктового обеспечения, и Давиан видит, что они получили равные «подарки» от Директории Коммун.

«Равенство, равенство, равенство, они свихнулись с этим равенством» – без гнева помыслил Давиан, смиряясь перед действительностью.

В других городах, есть что-то вроде «народных подарков», тут же, в городе эталонного равенства нет этого, всё ровны во всём. И нельзя отступить от этого, ибо это «нарушит священный порядок вещей».

Давиан смотрит налево и видит картину, ставшую привычной для этих мест – три мужчины остригают женщину, которая, по их мнению, проявила акт неравенства, выражая его длинной шевелюрой. И никто им и слова не скажет, потому что видимо, это решение было принятье всей улицей, что является выражением воли народной.

«Как же всё доведено до абсурда… разве люди не видят, в каком сумасшествии они оказались?».

Всюду шныряют люди в серой военной форме и это не солдаты, а Столичная Гвардия Равенства, которая внимательно, с соколинно-стервячим созерцая каждого человека, чтобы моментально пресечь любой акт неравенства. Кольцо на пальце, лишний элемент одежды, аксессуар не по народному выбору, улыбка невпопад народной радости – всё это может стать поводом для того, чтобы Гвардия набросилась на Партийца и моментально восстановила равенство актом «Святой Экспроприации».

Давиан отлично наслышался про «Святую Экспроприацию» и знает, что её призваны производить Народная Гвардия, Городская Полиция Равенства органы Партии или же Гвардия Равенства Городов. В ходе исполнения предписаний они отбирают всё то, что вызывало «праведный гнев народной воли», отправляют наказание и отдают изъятые вещи в систему складов, чтобы потом всё было «справедливо распределено».

«Сумбурное равенство, призывы к нему и стремление всё переделать “по справедливости” – длишь способ потешить невежество тупой толпы людей».

Парень убирает взгляд, сосредоточившись на конечном пункте небольшой прогулки. У Давиана есть цель этого похода. Улочка за улочкой, дом за домом он стремиться в то место, где ещё жив дух жизни в городе, напрочь погрязшим в смерти души.

Спустя десять минут прогулки, Давиан выходит на большое поле, которое выстлано искусственной травой, так умело эмитирующей настоящую, живую. Посреди огромной поляны, зажатой со всех сторон зданиями, возвышается огромное древо, вокруг которого разбит фонтанный комплекс, от которого исходит приятное шипение и журчание воды. Тут нет статуй партийно-народных лидеров, нет никакого намёка на «дух коммунизма» только прохладная трава, да пара лавок, на которых расположились старики.

«Как же тут чудесно» – сказал Давиан и втянул лёгкими воздух, ощутив приятную и завораживающую прохладу.

Подняв лицо к небу, он видит лишь небольшой кусок серо-унылого небосвода, но и этого ему достаточно, чтобы ощутить какое-то тепло. Тут очень хорошо, душа находит странный и позабытый покой. Маленький островок природного торжества посреди городских джунглей, стал небольшим прибежищем, дающем человеческой душе того, чего она не сможет найти в городах Директории – покой.

Давиан готов наслаждаться этими пейзажами ещё долгие-долгие часы. Когда он в первый раз набрёл на это место, то незаметно для него пролетели четыре часа полного покоя, пока ему с тяжестью на сердце не пришлось вернуться в жестоко-холодный мир победившего равенства.

Всюду виднеется множество людей всех возрастов и полов. Давиан знает, чувствует, что сюда их привёл громкий зов по потерянному и утраченному, по забытому покою и блаженству единения с чем-то естественным, тому, что человеческая душа желает обрести, с чем желает провести время до скончания мира.

Никто не знал, почему Партия решила оставить этот клочок земли и дать партийцам место, где можно соприкоснуться к такой душевной силе, которая немного лечит и исцеляет души людей, искалеченные системой. Возможно, светлая воля Того, Чья любовь к человечеству безмерна, остановила партийное безумие, застлала око «народной праведности» и это место живо, осталось для того, чтобы человек смог наслаждаться потерянным сокровищем.

Давиан только присел на траву и приготовился получить блаженство, как неожиданно в его кармане завибрировал телефон, и парень быстро приложил его к уху, с недовольством готовясь выслушать:

– Да, я вас слушаю, товарищ.

– Говорит Старший Столичный Словотворец.

– Что вы хотели, товарищ?

– Мне нужно, чтобы вы приняли участие в подготовке творческой коммуны к Фестивалю Великой Коммунистической Революции. Такова воля народа и вы уже назначены голосованием квартала.

Давиан поморщился от злобы. Мгновенные телефонные голосования, выродившиеся в массовую электронную секундную демократию, лишали всякой воли, заставляя повиноваться решению сотен и тысяч человек.

– Да, товарищ, куда мне нужно проследовать?

– Тебе нужно встретиться с Симом. Он тебя будет ждать в Квартальном Храме Маркса.

– О, в обители первореволюционера?

– Да, а теперь ступай.

Злоба, лёгкая и незначительная поселилась в душе Давиана. Его рука самопроизвольно дёрнулась, сжалась, и он понял, что весь каскад негативных эмоций его добивает, рождая невроз. Ему снова придётся встретиться с человеком, погрязшим в похоти и желающий только сытно поесть, сладко поспать и поразвлечься.

Давиан поднялся и собрался уходить, окинув печальным взглядом зелёную долину, чувствуя скорбь от того, что ему приходится уходить отсюда, но долг зовёт. Сфера общественной деятельности или повинность взывает к тому, чтобы он был на самом краю идеологической борьбы, которая давно приобрела образ великого марша, под красными знамёнами к коммунизму.

Выходя за пределы зелёной зоны, Давиан понял, что всё – равенство, идейные дома и хвалебные молитвенные песнопения это один марш, один карнавал, который накрыт полотнищем кровавого цвета – цветом человеконенавистнической идеологии, уничтожившей души миллионов людей, как кажется Давиану. Всё – огромное представление, развёрнутое для того, чтобы занять непытливые ума партийцев, существующее только для того, чтобы Директория Коммун смогла продолжать существование и держать в повиновении население целой страны.

Но юноше сейчас не до размышлений про то, что всё существует по воле Партии, для неё и нет ничего без неё. Он вышел к большому зданию, в виде коробки, у входа которого свисают два кроваво-алых стяга, на коих белыми нитями вышит образ старого человека, у него густая борода и пожилое лицо, умудрённое опытом.

Подойдя к железной двери, находящейся за оградкой, Давиан отдал три поясных поклона, вздёргивая руку к небу и приговаривая:

– О, первореволюционере Маркс, будь милостив к последователям твоим.

Снова рука со сжатым кулаком поднимается в небо, и звучат слова:

– Коммунизма пророки, смилуйтесь над нами маловерными и даруйте благодать равенства.

Ещё раз рука обращается к небу и Давиан говорит:

– Ниспошли гнев свой, на врагов наших, погрязших в классах и неравенстве, дух коммунистической бытности.

Дверь отворилась, и Давиан прошёл вовнутрь, не успев разглядеть и малейшей детали залы.

– Охо-хох! – тут же ему навстречу кинулся большой мужчина, перегородив собой всякий обзор на то, что за дверями, но Давиан смог выцепить образы помещения.

Тут же юноша был заключён в тёплые объятия грузного мужчины, который моментально отпрянул от него, едва-едва ощутив холодок, и парень смог оглянуться. Гобелены и картины с одним лицом старого мужчины, а на столах и витринах выставлены статуи и бюсты одного человека. Всюду и везде виднеются полотна, на которых чёрными буквами написаны призывы к свержению мировой буржуазии, и цитаты многоуважаемого философа древности. А посреди залы возвышается на пьедестале книга, обтянутая бархатной обложкой, на которой виднеется надпись «Капитал. Разрушительное послание».

Давиан вспомнил, что первые книги, повествующие о свержении тиранов и призывы к социальной справедливости, зовут Ветхим Первокнижием, труды Маркса – «Посланием». Работы остальных слуг коммунизма, собранные из всех времён и эпох стали именовать «Посланиями пророков коммунизма», а современные доктрины Директории провозгласили «Обновленный Завет». И четыре части, собранных в одну книгу, провозгласили «Коммунарией» или Великим Писанием Коммунизма.

– Ну что, будем готовиться к торжеству?

– К какому?

– Ты разве не знаешь? – удивлённо поднял брови Сим. – У нас готовится такой грандиозный фестиваль, а ты о нём ничего не знаешь?

– Как ничего, – решил оправдаться Давиан, опустив взгляд к земле. – Слышал, что в этот день все партийцы Сверхулья празднуют начало Великой Коммунистической Революции, которая длится по сей день.

– О, юноша, – голос Сима Давиану показался тяжёлым и холодным. – Это не просто празднество, но великое событие. Пойдём в Комнату Равных, и я тебе расскажу.