Рыжая Кошка. Роман

Девушки начали расставлять на столе тарелочки с обязательным набором сопутствующих чаепитию, в каждой семье, живущей в наших краях: орешки, печёности, восточные сладости, фрукты и лепёшки. Появился и пухлый, расписанный замысловатым национальным орнаментом, фарфоровой чайник.

– Сабир-ака, – поинтересовалась Наташа, – вам наливать с уважением?

– Не обязательно, – улыбнулся ей в ответ. – Мы не у чужих людей в гостях – можно и полнее наливать… Да и потом, не слишком-то жарко: хочется погреться горяченьким.

За чаем общались только мы с Наташей, а Дильбархон немногословно предлагала кушанья, временами делая это только жестом руки или взглядом своих больших, выразительных глаз, окаймлённых густыми, длинными ресницами.

Сестрёнку Карима нельзя назвать красавицей: слишком худощава, узкое лицо, мелкие черты лица. Но глаза! Они компенсируют все недостатки, приковывая к себе внимание сразу и всё без остатка.. И уже не замечаешь ни угловатой худобы, ни чрезмерной нерешительности и скованности, ни несколько болезненной бледности, а видишь только её глаза: чёрные, бездонные, гипнотически манящие.

Именно за эти глаза её и полюбил наш первый махаллинский «джигит»: Ходжаев Батыр. Глаза Дильбар укротили буйный нрав Батыра, превратив его в покорного ягнёнка. Но, оказалось, не надолго: не успела Диля освоиться в доме мужа, как он начал поколачивать её. Сначала, как бы случайно, походя, каждый раз каясь о содеянном, умоляя о прощении, а затем: методично, с увлечением и удовольствием от процесса избиения.

Карим посмотрел, посмотрел на эти издевательства и забрал сестрёнку из дома Ходжаевых. Те злились, старались всячески опозорить Дильбархон, распространяя по махалле (район города с компактным проживанием местных жителей) грязные сплетни, что она грязнуля, непочтительная, скандалистка. Батыр кричал на каждом углу:

– Я тебя так опозорю, что ты из дома не сможешь выйти!

Дильбархон действительно стала настоящей затворницей, украдкой плакала, но брату боялась высказать даже слово протеста. Карим терпел, терпел проделки Батыра, думая, что, возможно, Ходжаевы в чём-то и правы, ведь у нас не принято невестке уходить из дома мужа: она должна терпеть всё, что бы не происходило за его стенами и молчать. Но, когда однажды, совершенно зарвавшись, Ходжаев начал распространять очередную ложь, что Дильбархон – джаляп (женщина лёгкого поведения), мой друг не выдержал и одним ударом свернул скулу грязному лгуну, пообещав в следующий раз убить его, за что чуть не сел на соответствующую скамью.

Ходжаев подал на развод, после того, как удостоился, что Дильбархон не вернётся к нему и, спустя некоторое время привёз себе новую невесту из кишлака: глупенькое, юное создание, которое ради того, чтобы жить в столице, будет терпеть всё: и унижения, и побои.

С тех пор Дильбар так и живёт с братом в полной уверенности в том, что больше никогда не выйдет замуж: после случившегося с ней её никто не возьмёт, даже вдовец, с детьми.

Время шло, а Карим всё не появлялся, и я начал поглядывать на часы, удивляясь столь долгому его отсутствию:

– Что-то друг мой очень задерживается. Где же этот магазин находится, Диля, уж не в соседнем ли городе?

– Может быть, брат кого-нибудь встретил? – предположила она. – Разговаривают.

Дальнейшее ожидание становился невыносимым, и я, наконец, не выдержал:

– К сожалению у меня больше нет времени. Очень много дел в городе. Если Карим всё -таки вернётся, попроси его, Дильбархон, дождаться меня: у меня к нему есть очень серьёзный разговор.

– Хорошо, Сабир-ака, я скажу брату.

Поблагодарив за угощение, я поднялся из-за стола, пообещав заехать часа через два.

– Сабир-ака, – неожиданно попросила Наташа, – можно мне поехать с вами? Очень хочется посмотреть город… Если, конечно, не помешаю вам.

– Отчего же помешаешь? – пожал я в ответ плечами. – Конечно, поехали. Покажу все интересные места, кое-что расскажу о Ташкенте… Некогда я очень увлекался историей возникновения и развития нашего города, многое знал… Если не забыл, конечно.

Больше четырёх часов мы мотались по городу в поисках тех вещей, которые заказала Рахиля. Попутно я рассказывал Наташе о старом городе, о том, что принесло его жителям землетрясение, показывал массивы, которые были выстроены представителями разных республик великого Союза.

Рассказывал о культурных и исторических памятниках, о парках и скверах, о людях, населяющих мой родной город, которых я знаю, помню и люблю.

Наташа внимательно слушала мой рассказ, иногда задавая вопросы и смотрела, смотрела, смотрела, впитывая, как губка, знания о городе, в котором ей предстоит теперь жить, работать, учиться.

– Как вы много знаете о Ташкенте, Сабир-ака! И как интересно рассказываете! – восхищалась девушка. – Вам бы гидом быть.

– Я здесь вырос, – просто ответил ей. – Это мой родной город, и я люблю его.

– А сами живёте в Фергане, – напомнила мне Наташа.

– Да, – пришлось согласиться с ней, – живу в Фергане. Так уж получилось: иногда приходится жить вдалеке от любимых мест, родных людей, друзей… Разве не так?

– Так, – тихо согласилась девушка. – Именно так.

В дом Атабаевых мы вернулись в начале третьего. И снова нас встретила Дильбархон. Глаза у неё были красные и припухшие, словно девушка недавно плакала.

– Дильбар, что случилось? – обеспокоенно поинтересовался я. – Тебя кто-то обидел?

– Нет-нет, – слишком поспенно отреагировала та на мои слова. – Это я лук резала.

Сложно было поверить в её слова, но мне не хотелось волновать сестрёнку друга и поэтому я перевёл разговор на другую тему:

– А где Карим? Он вернулся?

– Да, Сабир-ака, брат вернулся, – тихим голосом сообщила Диля. – Он сейчас отдыхает у себя в комнате. Я его позову.

– Не беспокойся, девочка, – прошу её, – я сам подыму этого лежебоку, чтобы он целыми днями не валялся на постели: так всё царствие небесное можно проспать.. Итак отрастил себе авторитет, как у председателя колхоза… Карим-ака, подъём! Твой дружок закадычный заявился – встречай.

На мой голос, наконец, вышел хозяин дома с осоловевшими глазами и опухшим лицом.

– Ассалому алейкум, дорогой! Яхши ми сиз? Саломат ми сиз? Хорошо поживаешь? – расплылся Карим в улыбке, пытаясьскрыть проглядывающее меж слов и жестов стеснение.

– Яхши-яхши (хорошо-хорошо). – заверил в ответ друга. – Поживаю себе. А вот как ты поживаешь, друг мой дорогой? Что-то видок у тебя неважный, как после глубокой пьянки.

– Вчера с друзьями посидели, – признался Карим. – Перебрали немного. Да не смотри на меня так – это редко бывает!

– Надеюсь, ты говоришь правду, – с сомнением произнёс я.

– Можешь не сомневаться Сабир-ака, – заверил меня Карим и, повернувшись к сестре, попросил:

– Сестрёнка, собери на стол: нужно гостя дорогого попотчевать.

– Да меня сегодня уже здесь потчевали, – запротестовал я, – только хозяина в это время дома уже не было. Мне поговорить с тобой нужно.

– Ничего, за столом разговор всегда задушевнее, – начал философствовать друг. -Проходите, проходите в зал… Наташенька, проходите, азизим (дорогая).

– Я сейчас, – согласилась Наташа, – только руки вымою.

Пока Дильбархон накрывала на стол, Карим расспрашивал меня о домашних, и мне вновь пришлось рассказывать о том, что отец сетует на то, что Карим очень редко бывает у них: совсем забыл стариков.

– Да-да, – согласился тот. – нужно будет как-нибудь заехать. Собирался несколько раз, но всё времени не хватает.

Очень хотелось сказать другу о том, что если меньше времени тратить на встречи с друзьями, тогда и на другое времени хватало бы, но побоялся огорчить и без того пасмурного друга детства, поэтому перешёл прямо к делу:

– Карим, ты, наверное, уже понял, что Наташа приехала в Ташкент не в гости, а для того, чтобы пожить здесь, поработать и на следующий год поступить в институт. Но без нашей помощи ей не обойтись. Сам знаешь, что без прописки на работу ей не устроиться… У меня к тебе большая просьба: пропиши её пока у себя, хотя бы временно, пока она не устроится на работу, не обоснуется на новом месте. И, если ты не против, пусть она пока поживёт у тебя.

– Да, нет, я не против, – ответил Карим, – пусть живёт. И сестрёнке не так скучно будет… С пропиской, правда, непросто: у нас председатель Махаллинского комитета самодур ужасный… Придётся подмазать. Сам знаешь: не подмажешь – не поедешь.