Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

Братья растерялись, не зная, как воспринять услышанное. Радоваться или огорчаться? Для мальчишек всего мира неизведанное всегда было притягательным и интригующим. Но стоит ли оно в данном случае отказа от лагеря и велосипеда? И ведь этот неведомый интернат при всех предполагаемых его благах – как ни крути, а всё-таки не дом родной, в котором при всех его минусах жилось всё-таки относительно спокойно. И как далеко от дома этот самый интернат находится? Удастся ли оттуда удрать в случае чего?

Такое множество одновременно возникших вопросов не находило в

юных умах быстрых и однозначных ответов. Но природная любознательность близнецов, молодое их стремление к новому и настойчивое желание сменить постылое сосуществование с ненавистной мачехой на любое другое, которое хуже вряд ли будет, всё более уверенно склоняли их в настоящий момент к осознанию правильности предлагаемого им поворота в судьбе. И братья с готовностью дружно согласились.

– Вот умнички-то! Молодцы, что понимаете, как лучше, – радостно приветствовала, потирая от удовольствия руки, мачеха такое разумное решение пасынков. – Завтра же… нет, лучше в воскресный базар я куплю вам по новой рубашке и сандалии. Только сандалики, конечно, сейчас пока снашивать не надо будет, добегаете лето босиком. А к сентябрю явитесь в интернат во всём новеньком, как на параде, чтобы там знали, что у вас приличные родители, а не шантрапа, как у некоторых.

И братья начали загодя и тщательно готовиться к отъезду. Аккуратно обернули газетами свои новые книги сказок, привели, насколько сумели, в порядок другое своё наиболее близкое сердцу имущество: несколько сохранившихся ещё с Сибири приключенческих книжек – от «Доктора Айболита» Корнея Чуковского до «Путешествий Гулливера» Джонатана Свифта, коллекции конфетных обёрток-фантиков и оловянных солдатиков, любимое стрелковое оружие мальчишек всего, наверное, мира – рогатки, настольные игры – шашки и домино. И, конечно же, главную, хранимую как зеницу ока реликвию – подаренный им перед отъездом из своего посёлка в прошлом году одним старым охотником настоящий медвежий коготь. Истинного значения этой реликвии им никто так толком и не объяснил, но оба свято верили, что в ней заключена великая мистическая сила, дарующая её владельцам неуязвимость перед бедами и удачу.

Глава 12. ОБНОВКИ

Ближайшим воскресным утром, принарядившись, как было принято у местных жителей, семейство Сухоруковых торжественно отправилось за

покупками на базар.

Базаров в городке было два – большой и маленький. Маленький, именуемый в народе просто, даже без заглавной буквы в названии – «базарчик», с которого началось когда-то знакомство Сухоруковых с городком, располагался на привокзальной площади по соседству с находившимся здесь ещё и автовокзалом, работал ежедневно и бесперебойно, с раннего утра и до вечера. Там продавалось всё необходимое обычной советской семье в повседневной жизни, и посещение «базарчика» было для горожан делом будничным. А вот Большой… это уже праздник!

Раскинулся он на площади в несколько гектаров на окраине городка и был огорожен высоким глинобитным забором-дувалом, совсем как в исторических кинофильмах о Древнем Востоке. Работал Большой Базар лишь по воскресеньям, да и то только первую половину дня. Зато – с самого рассвета, и успевал собрать за столь небольшой срок выручки никак не меньше, чем его «маленький» собрат за полную неделю добросовестной работы. Чего здесь только не было! Автомагазины и частные торговцы съезжались сюда, казалось, со всей Азии. Каждая группа товаров занимала ряд или ещё более обширную обособленную торговую площадь. В ближайшем от главных ворот «птичьем» углу, например, можно было за три рубля выбрать живую или только что обезглавленную и ощипанную курицу, на рубль-два дороже – обеспокоенно крякающую утку, за десятку – солидно гогочущего гуся, а за пятнадцать – сердито надутого индюка. Только-только вылупившиеся цыплята стоили от тридцати до пятидесяти копеек за штуку.

Бедолагу-работягу ишака в любой точке Большого Базара можно было приобрести как гуся или индюка – за десять-пятнадцать рублей. Не цена, а оскорбление для трудяги, способного во многих видах работ заменить лошадь. Впрочем, такая дешевизна на это хоть порой и невыносимо упрямое, но в целом безропотное, покладистое и, главное, неприхотливое животное наблюдалась далеко не всегда. В частности, весной, с началом полевых и прочих сезонных работ спрос на продуктивных и экономичных ишаков, а,

следовательно, и цена на них ощутимо подскакивали.

Чуть поодаль продавались кролики и крольчата, козы и козлята, овцы и ягнята, а ещё дальше – крупный рогатый скот, лошади и даже «корабли пустыни» – горбатые высокомерные, непрерывно что-то жующие верблюды. Илюха и Колюха были наслышаны о хулиганских нравах этих громадных, флегматичных с виду животных, которые могут ни за что ни про что, если ты им чем-то не угодил или просто не понравился, оплевать тебя с головы до ног – поди, потом, отмойся. Поэтому резонно предпочли любоваться этими экспонатами со стороны, не подходя слишком близко.

Отдельный угол базара занимали как рядовые, так и уникальные экземпляры бойцовой, певчей и декоративной фауны: специально обученные кречеты и петухи особых пород, голуби и канарейки, павлины и попугайчики, диковинные котята и щенята, и прочая, и прочая, и прочая…

И всё перечисленное скопище одновременно кудахтало, крякало, блеяло, мычало, ржало и верещало сотнями голосов. А под звуки этой симфонии-какофонии на специальных площадках устраивались азартнейшие перепелиные или петушиные бои с фанатично преданной этому виду зрелищ толпой зрителей, делающих порой немыслимые денежные ставки на победу того или иного любимца публики. А также – иные, какие кроме как на Востоке, мало ещё где можно увидеть, состязания. Разве что только в кино…

А фруктовые и овощные ряды! Такое изобилие даже на экранах такого всемогущего изобразительного кудесника, как кинематограф – редкая редкость. На восточном же воскресном базаре – пожалуйста! Смотри – не пересмотришь, трогай – не перетрогаешь, щупай – не перещупаешь, выбирай, приценивайся, торгуйся и покупай всё, что только осилит твой кошелёк.

В промтоварных рядах после недолгой примерки Илюха и Колюха со счастливыми улыбками пополнили свой не обновлявшийся весь прошедший год гардероб новенькими шёлковыми рубашками и вожделенными, пахнущими свежей кожей сандалетами. Отец и мачеха прикупили понемногу огурцов и помидоров, винограду, выбрали крупный, потрескивающий от спелости при проверочном сдавливании его руками арбуз. Отец позволил себе кружку пенистого пива, а мачеха и близнецы угостились мороженым. Домой возвращались чуть ли не с песнями.

А ещё через несколько дней Илюха с Колюхой, как и было им незадолго до этого обещано, получили в подарок незабываемый праздник. Немного повздорив с Марией из-за размера отпущенной ею денежной суммы, отец, дважды пересчитав выданные ему тридцать рублей, повёз сыновей поразвлечься в Ташкент. На целую неделю!

Глава 13. ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТАШКЕНТ!

Это было бесподобно! Такого прекрасного города близнецы ещё не видывали. Хотя, если признаться честно, то, не считая населённого пункта, в котором они нынче проживали, чисто символически называемого «городком», единственным настоящим городом, который им довелось в своей пока ещё не очень долгой жизни лицезреть до этого, был Красноярск, да и то мельком – по пути от речного вокзала на железнодорожный.

Но какое это имеет значение – мельком или не мельком? Наверное, главное всё же – не сколько увидеть, а что увидеть, и как. К примеру, тот же Красноярск хотя и запомнился Илюхе с Колюхой главным образом в виде единожды промелькнувшего в поле их зрения моста через Енисей со снующими по нему трамваями и троллейбусами, легковушками и пешеходами, да ряда пришвартованных у пристани речного вокзала теплоходов, но и этого хватило, чтобы запечатлённая в чистой детской памяти картина всю последующую жизнь служила им одним из далёких полуабстрактных, но близких сердцу ностальгических символов детства, малой родины.

Ташкент же… существовал не в прошлом или будущем, а в самом что ни на есть настоящем. И не символом, а – совершенно конкретным и осязаемым явлением. Он с первого взгляда и с первого шага по нему покорил мысли и чувства мальчишек и влюбил их в себя навсегда.

Сухоруковы были в восторге от всего, что им удалось увидеть и ощутить за неделю пребывания в гостеприимнейшей столице солнечного Узбекистана: широкие проспекты, особенно улицы Алишера Навои и Шота Руставели с большими красивыми многоэтажными домами; пышно-зелёный Сквер Революции с его тенистыми аллеями; не менее зелёные и тенистые парк имени Пушкина со множеством аттракционов, каруселей, качелей и Комсомольский парк с катанием на вёсельных лодках и водных велосипедах на одноимённом озере; Центральный универмаг с бесшумно перевозившими массу покупателей с этажа на этаж самодвижущимися «лесенками-чудесенками» и Торговый центр в жилом массиве Чиланзар; гостиницы «Ташкент» и «Россия»; театры Юного зрителя и имени Алишера Навои… А какие шумели фонтаны и пестрели цветочные клумбы на городских площадях! А какие фильмы шли в панорамном кинотеатре и как здорово – темпераментно и патриотично – болели за свою любимую футбольную команду десятки тысяч съезжающихся со всей республики зрителей на стадионе «Пахтакор»! А городской зоопарк с сотнями экзотических животных из разных уголков планеты! А какое вкусное мороженое продавалось здесь на каждом шагу: что там эскимо на палочке, увиденное как-то в кино – вот пломбир в вафельных стаканчиках, да разноцветное фруктовое в брикетах, или же глазурованное шоколадом «Ленинградское», это – да!

Словом, если бы Илюху и Колюху попросили написать школьное сочинение о самом ярком впечатлении минувшего лета, они, не сговариваясь, рассказали бы об этой неделе в Ташкенте. И восклицательных знаков в обоих сочинениях было бы никак не меньше, чем самих восторженных слов обо всём увиденном и понравившемся.

Но и это ещё не всё. Сухоруковы, вдобавок к прочему, приобщились за эту неделю к настоящему повседневному быту типичной узбекской семьи, от чего получили удовольствие отнюдь не меньшее, чем от пребывания в Ташкенте в целом. Возможно, это приобщение сыграло даже роль главной

изюминки путешествия.

Дело в том, что двоюродная тётка Николая Захаровича, у которой они сейчас так удачно гостили – голубоглазая и русоволосая бабушка Ася хотя и являлась уроженкой северного Оренбуржья, но замужем была за коренным ташкентцем – с достоинством носившим великолепные усы и бородку, имевшим несколько тюбетеек на все случаи жизни и целый гардероб национальных халатов-чапанов, не вылезавшим даже знойным летом из мягких кожаных собственноручно сшитых сапог, добрейшей души человеком и радушным хозяином – узбеком дедушкой Закиром.

Жила эта немолодая супружеская пара уже много-много лет душа в душу, и за те долгие совместные годы полурусская-полутатарка бабушка Ася абсолютно «обузбечилась» – язык знала и почитала как родной, в обыденной жизни носила исключительно узбекскую национальную одежду, чувствуя себя в ней комфортнее некуда, обожала местную кухню и прекрасно готовила любые народные блюда, особенно вкусно заваривая предпочитаемый азиатами и так понравившийся северянам Илюхе с Колюхой зелёный чай, и выпекая в тандыре во дворе удивительно аппетитные мягкие пресные лепёшки, повседневно употребляемые счастливчиками-узбеками как обыкновенный хлеб, и которые можно есть, есть и есть даже без всего остального. Но хотя бабушка Ася стряпала, пекла, варила и жарила так, что пальчики оближешь (а своих гостей Сухоруковых вообще потчевала как никого и никогда), всё же наиболее серьёзные, классические блюда – плов и шашлык дедушка Закир в своём доме традиционно готовил исключительно сам. И всегда превращал это действо в своеобразный ритуал, начиная от подготовки дров и угля к казану или мангалу, и заканчивая торжественной подачей чудес кулинарии на стол.

Дедушка Закир же и поддержал Сухоруковых финансово, так как в пылу их восторгов от славного города Ташкента выданные им перед отъездом Марией на всё про всё тридцать рублей иссякли уже к концу второго дня. И, кроме ежедневной десятирублёвой дотации, выделил им для лучшей

ориентировки в городе на все дни прогулок ещё и гида-провожатого – одного из своих многочисленных племянников студента Абдуллу, знавшего современную центральную часть Ташкента как свои пять пальцев. А вот в той огромной окраинной части, которая, несмотря на поражающие воображение перемены, происшедшие в ней во второй половине двадцатого века (особенно в результате грандиозных стоительно-восстановительных работ после ужасного землетрясения 1966 года), и по сей день зовётся по привычке «старым городом», Абдулла ориентировался не очень хорошо. Да иное и вряд ли было возможно, настолько велика, сложна и трудно постижима для непосвящённого была эта часть.

В «старом городе» при желании и имея даже не самые большие деньги можно было быстро и без большого труда найти всё что угодно – вплоть до самых изощрённых удовольствий. Но и легко можно было вдруг неожиданно, без какого-либо своего на то согласия, навсегда и бесследно исчезнуть, как сквозь землю провалиться, будто тебя никогда и на свете не было. Можно было воспользоваться величайшим, обычным для этих мест гостеприимством, или же, совсем наоборот – получить где-нибудь в тёмном углу острый нож в бок, при этом будучи ещё и безжалостно ограбленным до нитки. Нередко скрываемая от посторонних глаз глухими заборами и прочными стенами потрясающая воображение роскошь граничила здесь с не менее потрясающей нищетой. Например, на фоне стоявших у резных красного дерева ворот новеньких легковых автомобилей с сиденьями, покрытыми редкой красоты персидскими коврами, частенько можно было видеть играющих в пыли у обочины дороги грязных босых детишек, вряд ли знавших, что такое настоящая сытость. Либо – таких же ребятишек разного пола, выполнявших далеко не детскую работу. За какое вознаграждение, если оно было – история умалчивает.

Короче говоря, как и влюбом великом городе мира, разительных контрастов в «старом» Ташкенте было хоть отбавляй. И путешественников из других краёв и стран во все времена тянуло сюда неудержимо:

рискованно, не всегда комфортно, но – как интересно!

По всему по этому, честный ташкентец Абдулла, по примеру прочих своих земляков, родившихся и выросших не в самых глубинах «старого города», а на его стыке с «новым», и не рекомендовал приезжим забредать сюда в одиночку. Да и сам не очень стремился. Но не то чтобы он здесь чего-то или кого-то очень уж опасался, тем более днём. Просто заблудиться тут было проще простого, а выбраться, наоборот – сложнее сложного, особенно когда стемнеет.

Конечно же, местные жители всегда с удовольствием подсказывали, как лучше выбраться в «новый» город, но и эта доброжелательная подсказка часто бывала трудновыполнима. Ведь – то, что предельно ясно и понятно для них, не местному тяжеловато даже элементарно запомнить. В итоге многочисленные узкие кривые улочки, каждая из которых имела невероятное множество таких же узких и кривых ответвлений-тупиков с бесконечными глухими заборами, могли так измотать незадачливого путешественника, что в следующий раз забрести сюда без местного провожатого мало кто решался.

Глава 14. ПОСЛЕ ДОЖДИЧКА В ЧЕТВЕРГ…

(экспресс-любовь на свежем воздухе)

Будучи, как говорилось в начале нашего повествования, натурой бесшабашной, Николай Захарович Сухоруков неосмотрительно пренебрёг предостережением Абдуллы относительно лабиринтов «старого города», и однажды, чего вполне следовало ожидать, потерялся в них. Причём, надолго – почти на двое суток.

В числе пережитых Николаем Захаровичем за данный промежуток времени приключений были и малоприятные, такие, скажем, как ночь, проведённая в медицинском вытрезвителе, куда его, после неверно рассчитанной им дозы вина в жаркий день, доставил наряд милиции. Или – выбитые ему случайным собутыльником передние верхние зубы. На самом, что больше всего обидно, видном месте: теперь не особо-то разулыбаешься разбитным бабёнкам вольного нрава. Но была, наряду с огорчениями, и приятность, да немалая, сладостно всколыхнувшая его похотливое нутро.

Привычно пребывая в состоянии подпития в одном из кафе-«забегаловок», Сухоруков познакомился со столь же нетрезвой как и он сам, но довольно сносной внешне, а с пьяных глаз и вовсе обворожительной женщиной, благодаря прелести характера и отзывчивости души которой впервые в жизни познал столь оригинальную – страстную и без каких-либо ограничений в способах и позах скоростную экспресс-любовь под открытым небом средь бела дня, в ближайших кустах за углом той же «кафешки».

… Утолив очередной прилив страсти в объятиях очумевшего от наплыва чувств Сухорукова, женщина вдруг наигранно-испугано всплеснула руками:

– Ё, моё-о! Забыла совсем, через час мой мужик с работы домой припрётся, а я ему пожрать не сготовила. Увидит, что на столе пусто – зашибёт насмерть, не сойти мне с этого места! А продукты я и купить-то не успела – кошелёк где-то выронила. Что же делать, а? Ты не выручишь? До завтра или послезавтра…

Сухоруков, не раздумывая, с готовностью повынимал из карманов всю имевшуюся у него наличность – остатки от выданной ему утром дедушкой Закиром ежедневной десятирублёвки: ну, как не помочь такой милой женщине, да после эдакого полученного от общения с ней удовольствия?

– Рахмат[5 - Спасибо (узб.)], дорогуша, ты – прелесть, особенно если зубки приделаешь заместо тех, что нету у тебя спереди! – смачно чмокнула его в губы на прощание незнакомка. – Встречаемся послезавтра на том же месте в тот же час.

– Когда-сь, когда-сь, говоришь?.. – попытался уточнить дату очередного захватывающего свидания как всегда спьяну туго соображающий Сухоруков.

– Вчерась! В четверг, роднуленька, сразу после дождичка!

– Это к-как…

– После дождика в четверг, говорю. Что тут неясного? Ну, пока,

щербатенький! – легонько щёлкнув его пальцем по носу, весёлая незнакомка исчезла.

– К-какого, нахрен, дождика? Сроду в Ташкенте дождей летом не было… – тут только мало-помалу начинающий трезветь и что-то понимать незадачливый любовник вспомнил, что не знает ни имени этой дамы, ни её фамилии, ни домашнего адреса, ни, на худой конец, места работы. Так что плакали, по всей видимости, денежки, отданные ей, как он полагал, взаймы. А взаймы ли? Да она же самая настоящая прощелыга-аферистка, в рот ей броненосец «Потёмкин»! Заманила наивного пролетария в кусты и обобрала как липку. Вот ведь, бляха муха, какие фортели может ни за хрен собачий отчебучить с человеком жизнь!