Следы прошлого, или Московские тайны

Вельский подошел к лежащему и обнажил ему шею, так, что стал виден опоясывающий ее глубокий темный рубец.

Артемьев вышел из-за стола и наклонился над трупом, то же проделали и полицейские.

– Я бы сказал, что это тонкая бечевка или проволока… Обратите внимание: вздутие вен, выражение лица, общая деформация лицевых мышц – все это очень характерно для подобных случаев. Вам это должно быть знакомо. Других повреждений я не заметил. Впрочем, после вскрытия можно будет сказать более определенно… Ну, что еще? Справа выше рубца свежая царапина… А на правой руке сорван ноготь… Знаете, я бы предположил, что произошло все неожиданно, удавку накинули сзади, а он пытался ее ослабить… Впрочем, это вам решать… – Вельский пожал плечами.

– Так-так… что ж, весьма вероятно, – Артемьев поднялся и задумчиво провел пальцами по бородке. – А нашли его у ворот… Леонтий Евсеевич, как у нас с орудием преступления? – он вопросительно посмотрел на пристава. Тот отрицательно покачал головой.

– Так, а подобрали его у ворот… Не нашли там ничего примечательного?

Пристав вздохнул и в свою очередь обернулся к Храпунову.

– Собственно, мы еще не имели возможности все хорошо осмотреть. Темень здесь – хоть глаз выколи, но вот что мне удалось пока обнаружить на мостовой.

Храпунов разжал ладонь и протянул следователю револьверную гильзу.

– Любопытно, – Артемьев осторожно взял ее двумя пальцами, повертел, поднес поближе к свету, внимательно рассмотрел, понюхал и, удовлетворенно хмыкнув, передал письмоводителю. – Фрол Саввич, прошу вас, спрячьте. Это важно.

Он прошелся по комнате, покачался на носках и вдруг, обернувшись к дворнику, выстрелил вопросом:

– Ворота заперты были?

Тот вздрогнул и, недоуменно разинув рот, тупо уставился на следователя.

– Ну, что же вы, милейший, молчите? Ворота, спрашиваю, были заперты?

– Ворота?

– Ну да, ворота, – Артемьев снова водрузился за стол и ободряюще улыбнулся дворнику. – На ночь ворота запираются, верно?

Дворник привстал, но продолжал молчать, бегая глазами по сторонам. Храпунов, стоящий рядом с ним, протянул руку и встряхнул дворника за ворот.

– Язык проглотил? Отвечай, когда спрашивают!

– Так это… Как положено, Павел Степанович, завсегда, стало быть, как вечор, так ворота – на запор, – забормотал дворник. Потом, словно очнувшись, зачастил:

– Я думал, пьяный он, потом гляжу – как есть мертвый…

– Так ворота ты отпер? – продолжал расспросы следователь.

– А то как же, я и отпер. Он же на мостовой лежал. Я, значит, вышел, наклонился к нему… ну, думаю, пьяный. А потом гляжу – он как есть мертвый…

– Это я уже слышал. Дальше что было?

– Так что, я дальше нагнулся и вижу… ну то есть не вижу – темно вокруг, а чудится, будто кто-то там есть, чернеется будто…

– Где чернеется?

– Так это, подле, вот как вы изволите сидеть…

– Справа, в трех аршинах… значит, на улице?

– Нет, не на улице, а позади!

– Во дворе?

– Стало быть, во дворе. Я было к двери… ну, пошел было к двери-то, а он как выскочит и побег…

– Постой, постой, кто побег?

– Да уж не знаю, ваше благородие, а только побег.

– Куда?

– Кто ж его знает… Как выскочит и побег.

– Н-да! Ну а ты?

– Я? Как на духу, ваше благородие. Спужался сильно и за ним, значит, побег… Засвистел и побег… а тут они как раз идут, – дворник указал на городового.

На некоторое время в дворницкой воцарилось тяжелое молчание. Все переваривали услышанное.

– Кхм! – кашлянул пристав. – Что-то я не пойму. Раз ты побежал за предполагаемым убийцей, то кто тело в дворницкую перенес?

– Я и перенес, ваше благородие. Думал, пьяный, а оно вона как. По виду-то, гляжу, господин…

– Когда же ты успел? Ты говоришь, что погнался за ним сразу как обнаружил труп. И встретил городового Власова. Затем вы вместе пришли в дворницкую, где уже находился покойник. Городовой же никого кроме тебя на улице не видел.

– Так это, значит, он вначале побег, убивец-то, а я уж – за ним. Ворота отпер и побег.

Пристав переглянулся с Храпуновым. Тот пожал плечами.

Артемьев улыбнулся, снял пенсне и принялся протирать платком стекла.

– Что ж, недурно, недурно! – произнес он, взглянув подслеповато на растерянного дворника. – Значит, говоришь, ворота отпер и… побег?

– Побег, ваше благородие, – дворник непонимающе заморгал глазами.

– Превосходно! – Артемьев водрузил пенсне на нос и поднялся из-за стола. – Вот что, Леонтий Евсеевич, пойдемте-ка к воротам и там на месте разберемся… кто куда «побег». А тело, распорядитесь, пусть забирают.

Он осторожно переступил через лежащего и вышел на улицу. Сыськов и пристав последовали за ним. Храпунов остался с санитарами, в то время как Вельский, подписав заключение, поспешил исчезнуть из дворницкой.

Стало светать. Хотя дождя и не было, воздух быль напоен влагой, сырой прохладный ветерок пронизывал до костей, и Артемьев, зябко поежившись, залез в шинель и застегнулся на все пуговицы.

В течение четверти часа он неторопливо прохаживался возле ворот, внимательно разглядывая двор и мостовую перед входом, привлекая к себе внимание ранних прохожих, которых постепенно становилось на улице все больше.

Некоторые останавливались, чтобы полюбопытствовать, что же такое усердно ищет человек в шинели и форменной фуражке, в котором лишь самые пронырливые узнали судебного следователя, а остальные не составляли себе труда догадаться по присутствию рядом с ним двух представителей местной власти в лице пристава и его помощника. Ко всему прочему, вид выезжающей из ворот санитарной кареты еще более возбудил их любопытство, так что вскоре перед воротами собралась уже небольшая толпа.

Недовольный пристав рявкнул на нее грозно и тут же послал Храпунова вместе с городовым Власовым немедленно убрать всех посторонних. Это возымело некоторое действие: толпа раздалась и рассыпалась по переулку, однако самые настырные все же остались в отдалении, продолжая наблюдать за действиями полиции, громко обмениваясь впечатлениями.