Большая ловитва

Все же, стерпев напраслину обвинения в отсутствии кулачного мастерства, приступил он к процессу напряженного осмысливания, как выкарабкаться им – ему самому и оному критикану, злостному, из этой зловонной улочки в районе Четвертого холма…

«Четвертого холма? А с чего отложилось во мне сие? Думай, думай, думай! Напрягайся!! Вспоминай!!!» – воззвал он к самому себе, призывав на помощь и все извилины те, кои уже оздоровились опосля ночного экстрима.

И ведь вспомнил…

XXIV

Оставив бивак, они отошли вглубь леса. Здесь Путята остановился, негромко сказав Молчану:

– Не оглядывайся! Рано еще гостям. Спят на дозорной заставе, коя для Булгака – любимое логово, когда выбирается в приграничье.

Ко сну он отходит запоздно, почивает подолгу. И будут они к полудню, не прежде. Посему рассказ мой будет долгим – незачем торопиться.

Вем, досадуешь ты, затаил в душе. Мыслишь: обманул Путята! Позвал на охоту, а оказалось: другого ловим. И вооружена его охрана не рогами, аки тур, а копьями с мечами и луками…

Однако не спеши укорять! Любишь ты Землю вятичей, и дорога она тебе, как отчий дом, как мать и отец твои. А мало лишь любить, когда беда подходит. Аще верный ты сын родине своей и родителям, берись тогда за лук со стрелами, за топор и сулицу! Не прячься за иными спинами!

Ведь вороги наши не сидят, сложа руце. Могуча и беспощадна сила сия, когтистая. Подминает под себя, будто медведь добычу, и клыками рвет. И прожорливей любой саранчи! – есть такая напасть, летучая…

Всегда были алчны киевские правители, вожделея богатств своих от трудов наших. Мало им дани, мало мехов, мало меда и воска. Еще вези, або сами отнимут! Никогда не насытятся, доселе живы!

Не перечесть дев, коих забрали на поругание! – и первым всегда отбирает их князь, блудный. На рогатину б его взять и уд отрезать!

А еще при Святославе угоняли вятичей в рабы, продавая, будто скот, на иноземных торгах.

Ноне же и на веру лютуют нашу! Изничтожить ее хотят, вырвав из нас, словно сердце! А кто из вятичей воспротивится, попав им в руки, предают огню и мечу… И сами отказались, в угоду Царьграду, от веры пращуров, окрестясь по-ромейски! Давно бы закабалили нас навеки, присоединив к себе подневольными. Однако пока опасаются. Не забыл тот князь, что били мы его дружину в первом ее походе на вятичей! Да и войско его нацелено ноне на иное.

Печенеги, кои упокоили его отца Святослава, досаждают ему каждое, считай, лето, набегая на земли его, разоряя их и угоняя невольников.

Было уже и таковое: разбили они Владимира, побежало его войско, а сам князь под мостом спрятался – тем и спасся; не то и его череп стал бы чашей для печенежского питья. Премного жаль, что не свершилось сие!

Допрежь для кочевников сих препоной были хазары, преграждая им путь на Киев. А разбил хазар Святослав, и хлынули печенеги из Великой Степи прямиком на Русь, точно лесная мшица, волна за волной. Ведь и Киев осаждали! И сам Святослав лишился буйной и неразумной главы своей …

Просвещая Молчана, Путята не ведал о внешнеполитических реалиях тысячу лет спустя. Да и незачем было заглядывать ему в оную хронологическую даль. Однако еще тогда уверенно не доверял правителям в Киеве!

… – В прошлом году Владимир заключил перемирие с ними, провоевав девять лет, да так и не победив. Однако, уверен я ненадолго сие, и слаб он отогнать их обратно в Степь. А стало быть, есть у нас передышка для доброй подготовки. К тому же, ромеи для него дороже собственного люда! Ведь поклялся поддерживать их своим войском, аще запросят о помощи. И уже выручал василевса Василия, в подавлении двух мятежей.

– А как отгонит печенегов, на нас пойдет? – не утерпел Молчан.

– Не замедлит! Посему и готовиться надо, не откладывая. Мыслю: будущей весной из каждого рода будут отбирать молодых для обучения ратному делу с лета и до зимы. Дабы, когда понадобится, призвать их в дружину на бой с киевским ворогом!

А для сего потребно доброе оружие и доспехи к нему, не хуже. Спросишь, откуда их взять? Частью самим изготовить, как те же топорики боевые и сулицы. И закупить на иноземных торгах многое иное – с каждого рода должно взимать на дело сие святое! Ведь не обойтись в большой битве без оснащения копьями, боевыми луками, доспехами, щитами, коих нехватка ноне. А много ли у нас коней, пригодных для боя? Почти и нет их!

Вот о чем тревожусь денно и нощно. Можем ведь и не успеть! А у нас даже иные старейшины мнят, будто все обойдется, и незачем напрягать роды. Да и князем пора обзаводиться нам: власть над племенем и дружиной должна быть в одних сильных руках: не то сейчас у вятичей…

«По тону Путяты явно: себя он видит не ниже старейшин, хотя не оглашает открыто. Похоже, и впрямь не ниже. Верно предполагал я» – подумал Молчан.

А вслух осведомился:

– А Булгак твой при чем здесь? Ведь не воевода он, иже с печенегами бьется …

– Будь воеводы киевские столь хитроумны, аки Булгак, они бы уже давно печенегов разбили! И во благо нам, что впал он в опалу у Владимира-князя, чему мы рьяно пособили, и возвращен в Чернигов, откуда и начинал, – живо отреагировал Путята. – А с печенегами воюет, уж уверься и он, токмо по-своему. Доподлинно ведаю: есть у него, рядом с их нынешним ханом, доверенный человек. Вызнать бы, кто сей…

Думаешь, нет у меня иных дел, помимо ловитвы сего василиска? Есть! – ведал бы ты…

Однако во всей Земле вятичей никто не осилит взять его, опричь твоего старшего родича. И ни на кого иного он бы сюда не выехал!

– Выходит, и он за тобой охотится? – начал осознавать Молчан.

– Да наша обоюдная ловитва началась, когда тебя еще и на свете не было! А доселе не удавалось поймать его и за все рассчитаться – ответил Путята с заметной досадой в голосе.

И добавил, чуть погодя:

– Однако и ему не обломилось!

– Расскажи, ежели не тайна, – попросил любознательный младший родич.

– Пожалуй, и не тайна ноне. Внимай! – не возразил Путята.

И приступил:

– Был у меня начальствующий в Киеве. Столько доброго для вятичей сделал – тебе и представить трудно! Одно скажу: когда б не он, Святослав-князь и по сей день творил бы бесчинства на земле нашей. Везде имел доверенных лиц, даже при княжеском дворе, и умело направлял их. И сбился с ног киевский сыск, не в силах постигнуть, кто его главный ворог.

Тогда-то, а я годом ране был принят в старшую княжескую охоту, в Киеве и объявился, с пожалованием во тиуна, Булгак, примеченный тайной службой киевской по Чернигову.

С явными дарованиями выслеживания и выведывания выслужился он там до чина подвойского. И являлось то огромным повышением по службе, случившимся вскоре первой нашей встречи.

Ты, явно, уже и сам догадался, что была она не случайной для нас обоих.

Начальствующих Булгака заинтересовало, кто таков на тамошнем торге бойкий торговец дичью, собственноручно добытой, и корзинами собственного плетения, отчего весел по любой погоде – при том, что в тогдашнем Чернигове нечему было радоваться из-за лихоимства воеводы, а горожане ходили хмурыми, и точно ли северянин он, не похожий обликом на тех, кто происходит из сего племени.

Искали они тогда тайного надзирающего за рынком тем, однако требовался человек с явными талантами и рвением в скрытном пригляде и торговом шельмовстве, готовый служить за умеренную оплату. Понеже при согласии на верную службу получит он сытное место в первом рыночном ряду, где выбирают покупатели, кои побогаче, а их и облапошить не грех.

А мои начальствующие в Чернигове решили присмотреться к одному быстро набиравшему силу нижнему чину из детинца, начинавшему уже досаждать им своей сыскной зоркостью и сообразительностью не по годам, равно и прытью не по чину вкупе с полным отсутствием чести и совести.

Имелась у них некая надежда привлечь столь даровитого челядинца на нашу сторону, дабы иметь при дворе воеводы верного человека. И получил задание я: сблизиться с ним, подружиться, аще будет возможность, и определить, годится ли он за умеренную оплату, понеже еще мелок на службе своей в детинце.

И начали мы надзирать друг за другом, будучи еще незнакомыми.

Долго ли, коротко, а получилось так, что я, с радостью внутренней, изловчился подставить свой лапоть под его сапог, а он, с не меньшей радостью, и тоже не внешней, ступил на него. Сразу же и обрушился, изрыгая хулу: мол, злостная наглость для простолюдина не уступить дорогу слуге самого воеводы! И потупив очи, смиренно выслушивал я, ведь куда тягаться лаптю супротив сапога, пусть и юфтевого!

Однако не иссякал поток его оскорблений в лукавом намерении прощупать, до какового предела можно надавить на меня, дабы окончательно прогнулся. И даже до того дошел, что недостойно высказался о матушке моей, северянке, кою никогда не зрел я, поелику ее никогда и на свете не было.

Тут я обязан был не стерпеть, якоже северянин честной и сирота примерный!

И не стерпел, высказав, веско, хотя и негромко: «Ты, воеводы слуга, тово! Матушку мою, покойную, не замай! Не пристало нам, северянам, молча сносить подобное!»

Зримо оторопел сей, не ожидав отпора, а предвкушая полное подчинение с первой же встрече. И высказал с явной угрозой: «Еще попомнишь меня!»