Большая ловитва

А боле не общались мы, хотя и видели друг друга издали. Поелику мои начальствующие сумели прознать о том, что готовят мне начальствующие над Булгаком, и не устроило их место в первом торговом ряду! Ведь предполагался я для дел, куда больших…

XXV

Изнемогая не токмо от жажды, Молчан с радостью довольствовался бы и типовой трапезой ромейской бедноты: ячменной кашей, сыром и совсем уж дешевыми сушеными овощами, а свежими были у нее летом лишь горох, фасоль, бобы да зелень.

И без дискомфорта обходился бы при этом одними руце, как и большинство горожан, хотя в престижных тавернах с прелестницами освоил он и двузубые вилки, бывшие уже в употреблении у знати.

Будь днесь праздник, рискнул бы он и высунуться на оживленную улицу – в поисках ближайшей агоры, представлявшей место для собраний и торговли, где непременно раздавали бы, от щедрот василевса, медные деньги, дармовое съестное и даже выпивку!

Однако запечатлелось в нем из горделивых рассказов Никетоса, бахвалившегося пред иноземцем неисчислимыми столичными достоинствами, что ближайшим таковым праздником с халявной раздачей будет тот, что именуется у ромеев Преображение Господне, и случится он на следующей неделе.

«Не дотяну я до счастия оного!» – констатировал он, в унынии.

А не осознавал еще, что во благо ему сие!

Ибо при оголодавшей утробе гораздо плодотворнее мыслится и вспоминается…

Имелась у Молчана особенность, приводившая в изумление всех, кто его знал. Наделен он был поистине бездонной памятью, хранившей на многие лета вперед даже мельком услышанное слово.

И вельми раздражал сей феномен Путяту, когда младший, терпеливо заслушивая его воспоминания, нет-нет, а и указывал своему старшему, с нередко присущей ему бестактностью, что некогда тот приводил иную трактовку своих побед на ниве скрытности, в ратном деле и охотничьем промысле. К примеру, пять лет тому добыл он за одну ловитву в поле трех лис и четырех зайцев, завернув же на обратной дороге в лес, добыл и матерого секача с клыками в две пяди.

Сей же миг, в ходе повторного рассказа о том охотничьем подвиге, неопровержимо выяснилось, что убыло на зайца, зато прибавилось двумя лисами и новоявленной косулей, а клыки того секача вытянулись еще на пядь.

И Молчан неделикатно встрял, допустив вслух, что при подобных темпах роста оные клыки скоро обгонят неимоверной длиной своей даже турьи рога. Лис же и вовсе не останется. Некому будет мышковать в полях!

Меж тем, один из фрагментов устных мемуаров старшего родича зело выручил его буквально намедни. И понапрасну Молчан не возблагодарил за то Путяту, хотя бы и в мыслях своих!

Понеже, когда по завершению третьего и последнего дня познавательного фланирования с Никетосом по торговым точкам Константинополя дождался их Басалай, слишком настойчиво стал допытываться сей о намерениях Молчана провести завтрашний день.

Молчан, не отличаясь в том от многих из породы избыточно пытливых, терпеть не мог аналогичную любознательность по отношению к самому себе. И вознегодовал в душе на синхрониста-ренегата!

Все же ответил сухо, что назавтра собирается побродить по улице Меса – до разветвления ее близ форума Тавра, верша сие в полном одиночестве, для закрепления прежних своих впечатлений, дабы, на другой день, поделиться ими с Фомой – на ипподроме. И категорически отверг поползновения Басалая составить ему компанию!

А не пресекся тот со своими вопросами, въедливыми!

И осмысливая оное уже в своей комнате, предуготовляя сон, заподозрил Молчан: «Нечисто сие!».

Тут-то и пожаловал в его разум, из самых глубин памяти, наказ, будто бы данный старейшинами Путяте пред убытием в Киевское княжество сходником-нелегалом.

Хотя звучал ли он въявь, либо придумал о нем Путята, не изобиловавший непреложной правдивостью даже и в разговорах с младшим родичем, не ведал того Молчан.

«Бди сам, и скрытно оглядывай бдящих за тобой!»

И восприняв сей сигнал наставлением из астрала, безотлагательно вывел Молчан, отринув и сомнения: «Не иначе, таковая настырность проистекает из надобностей ромейского сыска! А я, доверчивый, платил ему кератий в день!»

Вслед решил он соблюдать режим особого бдения. Ведь именно завтра собрался он выполнить задание особой важности, ради коего и был направлен в столицу Ромейской державы под видом торговца пушниной…

Да! Не помстилось Молчану, а истинно отложилось в нем, что пребывает в районе Четвертого холма.

Ведь вспомнил он слова Никетоса – подручного бесчестного сводника.

Пришли ему на память и слова Юлии, обошедшейся в ужин, подарок, пять фоллисов вознице, вдобавок и гонорар Фоме. Вознаграждение же ей самой явно оплатили злодеи из мошны, кою умыкнули. Хотя, являйся она честной девой блудного промысла, должна была вначале взметнуть его на высоты блаженства, предупредив вслед, что вот-вот пожалуют налетчики. А не пожелала украситься таковым благородством, удостоверив свою низменность!

Однако сетовать надлежало ему лишь на себя.

Ибо не соблюдал он уровень наполнения мошны своей и не хранил ея, зачерпывая пригоршнями на ложное, суетное и преходящее – в усладу своей плоти, прыткой.

Вот и получилось – в строгое назидание иным греховодникам-мотам из самонадеянных дебютантов на порочном сем поприще – точно по присказке: «Что имеем, не храним, а потерявши – плачем» …

Когда на второй день поездок с Никетосом проезжали они по другой части Месы – в сторону северо-запада и Адрианопольских врат в стенах Феодосия, поднявшись в гору, мимо некой величественной постройки, а направлялись они к рядам с товарами от златых дел мастеров, где торговал знакомый Никетосу аргиропрат, справился Молчан, что за дивное здание то.

И услышал, что се – Храм Святых Апостолов на Четвертом холме, самом высоком месте в Константинополе, и покоятся в нем основатель сего града – император Константин Великий и мать его – Елена, титулом августа, оба святые и равноапостольные.

Следуя же к гнездышку утех с Юлией, ближе уже к полуночи, на повозке, запряженной гнедым мерином изрядной резвости, и указывала дорогу она сама, проезжали они по тому же холму. Затем и спустились немного по улице, мощеной камнем, повернули, а немного погодя, остановились в каком-то проулке по команде коварной прелестницы.

И поинтересовался Молчан, когда ступили они оземь, отчего округ свежестью веет, не в пример центру столицы.

«Что ответила она? Восстанавливай!» – отдал он распоряжение самому себе. И восстановил!

Оттого-де, что в отдалении, примерно в двадцати стадиях, либо чуть боле, протекает единственная в граде река Ликос, а не убери ее прежние градские власти в подземную трубу – примерно на половине, было б еще свежее.

«Не мог я, весь в немощи, далеко уйти от нечестивого того жилища, где претерпел, – прикинул Молчан. – Невозможно сие! Стало быть, пребываю рядом с Четвертым холмом, а когда стемнеет тут, несет прохладой с реки неподалеку».

С реки! Река!! Где-то неподалеку!!!

Так ведь и Никетос что-то упоминал о ней! Напрягись, Молчан!

Он и напрягся, а вслед послышались ему слова Никетоса:

– Свят сей храм, и чтим его! И скорбим, что в долине, ниже и южнее Четвертого холма, где протекает река Ликос, впадающая в Пропонтиду, творится по ночам непотребное и дышит непристойностями все округ!

Ибо на тамошних территориях, где стоит монастырь для дев знатного происхождения и особливого благочестия, а начали возводиться – тружениками высоких чинов из Большого императорского дворца – и виллы в три этажа, остается еще много неосвоенных пространств. И торжествует бездуховный срам, едва заходит солнце…

Вслед, выдержав паузу, исполненную высокой морали, в знак осуждения испорченностью нравов, а прежде всего, у юнцов и юниц, не соблюдающих лучшие традиции старших поколений, кои предпочитали постели! – собственные, чужие и съемные, а на худой конец, топчаны, продолжил Никетос:

– Одно отрадно! В долине той, на ближнем от нас бреге Ликоса, определили для себя постоянный ночлег, меж двумя кладбищами из самых новых, и многие из гильдии нищих, столь влиятельной в нашем граде, что бессильны пред ней власти.

А понеже озлоблены сии на весь белый свет, полагая, что мало подают им, а над фокусами их, вроде умирающего от голода ослика, отсутствия средств на погребение ближних, внезапного шторма и паралича ножек, и вовсе смеются, отыгрываются они на всех, кто забредает, когда стемнеет, в ту местность, включая и блудные парочки. До нитки раздевают их, еще и избивают! Вот оно, отмщение за грехи! И даже владельцы вилл обычно добираются сюда в сопровождении частных охранников с мечами и дротиками.

– Сколь же знакомо мне оное злодейство! – невольно подумал Молчан, приступая к анализу того, что восстановилось в памяти.

Южнее Четвертого холма протекает полноводная река, где можно напиться на дни вперед. Там же можно отлежаться до ночи, равно и замочить рубаху, дабы сошли пятна. Не страшна в долине той вигла, коя туда не сунется! Страшны побирушки, однако у него даже сапог нет, и взять с него нечего, да и не объявятся оные до вечера, ведь днем они промышляют.

Вывод: из-за обезвоживания на жаре промедление смерти подобно! А не помрешь, так дневные стражники повяжут, как подозрительного элемента!

«И чего ж я здесь стою?! – мигом сообразил он. – Должно действовать!»

«Вот и действуй! Не жуй сопли! Вперед, и с песней!» – подзадорил его внутренний глас.