Большая ловитва

Еще в полдень, выйдя из Адрианопольских ворот на северное ответвление улицы Меса – под приглядом ромейского чиновника, недоверчивого к торговым гостям с Руси, обозрел он, не поворачиваясь и кося изо всех сил, подключая боковое зрение, первый же общественный парк на пути к площади Августейон, названной в честь Елены Августы, матери императора Константина, отрывшей некогда в Иерусалиме Гроб Господень и Животворящий Крест.

И высмотрел хоронившегося там, на лавочке в глубине, Басалая. Ведь имел орлиное зрение!

Изображая простолюдина, оный напялил цветной перепоясанный хитон без каковой-либо вышивки, приличествующий лишь крестьянам и кустарям без мотора, а отнюдь не толмачам из категории отчасти умствующих.

Сей проныра, чуждый, мылился ввести в заблуждение и в ином, не подозревая, что не на того напал!

Вместо обычных для него высоких сапожек, щегольских, держал ноги в дешевой обувке из черной кожи с ремешками и белых полотняных чулках. А пуще всего сразил смешливого Молчана тем, что кардинально изменил и лик, преобразившись из жгучего, хотя при сединках на висках, брюнета со стрижкой, оставлявшей открытыми уши, и полукруглой бородкой аналогичного цвета, в шатена с власами чуть не до плеч, как у интенсивных монашествующих, и клиновидной каштановой брадищей.

«Во, оборотень! Еще бы волчьи клыки приладил! – вывел наш славный вятич. – А не провел охотника, знаменитого добычливостью своей! Никому от меня не спрятаться! – ни в лесу, ни опричь его».

Мигом сбросилось в нем напряжение от предстоящей ловитвы, кою предполагал еще вчера, и нахохотавшись в душе, расслабился он, решив оттянуться днесь. И удостоверить Басалая, кто есть ху!

Ибо, аще серьезен ты, не удерживай себя надолго в оном унылом состоянии!

И началась забава Молчана с преследователем! Куда только не таскал его за собой!

Основательно вымотал Басалая, фланируя по всей улице Меса, шириной в тридесять пять шагов, во всю ее протяженность, украшенную двухэтажными тенистыми крытыми портиками – галереями, перекрытие коих опиралось на колонны. И заглядывал там чуть ли не в каждый из бесчисленных низких пассажей, где на уровне улицы размещались магазинчики – типа современных бутиков.

Вслед обошел медный рынок, рынок аргиропратов – торговцев ювелирными изделиями и громадный Артополеон – главный хлебный рынок Константинополя с пекарнями и булочными, торгующими наисвежайшей выпечкой. Не преминул обследовать лавки с мукой, медом, растительным маслом – преимущественно оливковым, сыром, мясом, соленой рыбой и овощами. Заглянул на рынок благовоний, где самыми ходовыми были мускус, амбра и мирра. И сделал некую покупку – с тайным умыслом.

А по ходу наново поразился, сколь разумно устроено в ромейской столице регулирование цен. Оным занимался префект Константинополя, устанавливавший своим распоряжением цены на товары первой необходимости на одном уровне – с одновременным категорическим запретом на торговлю с привлечением посредников, что приводит к неизбежной ценовой накрутке, в прямой ущерб покупателям. И попробовал бы кто ослушаться!

Так обстояло тогда во «Втором Риме». Не то в «Третьем»! – иные видать, префекты, кои остаивают полярные взгляды на посредников и накрутки…

Однако, мало-помалу, ощутимо пропотел он, подозревая, что Басалай, коего Молчан исподволь держал в зоне своего надзора, используя приемы, подсказанные Путятой, взмок еще боле. И надоело ему сие, ведь приедается любая потеха!

Когда же солнце покатилось в западном направлении, пришел он к выводу, что оказывается под угрозой выполнение сей день важнейшего задания от старшего родича. Ведь затемно не шастают по сапожным мастерским: чай, не гулявый дом! И неровен час, вскорости закроется до утра место встречи, коего изменить нельзя – даже и не пробуйте!

И пришлось ему прибегнуть к некоему приему ухода от слежки, столь секретному, что нельзя разгласить и в нынешнем веке, дабы не взяли его на вооружение вороги. Однако не сработал он. Прибег ко второму, секретному еще вяще, и опять рассмешил Басалая. И на третий раз кряду наново не случилось повода мысленно возблагодарить Путяту за бесценные советы.

Впрочем, Молчан и не удивился тому, памятуя, что рекомендации родича как матерого сходника в больших чинах срабатывают отнюдь не всегда.

А посему, еще в середине процесса слежки, Молчан обмозговал две дерзостные идеи креативного, представилось ему, характера, способные, предположил он, на время обездвижить любого «топтуна». Особливо приглянулась ему та, что озарила в некоей бакалейной лавке.

Однако сразу и унял его внутренний глас, указав: не время проливать растительное масло, даже завозное пальмовое, используемое и в мыловарении, встревая в чужую историю сакрального свойства, да и необходимый час небывало жаркого заката наступит лишь девятьсот лет спустя с гаком в треть века.

Донельзя огорчился Молчан! Все ж не ослушался, поелику воспринимал внутренний глас персонифицированной озвучкой наводок и подводок из астрала и своим незримым оберегом. А сей, могутный и всезнающий, имевший, по убеждению Молчана, прямой выход в горние пределы, многократно выручал на самом уже краешке, дважды и смерть отвел. Не украшает неблагодарным быть!

И преследуемый Басалаем, он приступил к обдумыванию диверсионного плана «Б». А и тут влез внутренний глас, категорически оспорив:

– Жгучая пряность под хвост встречного вьючного животного – суть затасканный и отнюдь не креативный восточный сюжет. Вот наказать ей, загодя просушив и перемолов в крупинки, ось всего седалища чуждого Запада было бы оригинальным и зело эффектным!

Оное много круче, неже суетно ломиться с топором в оконные проемы в пустом заблуждении, что надобно прорубать их. Сколь воспели бы чрез десять веков данное геройство дальние потомки твои!

Увы! – в одиночку не осилить тебе данного подвига. И негде нам срочно раздобыть караван-другой с красным перцем, дабы туго забить заряд…

К тому ж, дороговато платить целый кератий за стручок! А вот отовариться по ходу движения шилом, вслед же внезапно и ловко воткнуть его – оное в самый раз. Эффект – аналогичный, зато дешевше и плагиата нет!

И не стал вступать Молчан в прения, понеже, подзуживаемый внутренним гласом, ощутил явную неприязнь к чуждому иноземью и оси его, непотребной, мысленно простершись на десять веков вперед.

Скрытно для преследователя он заполучил шильце, кое незаметным уместилось в длани его, а обошлось всего в два фоллиса. И по-прежнему в движении, стал высматривать объект применения. А ведь высмотрел!

Объектом тем оказался немолодой вьючной осел на поводу у хозяина, нагруженный амфорами изрядной величины, явно пребывавший в дурном расположении духа и злобно скалившийся на встречных обеими челюстями, в коих не доставало без малого половины зубьев.

«Се – старый боец. Уважаю!» – подумал Молчан. Вслед резво увернулся от оного длинноухого, и ловко свершил подсказанную диверсию.

Что случилось дале, жутко и вспоминать! Ибо проектная мощность хвостатого грузоперевозчика в одну ослиную силу вмиг увеличилась, как минимум, втрое, и будто просеку прошиб он в задней от Молчана толпе.

Не обошелся без повреждений и нештатный преследователь, хотя счастлив был уже тем, что со временем смог самостоятельно встать, а далеко не все соседние с ним оказались столь удачливы.

Неуправляемые ослы – всегда оружие массового поражения!

И не зря опасался Фома: вслед за Никетосом оплошал и Басалай…

XXVIII

– Ежели не доберусь к воде до полудня, кранты мне! – с прискорбием вывел Молчан.

– Сие тобой заслужено, убогим! А мне придется отдуваться перед начальством! Еще и выговор с занесением влепят! – не стерпел внутренний глас, вскипев. – Вот всегда ты таков, себялюбец! Радеешь лишь о своем эго! Хороша ж признательность за бесценные наставления мои и подсказки!

Нет, не рискнул бы с тобой в разведку даже за тройную доплату!

А разве ты предавался, жуируя, тягостным раздумьям о судьбах любимой родины, в подобие некоему патриоту из будущего, тоскующего о ней – без отрыва от Парижа и Полины своей Виардо и состоя на паевых сексуальных началах с ее мужем? Ни разу! До чего ж не повезло мне с подопечным…

Достал ты мя! Баста! Приговариваю тебя к своему молчанию, пока не извлечешь нас из той непотребной дыры, не стану обозначать ее из приличия, в кою погружены мы по твоей личной вине. Тебе-то – поделом, а мне за что?! Не я вожделел ту распутницу с бородавкой за десным ухом!

Оттого-то она и распускала власа, что таила ее под ними, а ты, доверчивый слепец, даже не удосужился на строгий предварительный досмотр…

Никогда не дали бы таковому добро на службу в таможне, а посему и не озолотишься на ней! Недостоин ты оного счастия!

И нечего было возразить на сей монолог, вельми экспрессивный и желчный…

Меж тем Молчан уже выбрался на улицу явно цивильного облика, что удостоверялось наличием на ней домов в пять, седмь и девять этажей.

На нижних этажах виднелись ставни; верхние были оснащены балконами и небольшими окнами с остеклением. И ведал он, что сии громадины предназначались для сдачи горожанам, кои и мечтать не могли о коттеджах.

И вельми устраивало его, что не приметил он домов в два этажа с входными дверьми из железа, скрепленного большими гвоздями, что в Константинополе неоспоримо свидетельствовало о высоком социальном статусе и изрядных доходах владельцев таковых жилищ. Ведь тогда увеличилась бы вероятность наткнуться на дневную стражу, встречи с коей не жаждал он!

К оному моменту Молчан уже определился с маршрутом. Надлежало доковылять до Храма Святых Апостолов, где не станут прессовать его стражники, ведь все ромеи зело набожны, и убоятся они осквернить себя силовым воздействием на убогого и страждущего в близости от высокочтимого места. А уже оттуда спускаться к реке Ликос, помня, что сия – южнее храма.

Тут вдруг явилась ему из памяти его, бездонной, пара десятков слов по-ромейски, включая и базовое, значение части коих объяснил, всуе, Басалай, а иные он запомнил, когда тот переводил на рынке, затем и по граду водил.

И сообразил Молчан, как употребить сей миг шесть из них! Ведь от природы наделен он был изобретательным и прытким разумом, будучи виртуально шит не пустяшной дратвой, а золототканой нитью.

Оставалось лишь выведать у прохожих, каковая дорога ведет к храму. Однако встречные горожане по-прежнему шарахались от него, исключая саму постановку вопроса. А все же, вскорости, улыбнулась ему удача!

Завидев приближавшуюся аборигенку средних лет, миловидную и в приталенной тунике, коя глядела на него с явной опаской, однако и с любопытством, переходящим даже в некое сострадание, перспективное для дальнейшей разработки, вкупе с зачатками симпатии, еще боле перспективной, ибо даже нещадно отхоженный Молчан выглядел отчасти пригожим, а относительно младой лик его не смогли состарить даже зримые последствия ночного мочилова, сообразил он: «Се – спасение мое!»