Большая ловитва

И повернул Молчан обратно – к тому жилищу, где претерпел, дабы, взяв его ориентиром, выйти на ту улицу, мощеную камнем, спускавшуюся от Храма Святых Апостолов. А уже оттуда искать проход на юг и спуск в долину.

«Никогда не блуждал в лесах, и здесь не заплутаю, верный путь выбрав! – рассудил он, окрепнув духом. – Однако буду непременно таиться от ревнителей правопорядка, яко намедни таился от Басалая…».

С потаенностью той от выслеживавшего затейливо вышло! Предваряя ее, Молчан пробудился, когда солнце приближалось к зениту, ведь и заснул лишь с зарей, полный эмоций от замысловатого сюжета своих сновидений.

Начинались они лучше и придумать трудно! – с домашней встречи по возвращении из Царьграда, где были и его с Доброгневой родители.

Приступил к вручению подарков, купленных при содействии Никетоса, с Доброгневы, вручив ей серебряное ожерелье особого ромейского изыска и решечатый перстень с эмалью, ибо уведомил его бывалый советчик, что таковой может быть изготовлен токмо местными мастерами, и никем иным.

Дивно хорош был тот перстень, представлявший переплетенные и стоящие торчком серебряные проволоки, меж коих заливалась в ячейки, чем-то напоминая заполнение пчелиных сот, эмаль – расплавленная стекловидная масса. Никто в городище и не видывал подобного, да ценой не уступал он златому кольцу.

Озаботился привезти для рукоделия десяток бронзовых игл и пяток керамических катушек с ромейскими нитками, и сколь возрадовалась жена!

По три иглы и три катушки достались и родительницам, помимо отрезов дорогих тканей – тонких шерстяных и парчовых.

Отцам вручил серебряные кольца-печатки и ножи из стали добротного ромейского закала с особливой заточкой.

Храбру же, кормившемуся еще грудью, досталась – на вырост – занятная погремушка, представлявшая полого бычка из тончайшего листа меди с камешками внутри, предназначенная быть, при встряхивании, и оберегом от домашней нечисти, боявшейся резких звуков и перезвона. И еще – глазурированная глиняная тарелочка с изображением голубой рыбки на донышке.

А когда родители покинули жилище их, хорошо посидев пред тем за добрым столом, ведь расстаралась Доброгнева из самых лакомых своих запасов, и собирались они почивать, а на нем, заждавшимся ласк опосля столь долгой разлуки, уж осталась одна рубаха, любимая жена вдруг поднесла к нему каганец, и явно обнаружив что-то, взвизгнула, будто в темноте наступила на крысу: «Измену зрю!»

– О чем бы ты? – впал в недоумение Молчан.

– О блуде твоем, подлом! А я-то честно ждала! – выпалила Доброгнева и тут же зарыдала.

– Окстись! Что несешь ты?! Соблюдал я воздержание, строгое, и мыслил лишь о тебе! – воскликнул Молчан, уже начиная негодовать на явную кривду.

– Хороша ж твоя чистота! А се – рази ж не блуд? – энергично возразила жена его, прервав рыдания. И мигом сняла нечто с его рубахи, затем и поднесла ему на уровне носа.

Дрожь прошла по всем членам Молчана, и в ступор отчасти впал! Ибо узрел длиннющий волос рыжего цвета, а откуда взялся сей, было неведомо ему. Аж потерял дар речи…

И пользуясь оцепенением тем, кинулась на Молчана любимая жена, допрежь никогда не допускавшая подобного, и вмазала улику в его ланиту!

А едва перехватил ей руце, изловчилась и укусила мужа в шуйцу, и не ответил он действием, оклеветанный и травмированный зубами ея. Лишь не отпускал, пока хотя бы чуть не успокоилась.

И сколь ни доказывал вслед Доброгневе непричастность свою к измене, так и не поверила. Напрочь отказала в супружеских ласках неповинному!

И содрав с постели все, чем застелила, бросила сие на пол, где и улеглась. А ему старый кожушок бросила…

«Приблазнится же столь престранное! – в сердцах подумал он, переосмыслив наяву. – Однако получается, что Доброгнева – та еще волчица! Едва не загрызла мя – верного своего мужа! И без разницы ей, греховен, аль нет, абы уличить понапрасну!

Впредь не стану соблюдать себя в Царьграде, понеже не собираюсь спускать за облыжную охулку, да и укус, зверский, даже и во сне!

Все же никак не возьму в толк, откуда взялся тот волос! И с чего бы рыжий он?»

– Да с того, что послан тебе знак из астрала. Остерегайся-де рыжих в Царьграде! – прозвучал внутренний глас, пребывавший уже не первый год сварливым и надоедливым, хотя и премудрым, астральным попечителем нашего героя. – Запомни сие предостережение из сна, и переключайся на явь!

Пора уж обдумать, как наверняка выполнить задание старшего родича. Ведь ноне вороги могут строить тебе каверзы, а ты и не изготовился досель…

Каверзы и впрямь были замышлены. Усугублялись они и тем, что Фому наособицу уело, что подкачал, надзирая за Молчаном, его соглядатай.

И Фома строго выговорил Никетосу! – по полночному докладу его, бестолковому. Мол, как же тот, с богатым стажем сходничества и выслеживаний, не сообразил, что оный Молчан, коей, может, всамделишный Прозор аль Давило, а вполне допустимо, Ряха либо Кострома, и даже совсем не вятич, водил его за нос, почем зря. Бродить без вразумительной надобности по улочкам и закоулкам, многим, суть почерк лазутчика, чуждого!

И неплохо бы Никетосу вспомнить, с каковыми целями сам он шатался по всяким новгородским трущобам, будучи на заданиях.

Ясно же, что сей так называемый купец искал, скорее всего, место, где надлежит ему встретиться с сходником на постоянном пребывании в Константинополе, ибо, вельми возможно, курьер он от Центра вражьего!

И надобно было предотвратить надуманные блуждания каким-либо хитроумным способом, затрудняя ему дальнейшие действия. А Никетос следовал за ним, аки коза на веревочке, а та хотя бы блеет, когда несогласная!

– Даже не сомневаюсь я, что заведи он тебя на любую заросшую пустошь и поползи там чрез непролазные кушери, ты бы и сего не пресек, а пополз вслед! – заключил разгневанный Фома свою выволочку.

Впрочем, чуть погодя, отчасти отошел он, прикинув, что еще не явно, сходник ли сей, заявивший себя Молчаном из Земли вятичей, либо просто не вполне адекватный тип из чрезмерно любознательных. И пока незачем заявлять на него в сыск, поелику нет еще достоверных данных, а токмо предположения одни. К тому ж, ежели и подтвердятся они, невелик будет доход с одного лишь доноса. Вот когда б и явку выявить, тут оплатят в двойном размере!

Тем паче, назавтра вдогон подозрительному субъекту направится Басалай, а уж от него-то не оторваться! На сем соображении и успокоился Фома…

XXVI

… – И перебрался я в Киев, к чему мя долго готовили, загодя. Булгак же остался в Чернигове. И заметь, я еще не поступил в младшую княжескую охоту, а он уже заправлял большими делами в чине подвойского.

А главной обязанностью подвойского разумелось доведение до черниговцев с помощью громогласных бирючей всех приказов воеводы – со всяческим восхвалением сих и запугиванием недовольных, коих Булгак тут же ставил на особый учет. И мало кто из них задерживался на белом свете боле одного лета либо одной зимы.

Иной же его обязанностью – сия держалась в строгой утайке – являлось прославление черниговского воеводы в пределах всего Киевского княжества, включая даже Новгород. Не умалю тут Булгака: справился он отменно, никуда не выезжая при том! Ведь вести о заслугах воеводы, каковых и в помине не было, равно и об его рвении на службе Ярополку, тоже лживом, и великой любви к князю – тут даже мне смешно, дошли до самых верхов княжеского двора.

И единожды воеводу призвали в Киев, возведя в чин княжьего мужа. А оный чин столь высок, что на него облизывались многие из самых знатных потомков варягов, прибывших в Киев еще с Олегом. Вслед Ярополк назначил его своим ближним советником, взяв в полное доверие и осыпав почестями.

Ты спросишь, отчего состоялось оное? Да Булгак изловчился! Изрядно шельмовал тот воевода с пошлинами, взимаемыми в Чернигове для передачи в княжескую казну.

А таковых пошлин немало было. Всех и не упомню ноне, однако некие назову: перевоз, гостиная, торговая, вес и мера, вира, продажа. Не баю уже, что воевода безбожно драл с черниговских купцов и владельцев мастерских, набивая мошны свои, многие.

И предложил ему Булгак, доподлинно зная, что смышлен мошенник сей издалека чуя выгоду для себя, выделить толику доходов от казнокрадства и татьбы на поприще прославления и величания. Уразумев суть, согласился воевода, хитрющий, не прогадав, а выиграв. Ибо по получении той толики Булгак подлинно развернулся!

По его указаниям в заповедной дубраве, где располагалось излюбленное черниговцами капище, вырубили всего за одну ночь половину священных дерев, оповестив ошеломленных горожан, что вдруг усохли они!

Сразу же на всех площадях и торгах сего града огласили, что повинны, по всей вероятности, злые кудесники из вятичей либо черные маги из нечестивого Царьграда, однако не исключались и козни скрытных врагов, солидарных с явными.

Скрепя сердце, и за щедрую мзду, вслух согласились с оным измышлением местные волхвы, коих Булгак тайно вознаградил от имени воеводы златом, серебром и пушниной, не поскупившись и на мед с воском, а пред тем изрядно запугав.

И было объявлено: во избежание дальнейших происков вражьих колдунов, вкупе с тайными их сообщниками в Чернигове, и спасения оставшихся дубов, капище вместо со всеми кумирами надлежит срочно перенести в иное место, дале от прежнего.

Не все горожане поверили и согласились. Однако, дабы урезонить смутьянов сих, незамедлительно объявленных зачинщиками крамолы против воеводы, а выше – и князя Киевского, змий, о коем повествую, организовал выезд на место делегации из некоторых знатных черниговцев.

Оные делегаты, небезразличные к секретным дарам, а прибавили, не поскупившись, мадьярского вина – по бочонку на каждого, ибо по бочке – уж слишком, тоже побаивались Булгака, от безнаказанности уже заматеревшего в лютости. И осмотрев свежие пеньки, выразили гласное единодушие с объявленным переносом.

Вслед, подрубая в спешке корни, выкопали оставшиеся дубы, в три обхвата каждый, коих подвергли срочной пересадке в дальнем месте, где и усохли они, не дожидаясь иного лета, даром, что считались священными.

Меж тем, возмутились самоуправством дерзким верховные киевские волхвы, ничего не получившие от Булгака. И обратились, дабы учинить возмездие, к ближним боярам князя Киевского, бывшего тогда в очередном походе.

Прозорливый Булгак и сие предусмотрел! Ибо допрежь кляуз от служителей Перуна, Даждьбога и Мокоши подготовил обоз для Киева с такими же секретными дарами, что и для знатных черниговцев, прибавив на сей раз по мешку арабских фиников. Большую часть телег отправил он на боярские дворы, а меньшую – волхвам-ревнителям. И вновь сбылось его провидение…