Телохранитель

– Из этого вообще попасть-то можно? – недоверчиво спросил Ховрин.

– Метров с десяти в голову запросто! Пах! – Максимов сымитировал выстрел, сунул пистолет Ховрину в руку. – А в реальной жизни больше и не требуется. Это гражданское оружие – оружие улицы. Дальнобойность и сила заряда тут вовсе и не главное. Но зато можешь биться один против группы. По корпусу никого из него и не убьешь, а обездвижишь точно.

– Неплохо иметь такую штучку! – покачал пистолет в руке Ховрин, с сожалением отдавая его назад.

– Оружие можно сделать из чего угодно. В принципе, в подавляющем большинстве случаев пистолет вовсе и не нужен. Прежде всего, он неудобен: его надо постоянно носить, он тяжелый, его можно потерять, с ним не пройдешь через рамку металлоискателя, изначально он не заряжен, то есть нужно будет достать сам пистолет, снять с предохранителя, передернуть затвор, заслать патрон в ствол. Это занимает довольно много времени и в это время задействованы обе руки. Исключение, пожалуй, «Глок» – там предохранитель на курке. После выстрела на месте остается гильза, ее надо найти. Правда, имеется исключение – револьвер. Опять же существует возможность рикошета с неизвестными последствиями. Пистолет хорош, когда ты готов к нападению, то есть несешь его в руке уже взведенным, да и в этом случае можешь не успеть его применить, если на тебя внезапно напали сзади. А ведь человек весь состоит из болевых точек и нервных узлов. Куда ни ткни – везде ему больно. Просто дай по кости – вон тут по голени – и то ужасно больно. А пистолет хорош, когда к тебе в дом ломятся, или когда в машине путешествуешь по нашей прекрасной стране, ну или когда злодеев действительно много…

Максимов сунул оружие обратно в поясную кобуру, продолжил:

– Кстати, история из прошлого. Один из наших в девяностые перегонял машину лично для себя. Его стопанули бандиты, типа: «Эта дорога наша, плати». Понятно, ситуация нехорошая – могут разбить лобовое стекло, пробить колеса. Он говорит: «Ладно, без проблем». Но у него для такого случая был пистолет. Он и думает: валить бандосов или не валить. Платить бандитам в принципе для офицера спецназа морально тяжело, или, как говорится, западло. Уложить всех – без проблем, но есть шанс сесть самому, поскольку бандиты тоже, удивительным образом, считаются за людей, и убивать их почему-то нельзя. Он тянет время, спрашивает, есть ли еше бандиты на дороге? Те напряглись, говорят, что это их трасса, больше до какого-то там города никого не будет. А дальше? Дальше непонятно. Он осматривается: место довольно глухое, когда еще их найдут? Есть десять-двадцать секунд уложить их всех и оттащить в канаву, чтобы не было видно с дорогу – вдруг кто-то проедет. И в то же время ствол жалко, придется скидывать, где новый взять? Это его и останавливало. Тут, понятно, государство должно работать, ловить, сажать разбойников в тюрьму, гнать их на лесоповал. И возникает сложная дилемма: заплатить и уехать, или убить их всех и получить другую более серьезную проблему. Может, и заплатил бы, но денег-то платить не было. А это значит, унижение, обыск, могут избить, покалечить, уж точно разобьют машину, да и не исключено, найдут пистолет и уж непременно отберут его. Короче, выбора, считай, нет…

– И чем же там кончилось? – не терпелось узнать Ховрину.

– А вот не скажу! – ухмыльнулся Максимов. – Поехали!

А это означало, что наверняка, что тот офицер урыл всех бандюков. В ином случае Максимов сказал бы, что, мол, заплатил да и уехал, либо отбазарился и уехал. А вот «не скажу» – точно означало, что замочил всех. Да и хрен с ними!

– Дорожные разбойники долго не живут, – позже добавил Максимов. – Уж больно стремная у них работа. Или убьют, или посадят. Без вариантов. Сколько сейчас за разбой дают? Пятерку? Больше? Впрочем, им пофиг. Пуля в лоб – только это они и понимают, начинают ныть: «За что?».

И еще рассказал:

– Одного нашего товарища убили тогда же – в конце девяностных. Он был начальником охраны небольшой фирмы, и на них наехали бандиты. Он оказался один против шести человек. Даже при всем умении и подготовке такой перевес не дает никаких шансов. Это если бы у него был пистолет, он отбился бы, а там была чистая рукопашка. Он убил сразу одного, потом еще двоих резанул ножом по артериям и они умерли там же – кровью было все залито, говорят, ступить было некуда. Но и сам был убит. Оставшиеся трое, один из которых тоже попал в больницу – где его и взяли, – были задержаны, все валили на погибших сообщников, получили по шесть лет. Видел их в суде. Тупые животные. Было известно, когда они выйдут. Дождались. Один пилил во дворе дрова бензопилой (жил за городом) и так получилось, что случайно отпилил себе ногу. Умер там же от шока и кровопотери. Другой в пьяном виде упал осенью в канал. У Мариинского театра есть мостик и там перильца невысокие – легко можно кувыркнуться, если скользко. А в ноябре вода ледяная, в одежде не выплыть, еще и течение. Судьба такая. Про оставшегося ничего не знаю. Говорят, живет себе припеваючи. Веришь?

– Не верю! – гаркнул Ховрин.

– И правильно делаешь! – захохотал Максимов. – Приз в студию! Как раз мы сейчас его и навестим. Посмотришь вживую на монстров. Давай, вперед!

Приехали в Невский район на явную «малину». Даже сам дом с виду был страшный. Света в подъезде не было вовсе, светили телефоном.

– Держи спину, – бросил Максимов Ховрину.

Позвонили в дверь. Через довольно долгое время им открыла какая-то старуха, которую можно было спутать с привиденьем – до того она была бледная и страшная. Впрочем, она тут же и исчезла, словно испарилась, ничего не спросив, – только шарканье тапок еще слышалось какое-то время из темноты. Вошли в прихожую. Тут стояла какая-то мерзкая сладковатая вонь, словно где-то уже долго лежал покойник. Пошли вглубь по коридору. По ходу Максимов достал из кармана газовый револьвер «Рек», переделанный каким-то умельцем под боевой, про который перед этим, когда обсуждали оружие, говорил Ховрину, что и с двадцати метров из такого не попадешь, но напугать вполне можно.

Вошли в дальнюю комнату. Там за столом в грязной безрукавке на голое тело сидел, судя по татуировкам, один совершенно прожженный уголовный тип. Лицо его: вдавленная, словно вмятая в череп, переносица, нос топориком, стрижка – волосы торчком, – напоминало собаку Барбоса, живущую в соседнем подъезде. Ховрин не удивился, если бы он вдруг залаял. С виду он был совершенно трезв, хотя, судя по бутылкам, выпил довольно много. Чуть-чуть разве что слишком блестели мутные глаза. И еще он был очень губастый. У него были лостящиеся от жира губы людоеда. Сблизи ему было на вид лет сорок-сорок пять или чуть больше, но поначалу он показался Ховрину гораздо более старым. Работал старый телевизор с каким-то мутным изображением, там в кого-то стреляли. Наконец губастый перевел взгляд с экрана на вошедших.

– Ты кто? – спросил уголовник, обращаясь к Максимову. Ховрина в комнате будто и не было.

– Не узнал меня? – удивился Максимов.

Губастый с хрустом откусил от огурца, зачавкал. Изо рта его брызнули семечки и сок. В своем роде он тоже был гурман: водка и огурец, да еще и сало с чесноком, вареная картошка – что может быть лучше? Потом добавил:

– Иди отсюда, мужик, пока цел! Я сегодня добрый.

Он налил еще рюмку до краев. Выпил залпом, со стуком поставил рюмку на стол. Рюмка была грязная, сальная, захватанная пальцами, по краю жирные следы от губ. Здесь все было грязное. Максимов старался ничего не касаться, будто все вокруг было заражено.

– Есть базар, – сказал он.

– Какой еще базар? – поднял глаза губастый, в нем явно начало нарастать раздражение, как у собаки, которой мешают есть ее законный корм.

Ховрин глядел на него во все глаза, как смотрят в террариуме на ядовитую змею, испытывая одновременно врожденный страх, омерзение, но и почти непреодолимый интерес.

Этот тип с детства жил в своем параллельном мире: колония, «малолетка», взрослая тюрьма. Опасное животное постепенно матерело, приобретало опыт. Параллельный мир жил своей жизнью, своими законами. Ховрин с Максимовым были тут совсем не к месту. Это было вторжение на чужую территорию, в совсем другую реальность.

– Ты же знаешь, Губач, – почти ласково сказал Максимов, – это ведь было не по закону.

– А мы живет по понятиям, и твои законы нас не касаются!

– Ты такого Василия Денисова не помнишь? – спросил Максимов.

Губастый не обратил на вопрос никакого внимания. Он продолжал есть свою картошку с огурцами – только треск шел. Но тут же возникло ощущение, что какая-то пружина взведена.

Не дожидаясь ответной реакции, Максимов с отвращением на лице, словно давил таракана, достал револьвер-переделку, рванулся к сидящему и выстрелил ему в ухо. Губастый, все еще держа в руках вилку, рухнул лицом на стол. Картошка вывалилась у него изо рта. Еще раньше Максимов отскочил, чтобы не забрызгаться кровью, потом аккуратно вложил револьвер в руку убитого, сжал пальцы.МАрчелло

– Чистое самоубийство. Совесть замучила. Это последний из трех.

На выходе из квартиры они никого не встретили. Просто захлопнули дверь. И словно вынырнули из другого измерения в свое.

– А старуха? – уже на улице спросил Ховрин.

– Это его родная тетка. Она глухая. И она его ненавидит.

Потом Ховрин отправился на работу – встречать Катю, а Максимов решил заехать к своей младшей дочери Кристине, которой недавно исполнилось семнадцать лет. Кристина, испытав первое любовное разочарование, приехала к своей тетке Наталье Ивановне – сестре Максимова – рыдать. Та и позвала Максимова – утешать дочь.

Кристина сидела на диване в расстроенных чувствах, в слезах и с красным носом.

– И-ы-ы-ы…– рыдала она, размазывая тушь по щекам. – Я брошенка. Он меня не люби-и-и-т!

– Херня какая-то, – пробормотал Максимов. Кристине же сказал: – Фиг с ним, хватит рыдать, нового себе найдешь!

Та, однако, еще пуще продолжала стенать и лить слезы.

– Из-за какой-то фигни и такие эмоции…– пожал плечами Максимов, несколько раздражаясь.

– Ты не понимаешь: в этом возрасте это считается очень важным, – прошептала ему Наталья Ивановна, обожавшая всякие любовные драмы.

– В смысле?

– Любовь и все такое. Это только тебе все пофиг!

– Видел я этого ее парня – полный мудак! – пробурчал Максимов. – Не стоит и слезинки. И слава Богу, что разбежались!

– Ладно, не трогай ее. Потихоньку успокоится, – потянула его из комнаты Наталья Ивановна, оставляя Кристину рыдать дальше. – Пойдем – накормлю.

Максимов только пожал плечами. Потом обернулся:

– Давай, успокаивайся, Кристя. Я тебе новый «айфон» куплю!

– Ничего мне не надо! – услышал он в ответ сквозь рыдания.