Телохранитель

– А вот я храплю.

Дверь в купе он надежно заблокировал каким-то дополнительным устройством, проверил, с силой подергав. Потом съел какую-то мятную конфетку, лег, поворочался, пошуршал газетой, затем выключил светильник, повздыхал и громко захрапел. Но Ховрин в этот момент уже спал и не слышал его храпа.

На вокзале взяли официальное такси. Семен Яковлевич сел спереди рядом с водителем, а Ховрин с сумкой сзади. Ехали довольно долго. Поездка с такими деньгами как-то напрягала, особенно, когда стояли в пробке и на светофорах. К машине вполне можно было подойти, выбить стекло, убить пассажиров и забрать сумку. Приехали в банк, там сразу стало гораздо спокойнее, когда деньги перегрузили в ячейку. На этом работа Ховрина вроде бы закончилась. Семен Яковлевич с улыбкой протянул ему заранее приготовленный конверт. Конверт был хоть и не толстый, но денег в нем все равно было много. Ховрин убрал конверт поглубже во внутренний карман куртки, застегнул на молнию и собирался, было, двинуть в сторону вокзала, но Семен Яковлевич его остановил:

– Витенька, подожди-ка меня в холле. Есть еще одно небольшое дельце.

Он появился минут через сорок, сел на диван рядом с Ховриным, помолчал, что-то явно пересчитывал в уме.

– А в Лос-Анджелесе таксисты – одни армяне! – вдруг произнес он, думая явно о чем-то другом. – Они тебе начинают рассказывать про своих родственников, показывать фотографии…

Потом поднялся:

– Заедем-ка в одно место.

«Одно место» оказалось аж в Люберцах. Ехали туда тоже на такси. И снова Семен Яковлевич сидел впереди рядом с водителем, а Ховрин сзади, хотя уже и без сумки.

Попросил остановиться у цветочного ларька и вышел оттуда с букетом, запакованным в целлофан.

Семен Яковлевич всю дорогу зметно нервничал. Это у него проявлялось в постоянном потирании рук и почесывании кончика носа. Ховрин представлял Люберцы как некую деревню из покосившихся деревянных домиков или, напротив, коттеджный поселок для богатых, однако Люберцы оказались визуальным продолжением Москвы – огромным городом, хотя и довольно безликим. Что тут нужно было Семену Яковлевичу? Однако приехали в место что-то вроде рабочего поселка: пятиэтажки с дворами, заросшими высокими деревьями – в основном тополями. В один такой двор они и вьехали.

– А я здесь когда-то жил, – вдруг сказал Семен Яковлевич. Сунул деньги водителю, не ожидая сдачи, полез из машины. Потом повернулся к машине снова:

– Подождете минут десять-пятнадцать? Может никого дома нет и придется ехать назад. Я не дозвонился.

Тот, пересчитывая купюры, только кивнул.

Ховрин тоже вышел, осмотрелся. Обычный двор: детская площадка, мусорные баки, женщины с колясками, куда-то идущий нетрезвый мужчина. Семен Яковлевич потоптался в нерешительности, потом пошел к подъезду, нажал кнопку домофона. Поначалу не получилось, повернулся к Ховрину:

– Витенька, я не вижу, как это работает. Набери-ка шестнадцатую квартиру.

Ховрин набрал. Раздался зуммер. Не сразу, но щелкнуло: даже не спросив кто, открыли дверь. Вошли в подъезд и прошли к ободранному лифту.

– Четвертый этаж нажми, пожалуйста, – сказал Семен Яковлевич дрожащим голосом.

Вышли на четвертом. Тут было довольно вонюче, но пахло не кошками, а горелым супом. Дверь в шестнадцатую квартиру оказалась уже приоткрыта. Семен Яковлевич покашлял, стукнул костяшками по косяку. Появилась довольно полная черноволосая женщина с пронзительными глазами:

– Ой, кто это? – спросила она, присматриваясь и вытирая руки полотенцем.

– Это я – Сема! – проскрипел побледневший Семен Яковлевич. – Не узнала, Фира? На! – сунул он ей букет. – С днем рождения тебя!

– Ой, Семочка! – сунулась она целоваться, но мимо, щекой чуть коснувшись. – Спасибо. Неужели это ты? Какой же ты стал старый и страшный! А это кто? – кивнула она на Ховрина. – Сынок твой, что ли?

– А что – похож? – хмыкнул Семен Яковлевич. – Увы, помощник. – Лицо его как-то странно исказилось. Ховрин был выше его на целую голову, русый и с голубыми глазами. Мысль у Ховрина была только: «Накормят?» Именно из этой квартиры воняло горелым супом.

– Семочка, ты по делу или просто так? – спросила Фира. Они так и продолжали стоять на пороге. Она явно не собиралась приглашать их в квартиру.

– Просто так – мимо проезжали. Решил поздравить. Гостей ждешь? – поинтерсовался Семен Яковлевич.

– В общем-то да, – ответила Фира. И это явно означало: «А пошел бы ты, Сема, нахер!» Даже Ховрин испытал что-то вроде унижения лично для себя. Ему стало стыдно за Семена Яковлевича. Поскольку Семен Яковлевич был мужик явно неплохой.

– Ладно, прощай Фира! – после небольшой паузы проскрипел Семен Яковлевич.

– Пока, Семочка! – равнодушно ответила Фира и захлопнула дверь.

И тут Семена Яковлевича затрясло. Даже в лифте не поехал, пошел по лестнице, что-то сердито бормоча.

Вышли из подъезда.

– А я ведь ее любил, Витенька! А ведь нельзя любить женщину, если она тебя не любит. Если она тебя не любит – сразу уходи и забудь. А ведь если бы она просто пустила нас в квартиру, напоила чаем, я подарил бы ей пять миллионов. С тем и ехал. Интересно, взяла бы она? Думаю, что нет. Наверняка сказала бы: «Ничего мне, Семочка, от тебя не надо!» Мы были с ней когда-то близки. Она была очень красивая. Потом однажды я пришел домой, а она лежит в нашей постели с мускулистым мальчиком. Помню его имя – Марк. Кудрявый такой. Сейчас он совсем облысел и растолстел. Я не знал, как себя вести. А как надо, Витенька? Ты знаешь, что делают в таких ситуациях?

– Отмудохать надо было того паренька! – пробасил Ховрин.

– Наверно. А я вот не смог, а она, голая, тогда накрылась одеялом до подбородка и смотрит, усмехаясь. И ненавидит. На этом все и кончилось. Зря, конечно, приехали, – сказал Семен Яковлевич. – Извини, что я тебя сюдв дернул: не мог быть с ней один на один. – На, вот, хоть ты возьми! – И он сунул Ховрину увесистую запечатанную упаковку купюр – ровно полмиллиона. Мама не зарабатывала таких денег и за год.

Дурацкая вышла поездка в Люберцы. Такси еще ждало во дворе. Да и прошло-то, наверное, минут пятнадцать всего. Ховрина отвезли к вокзалу, а расстроенный Семен Яковлевич поехал куда-то дальше по своим делам.

На обратном пути в «Сапсане», отправившемся в 17:40 с Лениградского вокзала, Ховрин чувствовал себя богачом, почти ровней с теми, кто ехал рядом с ним в этом вагоне бизнес-класса. Пока поужинал, пока посмотрел фильм, уже и приехали в Питер. Даже было жалко, что так быстро. Было еще только полдесятого вечера. Тут же позвонил с вокзала Вике:

– Ты как?

– Да у меня мама сегодня дома, завтра позвони. – Вика уже зевала. – Сходим в клуб, потусуемся. Бабки у тебя есть? А то у меня полный голяк.

Ховрин пощупал на груди толстый конверт:

– Есть малеха.

Потом поехал к себе домой. Мама ворчала:

– Ты хоть сообщил бы, что у тебя все в порядке! Я же волнуюсь.

– Ладно.

Посмотрел немного телевизор и лег спать. Сквозь сон услышал звонок на мобильный. Это был Максимов:

– Спишь?

– Слегка сморило, – еле разлепил глаза Ховрин.

– Ладно, извини, что разбудил. Ты дома? Завтра утром тебя заберу. Часов в десять. Ты мне нужен. Надо решить ряд вопросов.

Оказалось, что ему срочно понадобилось съездить в Выборг. Это был повод заодно прокатиться по оживленной загородной трассе. Езда по такой дороге существенно отличается от городской езды. Часа полтора ехали туда по «Скандинавии». До Кирпичного машиной управлял Ховрин, потом руль сел Максимов. Он гнал машину под сто тридцать, постоянно делая обгоны. По дороге почти не разговаривали. Ховрин еще и задремал. Потом вдруг сильно тряхануло. От этого он и проснулся.

– Тут дорог нет, – буркнул Максимов, притормаживая у очередной ямы.

В центре Выборга чередой стояли полуразрушенные старинные дома, выглядевшие как гнилые зубы в нижней челюсти.

– Умирающий город, – сказал Максимов. – Тут только кино снимать про войну: не надо и декораций.