Телохранитель

– Ага. А потом он вообще жениться не захочет, – сказала Алина. – Говорят, если три года не женится, значит, не женится никогда.

Вообще-то она и сама не хотела выходить замуж, официально регистрировать брак, в глубине души все еще ожидая Своего Принца. В семейную кабалу с кем ни попадя она вовсе идти не желала. Но и Принц как-то все уж очень долго не появлялся. Видать, бухал где-то с другой. Все бы ничего, но часики-то тикали.

Вечером того же дня перед сном, после непродолжительного секса с Сережей она снова подумала об этом. Спящий рядом с ней Сережа пукнул под одеялом, оттуда потянуло теплой вонью. Сережа во сне повернулся и закинул на Алину свою тяжелую волосатую ногу.

«Ведь я его люблю! Или не люблю? Или все-таки люблю?» – подумала Алина. Ее словно штормило, качало, как в прибое, бросало то в жар, то в холод. Что это вообще значит «любить»? У нее возникли сомнения, любила ли она когда-нибудь так, чтобы насмерть? И возможно ли это вообще для нее – любить мужчину? Припомнить такой безумной любви даже в ранней юности она не смогла. Были, конечно, парни. Какое-то время жили, спали вместе. Но любила ли хоть кого-нибудь из них? Вспомнить бы хоть как звали.

– Ты меня любишь? – спросила она Сережу следующим вечером за ужином.

– Люблю, конечно, – ответил он с некоторым промедлением, потом снова сунул в рот блин с творогом, запачкав при этом подбородок. Это почему-то вызвало у Алины сильное раздражение. А ведь она когда-то даже любила слизнуть с его губ мороженое.

– Тогда почему ты не женишься на мне? – в ее голосе проскочили истеричные нотки.

– Что тебя сейчас не устраивает? – оторвался Сережа от очередного блина. В его глазах промелькнул испуг.

– Я хочу определенности, ребенка, семью! – прохрипела Алина. Приближалась истерика, из глаз ее брызнули слезы.

– Опять одно и то же, – расстроился Сережа. – Гормоны, блин. Это потому что у тебя гормональное кольцо стоит. Как только его поставила, так и началось…

– Значит, не хочешь на мне жениться? – грустно улыбнувшись, спросила Алина. Горькая складка прорезалась в углу ее рта. – А я была бы самая счастливая женщина в мире. Знаешь что, я завтра уезжаю домой – в Сортавалу!

– Да и вали! – неожиданно равнодушно бросил Сережа. – Хватит нагонять депресняк. Задолбала уже. Пойдем-ка лучше на Пять Углов пивка попьем. Там классный пивняк открылся. Успокоишься.

– Никуда я с тобой не пойду!

– Да и ладно. Пока!

Он встал и, не оборачиваясь, пошел к двери. Алина смотрела ему вслед. Рыдания застряли у нее в горле, не вырываясь наружу. Ей не было жалко терять Сережу. Жалко было себя: потерянного времени. Два года. Двадцать четыре яйцеклетки пропали впустую. За это время можно было выйти замуж за кого-нибудь другого, родить. Ребенку мог быть уже годик. Он бы уже говорил «мама».

Позвонила Данилову:

– Сергей Николаевич! Мне надо уехать на недельку домой в Сортавалу.

– Что-то случилось?

– Личное.

Данилов почувствовал в ее голосе едва сдерживаемое рыдание, понял, подумал: «Хорошая вроде девка, а вот с мужиками ей не везет: живет с каким-то мудаком. Почему так?»

Алина между тем в Сортавалу не поехала, а позвонила Анне Петровне, и снова отправилась в Лисий Нос, там они по-женски посидели, поплакали, выпили чуток, что мужики накануне не допили, попарились в баньке с дубовыми вениками. Потом Анна Петровна уложила Алину спать совершенно успокоенную, а сама пошла посмотреть программу по большому телевизору в каминном зале, полулежа на мягком диване, очень довольная проведенным вечером.

Алина же проснулась на следующее утро поздно как заново рожденная, тело казалось новым и даже незнакомым, она с наслаждением потянулась, послушала тишину. Вместо затхлой комнаты в коммуналке с ее вечным гудением труб, гулом истеричных голосов, проснуться в большой просторной комнате с открытым в сад окном. «Вот что мне надо!» – подумала Алина. Затем с аппетитом позавтракала одна на огромной кухне. Вполне можно было начинать новую жизнь.

Как привидение, сквозь залу протащился помятый и хмурый Чебышев, едва кивнув и пробормотав «Доброе утро». Оказывается, и он оставался ночевать.

День должен был быть ясный, вроде бы даже обещали потепление, но утро выдалось очень холодное, а ночью выпал снег. Вчерашние лужи замерзли и трещали под ногами.

– Привет, Рыжуля! – едва слышно прошелестел Чебышев, подходя к своей припорошенной ночным снегопадом машине.

У него, как и у хакера Геббельса, была дурацкая привычка разговаривать с вещами и растениями. Он всегда здоровался с машиной, а после поездки, прощаясь, благодарил ее, ласково похлопывая по кузову. Как-то в открытое окно его загородного дома залезла цветущая яблоневая ветка. Он осторожно убрал ее назад, закрывая раму и приговаривая: «Что ж ты, милая, надо быть осторожнее!» или теннисному мячику, который на корте случайно заскочил ему в сумку: «Уже хочешь домой? Фиг тебе!»

Жена его сетовала:

– Хоть бы мне когда ласковое словечко сказал!

Чебышев завел машину, не спеша счистил щеткой снег со стекол и кузова, сел и так же не спеша поехал. Судя по колее на свежем снегу, он был первым в этой утро на улице.

Неделя пролетела быстро, без происшествий. В субботу сходили с парнями в клуб на концерт. Там к Ховрину прибилась некая Анечка. Личико ее, довольно милое, было вытянуто носиком вперед, словно она постоянно к чему-то принюхивалась. Потанцевали, пообнимались, и потом Ховрин пригласил ее к себе.

Мама Ховрина в ночь с субботы на воскресенье обычно ночевала у сестры, и квартира была свободна. По дороге Анечка позвонила своей маме, сказала, что ночует у подруги. Отойдя в сторону, чтобы Ховрин не слышал, она долго ее о чем-то убеждала, жестикулировала, но вернулась довольная: «Все нормально!» Значит, уболтала. Наконец пришли. Ховрин сунулся первым, оглядел свою комнату. Было не слишком-то презентабельно. Из-под дивана неожиданно, как живой, выполз грязный носок. Ховрин загнал его обратно, но носок упорно лез снова.

Анечка вдруг замерла на пороге, положив руку на косяк двери. Она явно все еще испытывала некоторое сомнение: оставаться или нет. Хорвин это почувствовал, обнял сзади, прижал к себе, поцеловал. Совместно стянули свитер. Анечка осталась сверху в черном лифчике. Теперь требовалось и его расстегнуть. Не сразу и получилось: Анечка рассталась с лифчиком с некоторым сопротивлением. Впрочем, там особо нечего было и скрывать: едва выступающие грудки с маленькими, как бруснички, сосками. Еще оставались джинсы и все, что под ними. Завязалась некоторая борьба, в результате которой раздетым оказался уже и сам Ховрин, и оба очутились на постели, а вся скомканная одежда – на полу. Оставались еще трусики – последний рубеж обороны. Анечка вцепилась в них намертво. Потом оправдывалась:

– Девушка не должна просто так сдаваться.

Кое-какой сексуальный опыт, судя по некоторым мелочам, у нее все-таки имелся. Проснулись рано – ей нужно было в колледж на занятия. Наскоро занялись сексом, потом Анечка носилась по квартире в одной ховринской рубашке нараспашку, причитала:

– У меня, наверно, ужас что на голове!

С этим она и умчалась, громко хлопнув дверью. В догонку ей звякнула на полке посуда.

Ховрин включил телевизор, налил воду в чайник, в одних трусах прошаркал тапками к холодильнику.

В этот момент зазвонил телефон. Это был Максимов.

– Не спишь?

– Нет.

– Давай подгребай к десяти ноль-ноль на «Чернышевскую».

– Зачем?

– Дело есть.

– Ладно.

Встретились. Максимов ждал в припаркованной неподалеку от метро «теане». Тема была все та же: подстраховать.

Поехали в какой-то бизнес-центр на территории бывшего завода. Место было довольно мрачное: некоторые здания были заброшены, окна их зияли. Всюду царил запах ржавчины и чего-то вроде креозота. Во внутреннем дворе стояли как дорогие машины, так и какие-то грязные ржавые контейнеры и еще какая-то строительная техника, тоже довольно потрепанная.. Максимов вошел в комнату, Ховрин же маялся в длинном сумрачном коридоре. И тут пахло какой-то тухлятиной.

Прошло минут пятнадцать, потом позвонил Максимов с одной только фразой:

– Быстро на выход!

Ховрин тут же двинулся к выходу. Какой-то человек в черном, видимо охранник, перегородил ему дорогу. Ховрин рванул было вперед, чтобы проскочить мимо него, но поймал сильный встречный удар кулаком в корпус, от которого отлетел назад, едва не упав и потеряв дыхание. Парень был явно из бывших спортсменов, скорее боксер-тяжеловес, чем каратист или боец без правил. Нижний уровень у него был открыт, и по нему вполне можно было достать ногой, например в бедро, что очень болезненно. Какое-то время они двигались друг против друга, обменивались ударами в пустоту без особого ущерба друг для друга. Это продолжалось почти полминуты без какого-либо результата, потом подошел Максимов и сходу треснул боксера дубинкой по затылку. Тот сразу повалился. Максимов, быстро обхлопав бугая на предмет оружия, похвалил Ховрина:

– Молодец, продержался!