Телохранитель

Удивленный Максимов, подумав, вдруг сказал:

– А, знаешь, Игорек, ведь ты прав. Любимых людей терять нельзя. Про себя расскажу. Мы не так давно – примерно с полгода – расстались с подругой. Причины понятные: она молодая, ей нужна семья и дети, а я уже для нее стар. Непреодолимые противоречия: разница в возрасте. Наши отношения просто не имели продолжения. Мы прожили вместе почти три года. Это означает, что примерно тысячу ночей мы провели вместе, минимум раз двести-триста занимались любовью, все делали вместе и где только не были: Рим, Барселона, Париж, Венеция, Кипр, Бали, Сингапур, Таиланд, Турция, Нечанг, еще и горнолыжные курорты: Зольден, Андорра – Енкамп, Бормио, Шамони, Леви – это курорт в Лапландии… Кто теперь будет восхищаться закатом в тропиках, спелыми манго, живым лобстером, которого тут же при тебе и приготовят, утренним «вельветом» на горном склоне? Жили и жили, а потом как-то потихоньку, постепенно это все начало разрушаться. Я как-то это прозевал. И вдруг – пуфф-ф – и ничего этого нет – все в прошлом! Казалось: что тут поделаешь, ну и уйдет она однажды, как-нибудь проживу и без нее. И как-то в один день она действительно ушла: «Пожалуйста, прости меня и прощай!». И я вдруг испытал страх, паническую атаку! Я словно увидел тупик своей жизни. У меня будто вдруг словно вырвали кусок души. И я стал жалеть о каждом потерянном мгновении с ней, когда я мог обнимать и целовать ее, сколько угодно, и не сделал этого. Но ничего поделать было уже нельзя. Встретил ее всего через неделю: она уже жила своей жизнью и не принадлежала мне. А у тебя еще есть шанс. Используй его! Я, знаешь, даже завидую тебе. Женщины после секса традиционно любят вести разговоры и задавать один и тот же вопрос: «А как ты меня любишь?», и ты обычно не знаешь, как ответить на этот вопрос, что-то мычишь и думаешь, как бы поскорее задрыхнуть, а сейчас, когда она ушла, на этот вопрос у меня есть ответ и он очень простой: «Я просто не могу без тебя жить!»

Скорбь опустилась на его лицо, состарила его и еще глубже проявила морщины у его глаз.

Никонов же вдруг испытал внутренний восторг: внутри его словно взорвался салют.

В среду на доклад к Гилинскому пришел только один Гена.

– Кстати, а где Лысый? – спросил Гилинский.

– Болеет, – уныло ответил Гена.

– Что значит «болеет»? – удивился Гилинский. – Перепил, что ли? Перетрудился? Что-то он стал часто болеть. А работа? Что с ним вообще?

– Говорит, поскользнулся, упал. Очнулся – гипс! Хе-хе!

– Какой-то он стал падающий. Когда выйдет?

– Ногу же сломал. Месяца два, наверное, как срастется.

– Прямо-таки шел и сломал? – удивился Гилинский. – Что за народ? Почему я ничего не ломаю?

– Так нельзя говорить – можно и сглазить! Сплюньте быстрее! Тьфу-тьфу-тьфу! – сплюнул Гена через левое плечо.

– Да иди ты со своим средневековым сознанием! – пробормотал Гилинский, но на всякий случай сплюнул.

– А Леха где? – спросил Гилинский.

– Умер. Завтра похороны.

– И ты это так спокойно мне говоришь? Как это умер? Жил-жил и умер? С чего вдруг? Он же молодой! – оторопел Гилинский.

– Упал с крыши.

– А что он делал на этой крыше?

– Откуда я знаю? Гулял, наверное.

– Больше гулять негде как на крыше?

Гилинский от этого разговора остался в некотором недоумении. Он в упор уставился на Гену.

Сконфуженный Гена пробормотал:

– Парнишка? Он – никто! Тфу! Разберемся. Зачем он вам вообще?

Гилинский подошел к столу. Там у него стояли шахматы: очень дорогие – из нефрита и других полудрагоценных камней. Тяжелые холодные фигуры было приятно держать в руке. Гилинский посмотрел на говорившего, взял пешку, зажал ее в кулаке, потом со стуком поставил на середину шахматной доски:

– Видишь? Это – самая маленькая фигура. Но если она находится вот здесь и под защитой – с ней ничего не сделать и она очень мешает. Это – противная, мешающая всем пешка, которую очень хочется убрать, но я не могу тратить на нее ферзя. Я получу временное превосходство, но с высокой вероятостью проиграю партию. Так и в жизни: расходы резко возрастают, игра становится рискованной. К тому же, мне кажется, наша пешка находится под защитой. За ней явно стоят крупные фигуры. Вот почему я люблю шахматы. Жизнь – это тоже шахматы, и побеждает тот, кто просчитает ходы намного вперед. Парень этот – просто пешка, но сильная пешка. В настоящий момент нам ее не взять – цена может быть слишком высокой. И вот пример: мы потеряли двух человек, а с места ничего не сдвинулось. Вводить в игру крупные фигуры? Не уверен.

Оба замолчали: вошла домработница с подносом, на котором сверкал кофейник и стояли две чашки. Быстро и молча она расставила на столе чашки, вазочку с печеньем, разлила кофе и беззвучно удалилась. Оба проводили ее взглядами. Фигура у нее была идеальная.

Гена подумал: трахает ли ее шеф или нет. «Наверняка трахает, я бы трахал». Просто за работу по дому такие деньги не платят. А зарплату ее Гена знал. Можно было трех домработниц нанять за эти деньги.

Гилинский застыл в задумчивости над шахматной доской. Собеседник его в шахматах ничего не соображал – он предпочитал домино. Вот это игра так игра! Вот где динамика! Вот где настоящий азарт! Он любил ее еще с камеры в «Крестах». Там была, на удивление, хорошая компания все те полгода пребывания в следственном изоляторе. И дома держал. Правда доминошки у него сейчас тоже были из нефрита, и тоже очень дорогие.

Гилинский между тем спросил, доставая из шкафа деревянную коробку и поднимая ее крышку:

– Куришь сигары?

– Нет, – замотал головой Гена, сглотнув.

– Я – очень редко. Здоровье, знаешь ли, уже не то. Зато получаю настоящее удовольствие. Разминаешь ее, нюхаешь, обрезаешь, все это не спеша. Процесс! – Он щелкнул специальной сигарной гильотинкой.

У собеседника пересохло во рту – так он хотел закурить. Даже заерзал. Мазнул взглядом по наручным часам.

– Куда-то спешишь? – заметил это движение хозяин.

– Нет. Так что вы предлагаете?

– Это только часть всей партии. Давай продумаем другие ходы.

Гена только кивнул. Гилинский продолжил:

– Вова хоть и запойный пьяница, но его просто так не возьмешь. Если все получится, мы забираем СВЗ – это минимум сто миллионов долларов. Контроль тогда будет наш и Вовчик ничего сделать не сможет, тем более, что сидит он в гребаной Англии, а даже если и был бы здесь. По минимуму продай свои акции и сиди там себе, квась дальше! Сиди на жопе ровно, получай дивиденды, сколько тебе дают, и не вякай. Это как в шахматах: фигуры остаются на поле, но ферзь закрыт и не может никуда двинуться – все поля под боем. Король может ходить на одну клетку вправо-влево и ждать, когда ему поставят мат. Ужасно раздражает меня Гарцев. Даже по скайпу не могу с ним общаться – воротит. Пьяная рожа его до смерти надоела! – и что-то вспомнив, крикнул кому-то в проем двери: – Позвони-ка Фельдману – пусть приедет – я чего-то дозвониться до него не могу!

Потом резко повернулся, будто вспомнив еще что-то:

– А этот ваш громила Додон? Жуть какая! Ну и кличка. Тоже мне мне, князь Додон, отсидевший двенадцать лет. Про него тоже ничего не слышно?

Гена ответил с некоторой задержкой:

– Додон-то? В реанимации в Покровской.

Гилинский буквально остолбенел:

– Просто нет слов. Только не говори, что аппендицит.

– Отфигачили, говорят, на улице.

– Кто, интересно? – удивился Гилинский.

– Нашлись добрые люди.

– Сам-то он что говорит?

– Молчит. Еле живой. После операции. Разрыв печени. Туда не особо пускают. Видел его только издали.