Дурной глаз

– Уж пожалуйста, – оживился Борис, и Лиза, огласив меню, ушла в столовую, которая располагалась в соседней с холлом комнатушке.

– А вы откуда и куда? – донёсся из-за стены её голос.

– Путь мой лежит из Иваново, города невест, в Сочи, всероссийскую здравницу! – Борис приблизился к окну и заглянул в поглощающую землю ночь, из которой помаргивал лихорадочным румянцем одинокий фонарь.

– Далеко-о, – откликнулась хозяйка. – На отдых?

– Можно и так сказать, – туманно произнёс Борис, представляя себе семейство, которое не даст ему ни минуты покоя. Вид из окна навевал необъяснимую тоску, и Борис нашёл, что у неё много общего с ноющим ощущением в пустом желудке. В ночи, вдалеке, угадывались огни проезжающих мимо машин, беззвучных, как фантомы.

Чтобы не пасть духом, Борис отправился в столовую.

Вскоре горячий ужин, оказавшийся перед ним, щекотал ароматами ноздри. Сосиски с гречневой кашей, горошком и пятнышком кетчупа, два варёных яйца, бутерброд с паштетом, апельсин и чашка киселя.

– Великолепно, – оценил он. – В вашем райском местечке нашлось всё необходимое для того, чтобы изгнать злого духа голода. Осталось лишь одно маленькое препятствие.

Лиза вопросительно обернулась к нему от мойки, теребя в руках кухонное полотенце. В ярком свете столовой её волосы казались сделанными из гладкой медной проволоки.

– Не откажите и составьте мне компанию. – Борис улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой. – За сегодня я едва обмолвился словом с кем-либо.

Если Лиза и колебалась, то недолго.

– Совсем как я, – пожала она плечом. Затем ответила на его улыбку. – Кстати, есть бутылочка вина. Хорошее вино, крымское.

После вина всё сложилось само собой.

***

Они переместились в его номер. Он чувствовал волны желания, исходящие от Лизы, жаркие флюиды, которые давно перестал ощущать в Лидке. Настоящий голод. В перерывах, когда они лежали на перекрученных одеялах и глядели, пыхтя, в потолок, он размышлял над тем, что слово «голод» имеет два значения.

Она предпочитала быть сверху. Бледный, мертвенно-серебристый свет, сочащийся из окна, омывал её вздымающееся и опускающееся тело, делал совсем юной, обращал десятилетнюю разницу между ними в её пользу.

Он кончил трижды. С женой у него такое получалось, когда он сам был молод и весил килограммов на пятьдесят меньше.

После второго раза они перестали обращаться друг к другу на «вы».

После полуночи она ушла из номера, подобрав в охапку брошенное на пол платье. Он представил, как она ступает во мраке коридора, голая, пересекая квадраты лунного света; чёрный аккуратный треугольник между ног появляется из темноты и в ней же растворяется. Его опавший было член снова поднялся, как корабельная мачта.

Он прошлёпал в сортир, чтобы обтереть бумагой своего вождя краснокожих и принять душ. Использованную бумагу скомкал и выбросил в унитаз.

***

Пожалуй, только одна вещь омрачала его покой в оазисе «У ЛИЗЫ».

Канализация.

Трубы стонали, надрывались, всхлипывали, что грешники, замурованные в стенах. Когда Борис и Лиза изображали зверя о двух спинах, трубы принялись клясть прелюбодеев на все лады. Как будто отель насылал проклятие, подумал Борис, и не нашёл в мысли ни толики забавного. От негодования канализации сотрясалось здание. В перерывах между заходами Борис слышал, как капает из крана. Щелчки капель, падающих на дно ванны, напоминали укоризненный стук пальца.

– Подобное не редкость, – сказала Лиза, когда он посетовал на канализацию. – Здание старое. Не хочу об этом.

В её голосе за напускным равнодушием и подлинной утомлённостью он уловил отражение собственной тревоги. Но прежде, чем он дал этой мысли прорасти, Лиза перекатилась к нему, прижалась к боку всем телом и жадно – голодно – прошептала:

– Возьми меня.

Его не потребовалось просить дважды.

***

Когда ушла Лиза, Борис принял таблетку «феназепама» – он с трудом засыпал в чужой обстановке. Таблетка, да, пожалуй, медлительность, присущая многим тучным людям, уберегли его от того, чтобы закричать, когда из унитаза зазвучал голос.

Борис проснулся около трёх ночи и побрёл в туалет отлить. Щурясь от резкого света, он спустил широченные трусы с пожарными машинами и уселся на унитаз, поскольку предпочитал писать сидя – живот мешал разглядеть краник и направлять поток. Голос под ним раздался прежде, чем в унитаз канула первая капля. Борис подпрыгнул, точно из пучины слива поднялась рука и цапнула его за бубенцы. Тряся складками, он сорвался со своего насеста и заглянул в унитаз.

– Что?! – переспросил Борис высоким, срывающимся голоском. – Как?.. Кто тут?

Его взору предстала едва колышущаяся плёнка воды и внутренняя поверхность трубы, обрамлённая сероватым полумесяцем соляного налёта. Самая заурядная картина, виденная им миллион раз, но прежде, чем Борис успел убедить себя, что голос послышался ему в полудрёме, тот обратился к нему снова:

– Эй ты там, наверху? Ты меня слышишь?

– Как это возможно? – Борис натянул трусы. Он чувствовал себя больше озадаченным, чем испуганным. Все это было слишком странным и похожим на сон, чтобы вызвать испуг.

И потом, у происходящего наверняка есть объяснение. Может, в соседний номер заехал жилец, пока Борис спал, и его голос из трубы – чудеса акустики.

– Слышишь, нет?

– Н-ну… – сказал Борис. – Наверное. Вы… вы в подвале где-то?

До него донёсся смешок. По поверхности воды в сливе пробежала лёгкая рябь. Одинокий пузырь всплыл из трубы и беззвучно лопнул.

– Я определённо внизу, – ответили из унитаза уклончиво.

– А-а… – протянул Борис. Ему по-прежнему было ничего не ясно, кроме одного: с малой нуждой придётся повременить. – А… Вы там… застряли?

– Верно сказано, сосед! – воскликнул невидимка развязно. У него был голос взрослого мужика, дерзкий и сиплый, как у тех певунов, которые своим творчеством истязали Бориса последние часы поездки. Ещё пара пузырей всплыла на поверхность. Борис отметил, что голос невидимки созвучен с шумом в трубах, и когда тот говорил, его речь сопровождало слабое, кажущееся Борису неприятным, эхо.

– Как вас угораздило? – задал Борис очередной вопрос, и тут же: – Как можно там находиться так долго? Это розыгрыш какой-то?

Снова смешок вместо ответа.

– Как по имени тебя, сосед? – спросил некто из унитаза. Борис долго молчал, и голос ехидно поинтересовался: – Забыл, что ли?

– Борис, – ответил Борис. Он сомневался, что это хорошая идея – называть себя кому бы то ни было из унитаза, но и причин соврать не нашёл. К происходящему его жизнь не готовила. Как себя вести, он не знал.

– А я Никитос, – представился незримый собеседник. – Борис и Никитос. А что, звучит. Х-хе!

Пожалуй, признал Борис той частью сознания, которая ещё могла рассуждать спокойно. Другая же часть не прекращала нервный галоп в поисках объяснения происходящему.

У происходящего могло быть как рациональное объяснение, так и иррациональное. Его инстинкт настойчиво выбирал последнее, как стрелка компаса, снова и снова. Борис вспомнил ужастик, на который однажды его затащила жена. Про монстра, живущего в канализации, который был сперва клоуном, а затем превратился в какую-то непонятную тварь со множеством лап. В то, что с ним говорит подобный монстр, он не верил, но был готов поверить в призрака скорее, чем в застрявшего водопроводчика или спрятанный динамик. В эту минуту его сердце не находило тут ничего невозможного.

– Я не разговаривал ни с кем пятнадцать лет, – сказал Никитос, подкрепляя его догадку. – С тех пор, как… Для других я только шум в трубах. Но, коль уж появилась такая возможность, грех её упускать. Моя матушка говорила: если бог даёт шанс, не упускай его. Боженька не любит, когда отвергают его дары. Думаю, она права была, моя маман.