Дурной глаз

Голос – Борис никак не мог связать его с именем «Никитос» – казался беспечным и дружелюбным. Борис отказывался признать наигранность веселья. Это обострило бы ситуацию. Сделало бы её пугающей.

– Вот что, Боря, а давай ты меня выручишь?

– А как? – Борис бросил взгляд через плечо на капающий кран над ванной и вспомнил некстати другой фильм, «Психо», знаменитую сцену в душевой.

– Помоги мне выбраться, – ответил Никитос без обиняков.

– Я не знаю. – Борис непроизвольно сделал шаг назад. – Боюсь, я не представляю, как.

– Боря, – сказал Никитос успокаивающим тоном. Звучало ли в нём сдерживаемое напряжение? Возможно. – Раз ты меня слышишь, значит, между нами есть связь. Она, я подозреваю, должна быть обратной. Это логично, согласись. Во всяком случае глупо не попробовать. Протяни мне руку.

Последнее было сказано будничным тоном инструктора по вождению, объясняющего ученику, как заводить машину. Человек, заточённый в унитазе, живой или нет, не должен говорить так спокойно. Для этого он слишком… стеснён.

– Как вас угораздило?

– Угодить на парашу? – усмехнулся Никитос горько. – Интересует история? Лады, сосед, я расскажу. Я жмурик, ты ведь и сам догадался, Борь, да?

По крайней мере, Борис не выбежал из ванной, воя и крестясь, и Никитос одобрил:

– А ты храбрый парень, сосед.

«Наверное, ты лучше готов к подобным вещам, если ты единственный из всех побывавших здесь постояльцев способен услышать голос призрака в шуме труб», – подумал Борис.

– Да, я жмур, и очень давно. Я отсидел год по малолетке, и мне казалось, что в колонии время тянется бесконечно, но здесь… Здесь я понял, что такое настоящая вечность. Это вечность, в которой тебе на голову валится говно, ссаньё, плевки. Любителей вздрочнуть тоже хватает. Или вот сегодня. Сосед, это было феерично – то, что ты учудил. Просто Ниагара. Как тебя угораздило? – Восхищение в голосе явно было искренним.

– Пищевое отравление, – ответил Борис, конфузясь. – Некачественные пельмени, я полагаю. Прошу меня извинить. Я ведь не знал.

– А эта бумажка с кончей, после того, как ты отжарил эту суку!

– Су… Кого?

– Лизку, – произнёс Никитос. – Женушку мою. Вдовушку.

«Жмурик, – вертелось в голове Бориса. – Я тут разговариваю с мертвецом, и я спал с его женой».

– Как такое возможно?

– Что Лизка – бывшая моя?

– То, что вы у… Ну, при… э…

– При-ви-де-ни-е! – закончил Никитос. – Откуда мне знать, как? Прикалываюсь я, по-твоему? Ты бы прикалывался, когда ты запомоен сверху донизу, хуже парашного петуха?

Надрыв в его голосе был столь искренен, что Борис невольно проникся сочувствием к туалетному призраку.

– Извините, – произнёс он. – Я не хотел обидеть. Просто… столько всего…

– Что трудно переварить? – подсказал Никитос, и одновременно с его словами капающий кран противно, с дребезгом, свистнул. – Как те харчи, которые ты на меня выплеснул, ага? Понимаю, сосед. Тебе нужны подробности. Нужна история.

Борис энергично закивал. Непонятно, как, но Никитос увидел – или почувствовал – это.

– Почему бы и нет, – протянул Никитос задумчиво. Очередной пузырь всплыл и лопнул в сливе, распространив зловонный душок. – В конце концов, ты вскрыл мохнатый сейф старушке Лизе, так что мы, почитай, одна семья, родня. Коль так, имеешь право знать, какая это сука.

Чувствуя внезапную усталость от навалившихся событий дня, Борис присел на край ванны и приготовился слушать.

– Мы купили – я купил – это заведение в девяносто девятом. Ещё два года доводили его до ума. Эх и сглупил же я, когда оформил половину недвижимости на Лизку! На Лизоньку мою. Думал, подарок ей сделаю свадебный… Что говорить!.. Были у нас и кой-какие деньжата в те времена, да только проклятый клоповник их все подъел. Местечко оказалось неприбыльным. Клиентура, чтоб ей лопнуть, появлялась строго по воскресеньям и почему-то по средам. В основном женатые мужики из города, которые возили сюда любовниц. Я даже подумывал, не свернуть ли дело. Но в две тысяче третьем лопнул бизнес у Просвиркина, который держал мотель на самом въезде в город, да сгорела «Калинушка». Ну и в нулевых у людей стали деньги появляться. Дела сразу пошли в гору. Но до настоящего процветания было ещё далеко.

Я сделал предложение Лизке летом двухтысячного, а осенью уже играли свадьбу. Она всё талдычила, что надо экономить, что лучше пустить деньги в оборот, а я хотел, чтобы было по-людски. Чтобы, шкуры, не сказал никто, что я жмотяра. Свадебку грохнули – дай бог каждому. Одной родни в столовку набилось сорок человек! А Лизка, она, вишь, прям как накаркала. Ну ладно.

Значит, стали вести хозяйство. Я завхозничал, Лизка на бухгалтерии. Начались расходы, а где расходы, там убытки. Да что там! Докатились, откровенно говоря. Я начал подрабатывать на бензоколонке, что на повороте. Как она, до сих пор стоит?

– Не заметил, – признался Борис. Сквозняк обернул его голые ноги в гусиную кожу, и он чихнул.

– А и хер с ней! Борька, его тоже звали Борькой, хозяина ейного, был тот ещё гандон. Вечно платил меньше, чем Вовчику, потому что я, видите ли, срок отмотал. Ещё и смотрел, как на вошь. Надеюсь, та бензоколонка взорвалась, а он бомжует на теплотрассе.

Борис промычал что-то невнятное.

– Ну, слушай. Платили копейки. Имею я право на них отдохнуть? Имею! Вот и заглядывал в «Льва». «Лев», перед заправкой, он-то остался?.. Да что ж такое! – воскликнул призрак, когда Борис ответил отрицательно. Трубы в стене прогудели органное «до».

– Лизка начала капать на мозги. Говорила, что будет цирроз и язва у меня. Нормальная поддержечка? Она думала, дура, что я по девкам там волочусь. И хоть бы и так? Мужик волен поступать себе в угоду, а женщина есть женщина. Её задача мужу не перечить и сапоги ему снимать. Так было и так будет! Правильно я говорю, ага?

Борис закивал так ожесточённо, будто Никитос и его собрался заставить снимать сапоги, грязные и заблёванные «Старым мельником». У него была своя точка зрения на озвученный тезис, но он не собирался выкладывать её разошедшемуся призраку – и неразумно, и излишне.

– А она пилит и пилит, пилит и пилит, уже трезвый я или пьяненький, спасу нет, – продолжал бушевать Никитос. – Туши свет! Ещё такая говорит, я как отдохну, так в драку лезу. А я не лез. Если б я бил, она не встала бы у меня. Говорит, мол, я её щипал. Это как называется? Мол, я сигаретами её прижигал, пятна показывает. Сама себя истыкает сигаретой, жаба, и мне показывает. И так целый год. В «Льва» таскалась, опозорить захотела. Ну, я объяснил ей, кто в семье главный.

Так и жили. Ладно. Дела с гостиницей стали совсем никакие. Собрался продавать. Так она взвылась! «Нет, «Вавилон» ещё принесёт нам прибыль!». Отель тогда «Вавилон» назывался… А просто не хотела работу искать, как все люди, морда! Не продал. Слава богу, потом получше стало. Наладилось. Я с бензоколонки уволился. Сказал Борьке в лицо всё, что думаю, и уволился. А то уж хотел свою половину загнать задёшево, и пусть здесь хоть цыганский табор селится.

Значит, всё хорошо. А раз на прибыль вышли, почему не расслабляться по-людски иногда? Только я во «Льва» – и она во «Льва». Ну я напомнил ей прошлые уроки. Ладно.

Друг у меня приехал. В Чечне воевал, во вторую. Серёжка Тамбовцев, корешок мой с детства. Грех не отметить. Ну и закатились во «Льва».

Гудели ночь напролёт. Хозяин, поди, за наш счёт озолотился – такой взяли темп! Возвращался под утро никакущий! – В голосе призрака зазвучала детская радость. – А Серёжка, не знаю, где-то отвалился. Ну не суть. Дополз, значит, до отеля. Ноги сами привели, ну, ты знаешь, как оно. Ожидал, что Лизка орать начнёт, по своему обыкновению, но нет. Развернулась и ушлёпала спать. Ну это я тогда так подумал, что спать. Сразу не допёр, чего эта сука спокойная вся была. Понимаешь? А тогда такой: вот и ладушки!

Ну ладно. В те времена у нас как было заведено: когда клиентов нет, живём, спим и едим во всех номерах, куда взгляд упадёт, по-простому. Проснёшься утречком в номере первом, посрать сходишь в восьмой, завтракаешь в холле. Телек смотришь в пятом. Уборщицу отпустишь, и твори, что хочешь.

– Да-да, – некстати вставил Борис.

– «Да-да», – беззлобно передразнил Никитос. – Сюда слушай. Я как заявился, спать захотел. Забрался в свободный номер и уснул на полу! Проснулся, когда солнце взошло, чую – «вертолёты» прилетели, щас блевану. Бегом в толкан. Крышку поднимаю, перед очком на колени бух, зову Ихтиандра, и вдруг сзади рука с ножом протягивается. Лизка! Откуда ни возьмись. Вскочила на спину, схватилась за волосья, да так лихо лезвием по горлу полоснула, что твой мокрушник. Вцепилась прям в меня – не стряхнёшь! Я ещё от похмелюги не отошёл, короче, табак дело. Табачок.

Как же было больно, сука, как же я пересрал! Глубоко она меня порезала. Дырку сделала до самого этого… как он называется, пищевод? Я гляжу: блевота не изо рта, а из-под подбородка прёт. И кровь, с блевотиной смешанная, чёрная, стекает в парашу. Лизка визжит, кудахчет, волосья мне рвёт, Николай Угодничек! А потом отрубился. Будто лампочку в мозгу вывернули, понял? Так меня и оставила башкой в очке, стерва эта. Да ещё на смыв нажала, и ходит по ванной, хохочет. А я вроде отрубился, но и слышу её. Чую. Бред!

Знаешь, как говорят эти, которые в коме побывали? Мол, видят они тоннель света, все дела… И я увидел тоннель. Только не световой – трубу эту увидел канализационную, изнутри. И всюду вода, всюду жижа. То ли плаваю, то ли лежу в ней, не понять. И вижу собственное лицо, со стороны. Сверху. Рожу свою перемазанную окровавленную вижу, и глаза, как у варёного судака. Вот так я стал призраком.

С той поры и торчу в трубах отеля «Вавилон», который сука своим именем теперь называет. Призраки – я в фильме раньше смотрел – привязаны к определённым местам. Подтверждаю. Замки там, пещеры с сокровищами… Ну а я застрял в сортирных трубах, как джинн. Какая ж тут вонь… Знаешь, вот без понятия, есть ли рай и боженька. Отсюда мне не видно. Но трубы эти – реальный ад. Не огонь и сера, но говно и слизь.

– А что Лиза?

– Позвонила в мусарню, что. «Товарищи милиционеры, я мужа зарезала». С-скотина! Приехали мусорки и увезли мою жёнушку, то есть, вдовушку. Я даже немного порадовался – справедливость восторжествовала, посадят конкретно, дуру. Мужа зарезать! Кто бы она без меня?