Фабрика #17

– Следы на рубашке, – Коренев показал на красные пятна.

– Обычная краска, я забор перекрашивал. Голова от запаха закружилась, решил отдохнуть и задремал, – пояснил старичок. – Вернемся к вопросу, кто вы такой и как сюда вошли?

– Я ищу…

Как звать старика? Не называть же его Дедулей в лицо.

– В общем, мне нужна литературная консультация. Я же по адресу попал? Это седьмой дом?

Старичок оглядел Коренева с ног до головы.

– Предположим.

Он не был настроен на общение и продолжал сверлить Коренева взглядом, будто оценивал, стоит ли снисходить до разговора.

Коренев испытывал досаду из серии «я с огромными трудностями приперся в такую даль, пусть только осмелятся отказать». Он еще не определился, на ком будет отыгрываться за бесцельно проведенные два дня – на Ване или на Виталике.

– Я привез рукопись и хотел, чтобы вы на нее взглянули…

Поспешил вытащить пачку листов из рюкзака, пока не выставили за порог, и положил на летнем столике. Старик не комментировал происходящее и словно не замечал стопку бумаги.

– Я… У меня там… – Коренев запинался и кивал в сторону рукописи. – Не знаю, как сказать… Вместо текста ерунда какая-то получается…

Дедуля задрал бровь и спросил старческим блеющим голосом:

– Зачем ерунду привез? Жизнь коротка, чтобы тратить ее на чепуху. А мне недолго осталось. Это тебе еще позволено транжирить время.

– Нет, я хотел сказать, не совсем плохо. То есть, в принципе, хорошо, но что-то не совсем хорошо, а как бы плохо, а что плохо, я не знаю. Вот.

– Пишете так же косноязычно, как и говорите? – съехидничал старичок.

– Нет. Это от волнения получается, обычно я более складно общаюсь.

– Я не кусаюсь, волноваться не надо. Нужно учиться излагать мысли ясно.

Коренев обругал себя за излишнюю суетливость. Ну не примет его старик, что случится? Ничего. А мысли он и так излагать умеет.

– Посмотрите на рукопись?

Дедуля приподнял пачку бумаги и перелистал на весу, чтобы оценить объем писанины.

– Журналист?

– Да. Откуда вы узнали? По тексту определили?

Не надо было идти в журналистику. Так и знал, что скажется на стилистике: канцеляризмы, официальные фразы, расщепление сказуемого, нейтральная лексика. Он припоминал признаки публицистики, которые мог подцепить и перенести в художественный текст.

– У вас на страничке «Информация об авторе» место работы написано. Вы журналист «Вечернего города», – сказал Дедуля к величайшему облегчению Коренева. – В детективном жанре не пробовались?

– Нет. А что?

– И не надо, у вас с этим беда.

Дедуля захихикал над собственной шуткой. Стало противно. Едва сдержал порыв схватить рукопись, бросить в рюкзак и уйти восвояси от выжившего из ума старичка-сморчка, мнящего себя неизвестно кем.

Дедуля перестал смеяться, закашлялся, а после посмотрел на Коренева, словно в его лице было что-то страшное. Коренев забеспокоился и потрогал щеки ладонью – нос, глаза и подбородок располагались на привычных местах.

– В краску выпачкался?

Старик покачал головой.

– Да что случилось-то? Почему молчите?

– Уходите! Сейчас же! – потребовал Дедуля. – Забирайте рукопись и уходите! И никогда не возвращайтесь. И с литературой завяжите, пока не поздно.

Он замахал руками, словно прогонял стадо гусей.

Коренев сунул книгу в рюкзак и направился к калитке, в очередной раз проклиная Виталика за совет. Что хорошего мог сказать обезумевший старичок, похожий на ожившую мумию? Ни в одном движении или слове не было намека на какую-то гениальность. Возможно, с тех пор, как здесь побывал Виталик, старый маразматик поехал крышей и теперь перманентно пребывал в состоянии старческого маразма с минутами редкого просветления. Столько лет прошло.

– Опасайтесь МНОГОСЛОВИЯ, – крикнул Дедуля вслед, и это слово вызвало у Коренева приступ ярости. Старичок попал в больную мозоль. – Молодой человек, вы должны бороться с многословием. ОНА вам жизни не даст.

Коренев шел к калитке, ослепленный злобой. Кем себя возомнил этот профессор кислых щей? Да что он знает о многословии? Коренев выхолащивал каждую строчку, удалял любое лишнее словечко, не добавляющее смысла. Предложения превратились в кастрированные обрубки, которыми впору пользоваться Хемингуэю. Это не текст, а краткий протокол, лишенный литературной ценности, куда его ещё обрезать? Насколько плохо нужно разбираться в текстах, чтобы брякнуть про многословие? Нет в рукописи лишнего слова – вымарано, вычеркнуто, выброшено без тени жалости и сомнений.

Добрался до калитки, со злостью хлопнул ею и даже оглох от грохота. Голова закружилась, и на долю секунды едва не потерял сознание.

– Дурак! – процедил зло, не переставая удивляться, как Виталик с Ваней умудрились разглядеть в этом выжившем из ума тщедушном старичке великого литературного гения.

Огляделся. По улице брел тот же мальчик с хворостинкой и насвистывал незатейливую песенку, только хворостинка стала больше и срезала траву, как настоящая коса. Он бросил на Коренева любопытствующий взгляд. Должно быть, много городских чудаков приезжает из города к Дедуле.

Коренев поглядел на разряженный телефон и решил идти к трассе пешком в надежде словить попутку. Пока брел между полями, не покидало ощущение утраты – будто потерял что-то важное. Проверил карманы, вещи оказались на местах, хотя чувство потери не оставляло весь обратный путь.

#9.

Вернулся в столицу на попутках и сразу поехал на железнодорожный вокзал, где провел бесконечную ночь на неудобных деревянных сиденьях, обклеенных жвачками. Дважды вымыл руки в вонючем привокзальном туалете – между пальцами зудело, и он грешил на аллергию от грязи и пыли.

Утренним поездом вернулся домой. С вокзала ехал в общественном транспорте и через окно троллейбуса заметил на площади перед горсоветом демонстрацию, что-то требующую от властей. Небольшой отряд полиции обеспечивал порядок и охаживал дубинками активных граждан, норовивших взобраться на стоящий рядом памятник основателю города.

После поездки ощущал себя выжатым и мечтал рухнуть в кровать и забыться. На негнущихся ногах поднялся на свой этаж, наощупь вставил ключ в замочную скважину и… усталость испарилась.

Дверь Нины Григорьевны была приоткрыта.

Стоп! Подавить панику! Это всего лишь Знаменский, опять улики ищет. Коренев подавил порыв проскользнуть незамеченным и решил поприветствовать Дениса Ивановича, чтобы отчитаться в возвращении из короткого путешествия.

В квартире оказалось тихо. Не стал ходить по комнатам и сразу направился на кухню. По пути опять вступил в лужу грязного повидла, продолжавшего покрывать полы.

Вместо мужчины в серой куртке на кухне оказалась женщина лет на пять-семь старше Коренева. Она держала в руках сковороду и намеревалась использовать ее не по назначению. Прежде чем успел открыть рот, сковорода молнией метнулась в его сторону. В последний момент прикрылся правой рукой. Хотя основная сила удара пришлась на руку, глазу все равно досталось.

– Что вы делаете? Так и убить можно, а трупов и без вас хватает, – взвыл он и затряс онемевшей ладонью. – Хоть бы не перелом…