Край

– Сергей Сергеевич! – позвал голос.

У крыльца стояла Барашкова, держась за лямки декоративного рюкзачка, в который нельзя сложить больше трех тетрадок за раз.

– Что тебе? – вздохнул Тоцкий, оглядываясь по сторонам, нет ли кого поблизости.

– Сергей Сергеевич… – Ольга замялась.

– Ну, Барашкова, говори, не томи. Мне еще дома ваши контрольные проверять, а у вас такая ерунда написана.

– Я как раз по этому поводу. Расскажу по пути.

Они пошли к калитке. Тоцкий подумал, что со стороны они выглядят подозрительно. Ничего предосудительного в этом теоретически не было, но чувствовал он себя отвратительно.

Он шел рядом с Барашковой, раскачивая на ходу пакетом и постоянно оглядываясь, словно выслеживал, не подглядывает ли кто за ними. Он взглянул на здание школы, и взгляд зацепился за одно из окон, откуда на ними наблюдала Зоя Павловна. Ее прищуренные острые глазки буравили их спины. Тоцкий вздрогнул.

«Да что ж за день такой!» – подумал он, представляя, что Зоя Павловна успеет себе надумать. Вряд ли что-то хорошее. По отношению ко всем у нее действовала строгая презумпция виновности, в соответствии с которой единственным непогрешимым человеком на земле являлась только она сама. Остальное человечество погрязло в разврате и страдало от недостатков, в избавлении от которых и заключалось ее призвание. Она искренне верила, что делает чрезвычайно необходимое и важное дело, сообщая обо всем куда надо. Самые отвратительные, неприятные, грубые и невежественные люди из тех, что встречались Тоцкому, почему-то норовили учить всех нравственности, сами ничуть ею не обладая.

До калитки шли молча.

– Говори, Барашкова, что у тебя, – он смирился с грядущей лекцией от Зои Павловны.

– Я… У меня… – Ольга продолжала покусывать губу, и он распереживался, что еще немного, и прокусит насквозь. – У меня с математикой проблемы.

– Я заметил. Хотя домашние задания у тебя почему-то получаются неплохо.

– Это папа, – сказала Ольга. – Он в институте работает и эти интегралы одной левой…

– Пусть и позанимается с тобой, если так хорошо разбирается.

– Он работой занят, – пояснила Ольга. – Решить все может, а объяснить, почему и как, терпения не хватает – он сразу нервничает.

«Не удивительно», подумал Тоцкий, которого подобное ощущение не покидало на каждом уроке любого класса на любой теме. Правильно говорит Иван Иванович, тут нужно вырабатывать в себе терпение в огромных количествах, чтобы не сорваться и не заорать «Что же вы никак не поймете элементарных вещей!»

Они продолжали идти. Так как рабочий день еще не закончился, прохожие на улицах встречались редко, что не могло не радовать.

То тут, то там пробивалась зеленая травка, и в воздухе пахло настоящей весной, которую разносил прохладный, но уже не ледяной, весенний ветер.

– Не могли бы вы позаниматься со мной дополнительно? – тихо попросила Ольга, отводя глаза. Она почти шептала, и Тоцкий едва расслышал.

– Барашкова. Говоря начистоту, не уверен, что тебе помогут дополнительные занятия. Не твое оно. Тебе куда-нибудь на филфак надо, склонность наблюдается и способности имеются.

Ольга смутилась, вспомнив о стихотворении, вложенном в контрольную работу, но сдаваться не собиралась:

– Я в университет поступать хочу. Один из вступительных экзаменов – математика.

– Тогда тебе, Барашкова, поможет только чудо, – Тоцкий почувствовал, что перегнул палку с категоричностью. Как сказал бы Иван Иванович, непедагогично пресекать на корню стремления учеников.

– Сергей Сергеевич, – взмолилась Ольга, чуть не плача. – Это же не бесплатно. Заплачу, сколько нужно.

«Деньги бы не помешали, – подумал Тоцкий, – но на занятиях с Барашковой сильно не разбогатеешь».

Она на ходу умудрялась смотреть таким жалобным взглядом, что он сдался и из жалости согласился.

– Хорошо, давай попробуем, но результат гарантировать не могу. Заниматься будем в школе после уроков, – он вспомнил Зою Павловну. Она обязательно их выследит и начнет задавать мерзкие вопросы, на которые не хотелось бы отвечать. – Нет, лучше у меня на дому.

Ольга снова уверенно посмотрела в глаза Тоцкому, осознавшему, что им манипулируют, причем успешно. Жалобность и неуверенность в одночасье пропали без следа.

– Спасибо, Сергей Сергеевич!

Слишком тонкая ручка глубоко врезалась в пальцы, и Тоцкий приостановился, беря пакет поудобнее. Ольга с блестящими от радости зрачками уставилась на него, и он впервые осознал, что у Барашковой зеленые глаза, причем радужка выглядела полупрозрачной, отчего казалось, что она смотрит насквозь.

– Можно личный вопрос? – не сдержал он любопытства.

– Конечно, – разрешила она.

– Кто этот Сережа из стихотворения?

Она замялась и покрылась румянцем.

– Мальчик с соседнего двора. Он, кстати, тоже математикой увлекается.

ГЛАВА V. Краенитовая пыль

19.

Платон слюнявил палец и с чувством, с толком, с расстановкой листал отчеты из бесполезной кипы бумаг, сваленной в углу. Его уже тошнило копаться в косноязычных документах, изобилующих ошибками. Умные образованные люди оказались не в состоянии совладать даже с падежами и писали несусветную чушь.

На вторую половину дня планировалась встреча с Лужиным, последние двенадцать лет бессменно возглавлявшим администрацию Лоскутовского района. Он принадлежал к поколению Демидовича, поэтому Платон иллюзий касательно плодотворного сотрудничества не питал. По его мнению, Лужин изрядно засиделся.

– Не смотри на возраст, старая гвардия еще покажет, где раки зимуют, – не соглашался Демидович. – Что ж ты, не зная человека, отправляешь в утиль?

– Что хорошего он за двенадцать лет сделал для региона?

– Посмотрел бы я на тебя на его месте. А еще ты не понимаешь значение лояльности.

По радио передавали музыку вперемешку с выпусками новостей. Мелодии поднимали настроение и придавали бодрости, побуждая постукивать в такт карандашом, а вот громкий самоуверенный голос диктора сбивал с мысли. На шестой провальной попытке прочитать одну паршивую страницу Платон не выдержал и выключил приемник.

Он безрезультатно порывался сосредоточиться на ускользающих цифрах, таращился на бумажки, тщетно силясь заставить шестеренки в мозгу вращаться быстрее.

Дни последовательно сменяли друг друга, а он ни на шаг не приблизился к Тальбергу и, что самое неприятное, отчаялся угадать верное направление для дальнейших раскопок. В поисках доступа к прямому управлению в НИИ месяц корпел над циферками, но, исключая всякие мелочи, не выяснил ровным счетом ничего.

С отчетами по группе Тальберга ситуация обстояла еще хуже. По всему выходило, что он святой и работает не столько ради финансового благополучия, сколько для собственного удовольствия. Хобби у человека, так сказать. Более того, расходы на группу за последние годы только снижались.

Не ткнешь пальцем и в отсутствие результатов – вот она, пресловутая установка, гудит, пыхтит, краенит дольками нарезает. Платона раздражало собственное бессилие. Фантазия исчерпалась, мысли протухли, хотелось выплеснуть негатив и устроить отчетам аутодафе в лучших традициях забугорной инквизиции.

В приемной поднялся шум. Нетрезвый голос тщился что-то громко объяснить Валентине, а она не сдавалась и грозно просила покинуть помещение до появления охраны. Платон решил прийти на выручку и выглянул в приемную.

Над Валентиной нависал мужик в кепке-пирожке и покачивался, словно моряк после двухгодичной кругосветной экспедиции. Платон распознал знакомые оттопыренные уши цвета недозрелой малины.