Край

Владелец кепки обернулся на звук и расплылся в улыбке. Пахнуло перегаром.

– Иваныч! Ты? – обрадовался Васька Пепел, заметив Платона.

Платон вмиг его признал, но не желал афишировать знакомство с подозрительными субъектами сомнительного социального статуса. Валентина удивленно приподняла крашеную бровь и с вопрошающим видом уставилась на Платона, словно тот вытащил из дырявой шляпы кролика или сделал сальто через себя с приземлением в шпагат.

– Здравствуйте, – Платон заговорил холодным официальным тоном, будто имел сомнительное счастье лицезреть Пепла впервые в жизни. – Какова причина вашего визита?

Васька проигнорировал интонации и намеки и продолжал, как ни в чем не бывало:

– Иваныч, помоги, а? Эта злая тетка… – он ткнул большим пальцем за спину, туда, где вскипала выведенная из себя Валентина, – …вот эта тетка не хочет пускать к Демидычу!

Он победоносно вытаращился на Платона, будто Валентина совершила что-то несусветно противозаконное, осмелившись не пустить к генеральному инспектору подозрительного мужика с красными ушами и черным, протертым до дыр пакетом с неизвестным содержимым.

– Иван Демидович принимает по записи, – сказал Платон.

– Пусть эта мадам в своих бумажках полистает, – не сдавался Пепел.

– Уже просмотрела, – твердила Валентина тоном буфетчицы на раздатке. – Пусто! Можете лично убедиться!

– Тогда сама ему сообщи, что пришли от Михалыча! – не унимался Пепел.

– Не буду я ему ничего говорить!

– Он тебя уволит. Скажу, что ты меня не пустила, нехорошая женщина! Злая, и на людей бросаешься.

Они вдвоем уставились на Платона, выступившего в роли арбитра, принимающего окончательное решение. Платон покосился на Пепла и велел Валентине:

– Доложи.

Нетвердыми движениями она набрала номер по быстрой кнопке и произнесла в трубку с осторожностью человека, ступающего по тропинке сада с ядовитыми змеями:

– Иван Демидович, прошу прощения. К вам пришел мужчина и настаивает, что с ним назначена встреча. Говорит, от какого-то Михалыча… Да, хорошо. Я поняла.

Она положила трубку и рассеянно посмотрела сначала на Платона, а затем на Пепла.

– Иван Демидович ждет, – ее голос дрогнул. – Проходите сюда.

Пепел расплылся в улыбке.

– А я чего говорил! Ждет он! Ждет, а ты не верила!

Он в развалку потопал к кабинету Демидовича, позвякивая на ходу пакетом. Платон кивнул Валентине и вернулся к себе, гадая, зачем Демидовичу общаться с алкашом-бездельником.

Интересно увидеть собственными глазами таинственного Михалыча, известного, кажется, каждой собаке.

Платон подошел к окну. С высоты четвертого этажа виднелась крыша лоскутовского НИИ, в одной из лабораторий которого копошился со своей установкой Тальберг – угрюмый, неспособный взглянуть дальше собственного носа и настолько мелкий и ничтожный, что даже не получается навесить на него завалящего нецелевого использования средств.

– Врешь, не возьмешь. Был бы человек, а статья найдется.

Заглянула Валентина и с порога объявила:

– Платон Иванович, вас Иван Демидович вызывает.

Платон переложил потрепанный отчет со следом от кофе из одной стопки в другую, пытаясь сообразить, что Котов от него хочет и какую из бумажек взять с собой.

– Говорил, зачем? – спросил он.

– Нет. Просто позвонил и сказал: «Пусть Талаев зайдет».

– Как у него с настроением?

– Нормально, – пожала плечами Валентина. – Он с приезда в Лоскутовку необычно спокойный.

Платон сгреб скопом текущие документы в папку с тесемками и засунул под мышку.

– Платоша, – обрадовался Демидович, едва завидев Платона. – Закрой кабинет.

Теряясь в догадках, Платон запер дверь на защелку. Демидович по необъяснимой причине светился от радости, и Платон не мог вспомнить, когда видел его в таком возбужденном и жизнерадостном состоянии. Платон сел и положил перед собой папку с текучкой.

Демидович проигнорировал его действия и, судя по всему, звал отнюдь не по рабочему вопросу.

– Глянь, какой мне презент принесли! – Котов жестом фокусника материализовал из воздуха безымянную бутылку и передал Платону.

«Догадываюсь, кто эту ерунду притащил», смекнул Платон, принимая из рук Котова «презент». Очередная настойка от Михалыча имела не ярко красный цвет, а самый натуральный черный. Он покрутил бутылку, внутри поднялась маленькая буря с серебристыми отсветами, словно от графитовой пыли. Выглядело абсолютно несъедобно, и Платон решил не пить эту гадость ни при каких обстоятельствах.

– Ты так сосредоточенно не разглядывай, – обиделся Демидович. – На внешний вид не смотри, это второстепенное.

Платон мысленно не согласился, но вслух возражать не стал. Он перестал терзать бутылку и вернул Котову.

– Самое главное, ты не знаешь, как она пьется.

К сожалению, Платон имел опыт распития настоек от Михалыча. Как ему тогда поведали, идет мягко, но «шибет на раз».

Когда толпа доминошников не смогла вспомнить, где он живет, он проснулся дома у Костылева с мыслью «Кто я? Где я?». Сперва решил, что находится в вытрезвителе и уже приготовился требовать руководство, но вскоре сообразил, что это просто чужая квартира, хотя и убогая. Выцветшие обои пузырились, угрожая съехать на пол. Лакированная мебель родом из прошлого века нагнетала суицидную тоску, от которой немедленно хотелось повеситься. Особенно выводил из себя сервиз, забитый пыльными фарфоровыми петушками и рыбками, целесообразность принципиального существования которых для Платона оставалась загадкой с детства, когда его заставляли вытирать их тряпкой по часу кряду. С тех пор к декоративным сервизам у него выработалась стойкая аллергия.

Он попробовал встать. Мужики не соврали, голова кружилась, но не болела. В теле ощущалась слабость, и он понял, что нужно срочно выпить кофе, чтобы прийти в какое-то подобие формы. У дармоедов-доминошников каждый день выходной, а Демидович не гнушается работать и по субботам, и по воскресеньям.

В комнату вошла молодая женщина рубенсовских форм, и выяснилось, что это жена Костылева, оказавшаяся по совместительству гостеприимной хозяйкой. Она сварила в маленькой закопченной турке такой замечательный бодрящий кофе, что Платон тут бы на ней женился, если бы она уже не была замужем. По воле рока нравящиеся ему женщины всегда оказывались замужем, причем за всякими недостойными посредственностями, не заслуживающими такого счастья. И имя у нее было сказочное – Василиса.

– Премудрая? – уточнил Платон. – Или Прекрасная?

– Оглянись и догадайся, жила бы премудрая в этом… – она кивнула на отклеивающиеся обои, – …и с этим… – она показала на окно, откуда слышался хохот Костылева, забивающего козла во дворе.

– Тогда Прекрасная, – заключил Платон.

Василиса, хотя и была «при теле», выглядела раза в два моложе мужа и, по крайней мере, внешне, годилась ему в дочери. Он терялся в догадках, каким образом она связалась с бородатым Костылевым.

– Прошу этого козла хоть что-то по дому сделать, а он только в домино свое с утра до вечера играет, – разошлась Василиса. – Антресоль скоро рухнет, а он и не почешется, пока на него не упадет.