Преступление отца Амаро

Но дядя Озорио сколотил немного денег, купил себе маленькое имение и боялся всяких волнений и беспорядков. Страна нуждалась прежде всего в спокойствии, по его мнению… Особенно неприятно было влияние испанцев… Известное дело, от Испании нельзя ожидать ничего хорошего!

– Люди всех народностей – братья! – воскликнул Густаво. – когда надо низвергнуть Бурбонов, проучить камарилью или дворян, то не должно существовать ни португальцев, ни испанцев. Все люди – братья, дядя Озорио!

– Ну, так пейте за их здоровье, пейте побольше. Для моих дел это даже лучше, – спокойно ответил трактирщик, и его полная фигура медленно укатилась за занавеску.

– Бегемот! – проворчал наборщик, возмущаясь его равнодушием к братству народов. Впрочем, чего можно ожидать от землевладельца и агента правительства на выборах!

Он запел Марсельезу, налил вина в стаканы и спросил Жоана Эдаурдо, когда его свадьба. Тот покраснел и ответил уклончиво:

– Еще ничего не решено. У нас вышла маленькая ссора.

– Ерунда! – выпалил наборщик, пожимая плечами в знак презрения к любовным огорчениям.

– Ерунда? Ну, не знаю, – возразил Жоан Эдуардо. – Мне это доставило много неприятностей.

И он замолчал, закусив губы и стараясь подавить волнение.

Но наборщик находил все истории с бабами нелепыми. Теперь было не время для любви. Человек из народа, рабочий, который бегал за юбкою, был бесполезный человек. Надо было работать для освобождения народа, для введения республики в Португалии.

Жоан Эдуардо слушал собеседника и вспоминал время, когда тот был влюблен в булочницу Юлию и вздыхал на всю типографию.

– Не тебе бы говорить! – оказал он поэтому. – Ты не лучше других. Болтать вздор ты мастер, а когда приходит твой черед, ты – такой же, как другие.

Наборщик обиделся, считая себя выше дамских юбок.

– Ты очень ошибаешься, – проворчал он сердито и молча принялся уплетать печенку.

Жоану Эдуардо стало жалко приятеля.

– Послушай, Густаво, надо-же говорить разумно: человек может держаться своих принципов, работать для определенной цели и обзавестись семьей, несмотря на все это.

– Никогда! – воскликнул наборщик с живостью. – Раз женился, так пропал для дела. Женатые люди заботятся только о наживе, делаются неповоротливы, няньчат ребят… Это пропащие люди. А бабы ничего не понимают в политике и боятся, как бы мужья не впутались в какое-нибудь дело и не попали на замечание у полиции. Женись только – и будешь связан по рукам и по ногам. Дайте-ка еще маслин, дядюшка Озорио.

Толстый живот Озорио снова появился между перегородками.

– О чем это разговариваете вы здесь, сеньоры? Послушать вас, так кажется, будто группа оппозиции говорить в уездном совете.

– Посудите сами, дядя Озорио, – сказал Густаво, развалившись на скамейке. – Можете-ли вы переменит свои политические убеждения в угоду жене?

Трактирщик погладил бороду.

– Правду сказать, сеньор Густаво, – ответил он лукаво: – женщины умнее нас. Кто слушается их в политике или в делах торговых, тому всегда везет. Я советуюсь с женою во всем решительно вот уже двадцать лет и, право, могу только поблагодарить судьбу.

Густаво привскочил на скамье.

– У вас продажная душа! – крикнул он в бешенстве.

Но дядя Озорио знал, что это одно из любимых выражений наборщика, и не только не обиделся, а даже ответил шуточкою:

– Душа у меня, положим, не продажная, а прочим товаром я торгую, это верно. Но знаете, сеньор Густаво, женитесь, только и тогда посмотрим.

– А я вам вот что скажу: когда у нас будет революция, я явлюсь сюда с оружием в руке и заставлю вас предстать перед военным судом, капиталист вы этакий!

– А пока революции нет, пейте себе спокойно, да побольше, – сказал дядюшка Озорио флегматично и укатил свой живот к прилавку.

– Бегемот! – снова проворчал наборщик и, возвращаясь, к прежней теме, стал рассказывать об одном передовом человеке, который постился по пятницам и ходил в церковь с молитвенником ради семейного спокойствия.

– То же самое будет и с тобою… Я еще увижу тебя в религиозной процессии со свечкой в руке. Всякая философия и атеизм ничего не стоят в теплой компании за бильярдом, но проводить их в жизнь, когда ты женат на хорошенькой, набожной женщине, дело вовсе нелегкое.

Жоан Эдуардо покраснел от негодования. Подобное обвинение возмутило-бы его даже в счастливые времена, когда он считал свой брак с Амелией решенным. Но теперь это была особенно неприятно.

– Ты не знаешь того, что случилось со мною, Густаво, – сказал он. – Если-бы ты знал, то не говорил-бы так.

И он рассказал наборщику историю со своею статьею в Областном Голосе, умолчав, однако, о том, что поступок его был вызван чувством ревности и представив свое выступление в печати чисто принципиальным делом.

– И заметь, – закончил он свое повествование: – я собирался в то время жениться на набожной девушке из дома, где бывает, кажется больше священников, чем в ризнице собора.

– И ты подписал статью своим именем? – спросил Густаво испуганно.

– Нет, сеньор Годиньо не позволил, – ответил Жоан Эдуардо, слегка покраснев.

– Что-же, ты здорово пробрал попов?

– Да, с перцем.

Наборщик наполнил стаканы красным вином и выпил за здоровье друга.

– Чорт возьми, я хочу прочитать это и послать в Лиссабон. Какое-же впечатление произвела твоя статья?

– Целый скандал.

– А попы что?

– Взъелись, конечно.

– Но как-же они узнали, что это ты?

Жоан Эдуардо пожал плечами.

– Агостиньо несомненно хранил тайну. Я подозреваю жену адвоката Годиньо; она узнала от мужа и сказала, вероятно, на исповеди своему духовнику, отцу Сильверио.

– Ах, этому жирному, толстому?

– Да.

– Знаю. Животное, – проворчал наборщик сердито и поглядел на Жоана Эдуардо с уважением, увидя в нем неожиданно защитника свободы мысли.

– Пей, дружище, пей, – сказал он, наливая ему вина, как-будто тот нуждался в особом подкреплении после своего геройского поступка. – И расскажи, как все случилось. Что сказали тебе на улице Милосердия?