Преступление отца Амаро

Участие наборщика глубоко тронуло Жоана Эдуардо, и он выложил всю историю одним духом, показав приятелю даже письмо Амелии, написанное ею, очевидно, в адском страхе, под давлением взбесившихся попов.

– Видишь, какая я жертва, Густаво.

Наборщик глядел на него с восхищением. Жоан Эдуардо был теперь в его глазах жертвою преследований, и он втайне завидовал ему. Поведение священников глубоко возмущало его. Канальи! Из чувства мести к человеку либеральных воззрений, они затеяли против него поход и отняли невесту! И забыв свои насмешки над семьей и браком, Густаво стал метать гром и молнию против духовенства, разрушавшего всегда этот общественный, прекрасный институт божественного происхождения.

– Надо придумать способ отомстить им, да пострашнее, приятель! Надо проучить их.

Жоан Эдуардо и сам жаждал мести, но не знал, как исполнить это.

– Как? Да поместить громкую статью в Областном Голосе!

Жоан Эдуардо повторил другу слова, адвоката Годиньо. Областной Голос был закрыт отныне для господ вольнодумцев.

– Черти проклятые! – заревел наборщик. – Но погоди, у меня блестящая идея. Надо издать брошюру страниц в двадцать в высоком стиле (это я беру на себя) и расписать в ней всю истину про духовенство.

Жоан Эдуардо пришел в восторг и, растроганный живым участием Густаво, выложил всю подкладку своей печальной истории, т. е. любовь отца Амаро к девушке и его стремление завладеть ею. Враг, негодяй, палач был ни кто иной, как священник!

Наборщик схватился на голову в ужасе. Этот случай казался ему таким ужасным, что он отказывался верить. Но Жоан Эдуардо привел несколько доказательств в подкрепление своих слов; Густаво, бывший уже навеселе от нескольких стаканов красного вина, ударил кулаками по столу и закричал хриплым голосом:

– Долой религию!

Чей-то насмешливый голос пробормотал за перегородкою:

– Да здравствует Пий IX!

Густаво встал, чтобы пойти проучить нахала, но Жоан Эдуардо удержал его. Наборщик сел снова, оперся локтями о стол, и они стали обсуждать брошюрку шопотом, подвинувшись поближе друг к другу и поставив графин с вином между собою. Дело казалось им совсем простым: они могли написать брошюру вместе, а наборщик брался напечатать ее бесплатно, работая по вечерам. Все затруднение было в бумаге. Где взять ее? Она стоила девять или десять тысяч рейс[9 - 1000 рейс составляют около 2 рублей. Прим. перев.], а такой крупной суммы не было ни у них, ни у приятелей, которые одолжили бы им эти деньги из сочувствия.

– Попроси у Нуниша вперед в счет жалованья, – посоветовал Густаво.

Жоан Эдуардо печально почесал затылок. Нуниш дружил с настоятелем собора и пришел бы в бешенство, прочитав брошюру. А если бы он узнал, что автор – его собственный секретарь и напечатал свое произведение на полученные из конторы деньги, он несомненно выставил бы немедленно вольнодумца со службы.

– Этак я останусь не только без невесты, но и без куска хлеба, – сказал Жоан Эдуардо.

Соображения друга заставили наборщика подумать и о владельце типографии, адвокате Годиньо. После примирения с постоянными посетителями улицы Милосердия он публично занял положение столпа церкви и защитника религии.

– Чорт возьми, это может действительно обойтись нам очень дорого, – сказал Густаво.

– Да, приходится отказаться от этого плана, – согласился Жоан Эдуардо, и оба крепко выругались. Им было досадно потерять такой удобный случай пробрать попов с песком. Эти вечные препятствия и затруднения бедных людей – недостаток денег и зависимость от хозяина возбудили в них чувство негодования против общественного порядка.

– Нет, положительно революция необходима, – объявил наборщик. – Надо перевернуть все вверх дном. – И он изобразил широким жестом, как все будет разрушено – церкви, дворцы, банки, казармы и имущество людей, подобных Годиньо. – Дайте-ка еще вина, дядя Озорио.

Но трактирщик не явился на зов. Густаво застучал было ручкою ножа о стол, но, не дождавшись никого, отправился к прилавку «распороть живот этой продажной душе».

Трактирщик стоял с сияющим лицом и почтительно разговаривал с бароном де-Вианклара, обходившим трактиры перед выборами, чтобы побеседовать с хозяевами по-душам. Барон был поистине великолепен в трактирной обстановке, с очками в золотой оправе и в лакированных ботинках, покашливая от едкого запаха уксуса и от винных испарений. При виде его Густаво скромно вернулся к своему столу.

– Он разговаривает там с бароном, – прошептал он почтительно.

Но видя, что Жоан Эдуардо сидит совсем подавленный, опустив голову на рри, наборщик попросил его не падать духом. Чорт возьми! По крайней мере, он избавился от брака с ханжой, нечего горевать.

– Тосподи, и подумать только, что я не могу отомстить этому негодяю! – перебил его Жоан Эдуардо, отталкивая от себя тарелку.

– Не огорчайся, недалеко время мести, – сказал Густаво в утешение другу и стал рассказывать ему шопотом о том, что «готовилось в Лиссабоне». Там был уже основан республиканский клуб… Кроме того, рабочий класс шевелился понемногу. Его самого приглашали вступить в одну из групп Интернационала, которую приезжий из Мадрида испанец должен был основать в Лиссабоне. Правда, Густаво никогда не видал этого испанца, так как ему приходилось скрываться от полиции… Дело не состоялось, кроме того, по недостатку средств. Но в столице говорили, что скоро все наладится вновь, потому что нашелся человек, обещавший пожертвовать сто тысяч рейс. Войско тоже было посвящено в эти дела; он сам видал на одном собрании полного, господина, про которого говорили, что он – майор… Он, действительно, выглядел, как майор. Одним словом, ввиду всех этих обстоятельств, Густаво был твердо уверен в том, что через несколько месяцев все полетит к чорту – правительство, король, дворяне, капиталисты, епископы и все прочия чудовища.

– Тогда мы будем господами, голубчик, и засадим в тюрьму и Годиньо, и Нуйиша, и всю остальную свору. Я примусь особенно охотно за Годиньо… Попам тоже наложим по заслугам. И народ вздохнет тогда, наконец!

– Да, но до тех пор еще далеко, – вздохнул Жоан Эдуардо, с горечью думая о том, что революция придет слишком поздно, чтобы вернуть ему Амелию.

Из-за занавески появился дядя Озорио с графином красного вина.

– Наконец-то вы явились, важный фидалго, – насмешливо встретил еиго наборщик.

– Я не принадлежу к этому класису, но барон все-таки очень любезен со мною, – возразил трактирщик, у которого живот, казалось, стал еще больше от удовольствия.

– Он любезен с вами за какие-то полдюжины голосов.

– Нет, не поддюжины, а восемнадцать и, – может быть, даже девятнадцать. Но не прикажете-ли еще чего-нибудь, господа? Нет? Ну, очень жаль. Пейте, пейте на здоровье.

И он ушел к прилавку, оставив двух друзей перед полным графином за обсуждением грядущей революции, которая дала-бы возможность одному из них вернуть себе Амелию, а другому – проучить хозяина Годиньо.

Было уже пять часов, когда они встали, наконец, из-за стола. Дядя Озорио сразу заметил из-за прилавка, что они навеселе, особенно Жоан Эдуардо с раскрасневшимся лицом и шляпой на затылке. – Должно быть, пьяница, – подумал трактирщик. Густаво, наоборот, сиял после выпитых трех литров и бросил на прилавок широким жестом две серебряных монеты.

– На, получи, бочка ненасытная!

– Жаль, что только две, сеньор Густаво.

– Ах, ты, грабитель! Ты вообраижаешь, что народ должен набивать твой толстый живот своими трудовыми деньгами? Погоди, в день великой расправы сам Биби придет проткнуть твой чемодан… А Биби, это – я… Неправда-ди, Жоан? Скажи, что Биби это – я…

Но Жоан Эдуардо не слушал его, глядя подозрительно на одного пьяного, сидевшего в углу перед пустым графином, с трубкою во рту, и не сводившего глаз с двух приятелей. Он молча смотрел некоторое время, затем поднялся с трудом, подошел, громко икая, к наборщику и, остановившись перед ним, протянул дрожащую руку; чтобы поздороваться.

Густаво поглядел на него свысока.

– Чего вам нужно? Я уверен, что это вы крикнули не давно: «Да здравствует Пий IX!» Продажная душа! Убирайтесь-ка лучше по-добру, по-здорову.

Пьяный сердито заворчал и протянул руку Жоано Эдуардо.

– Пошел вон, животное! – резко сказал тот.

– Я по дружбе, все по дружбе, – забормотал пьяный, не отступая и обдавая Жоана Эдуардо вонючим дыханием. Тот сердито оттолкнул его к прилавку вместо ответа.

– Не смейте пускать руки в ход! – строго крикнул дядя Озорио. – Это еще что за нахальство?

– Пусть не пристает ко мне, – проворчал молодой человек. – Я и вас так же угощу, если…

– Смотрите, я вышвырну вас на улицу, если вы не умеете держать себя, – возразил дядя Озорио серьезным тоном.

– Только попробуйте, только попробуйте, – зарычал молодой человек, наступая на него к кулаками. – Повторите-ка еще раз, что вы вышвырнете меня на. улицу. Вы, видно, совсем забылись!

Дядя Озорио ничего не отвечал и только выставил на показ огромные, мускулистые руки, внушавшие уважение всем посетителям его заведения. Но Густаво встал с решительным видом между спорящими и заявил, что надо быть джентльменами. Между порядочными людьми могут быть шуточки и разговоры, но никаких споров и дурных слов.