Преступление отца Амаро

При всем этом он отличался такою чистотою нравов, что его прозвали в округе «красною девицею». Как священник, он тоже пользовался превосходною репутациею и исполнял с глубоким благоговением все свои духовные обязанности. Утром он готовился к дневной работе горячею молитвою, освежавшею его душу; вечером ложился спать не иначе, как перебрав мысленно все, что сделал за день. А свободное время уходило у него всегда на чтение.

У аббата Феррао был только один недостаток: он любил охоту и сам стыдился этого, считая грехом убивать бедных птиц, летающих по полям. Но когда искушение брало вверх, он хватал ружье, свистел своему Франту и шел по лугам и оврагам с развевающимися по ветру полами рясы. На обратном же пути он крался вдоль стен, с убитою дичью в мешке, шепча слова молитвы и отвечая на приветствия встречных людей с опущенными глазами и виноватым видом.

Амелии сразу понравился этот человек, несмотря на его деревенскую внешность и огромный нос; её симпатия еще усилилас, когда она увидала, что дона Жозефа принимает аббата не особенно любезно, несмотря на все уважение к нему её брата.

Причиною этого было то, что старуха поговорила с ним раз в течение нескольких часов и решила, с авторитетом опытной, старой ханжи, что он слишком слаб и снисходителен, как исповедник.

Эти двое не поняли друг друга. Славный Феррао прожал всю жизнь в приходе из пятисот душ, поклонявшихся безо всяких мудрствований Господу Богу, Пресвятой Деве и Святому Викентию, покровителю прихода, и был мало опытен в делах исповеди; а тут перед ним была сложная душа капризной и упрямой городской ханжи. Выслушивая длинный перечень смертных грехов, бедный аббат только шептал в изумлении:

– Как это странно, как это странно!

Дона Жозефа подробно рассказывала ему свои грехи. В первый-же вечер по приезде в Рикосу, начав читать молитвы Божией Матери, она вспомнила, вдруг, что оставила в городе красную фланелевую юбку, так хорошо гревшую ей ноги во время приступов боли. Она начинала молитву снова тридцать восемь раз, а красная юбка неизменно становилась между него и Богородицею! Она перестала молиться, измучившись и выбившись из сил, я почувствовала сейчас-же сильную боль в ногах; внутренний голос сказал ей, что это Божия Матерь колет ей ноги булавками из мести…

Аббат привскочил на стуле.

– Полно, что вы говорите, сеньора!

– Ох, это еще не все, сеньор аббат.

Ее мучил еще один грех; за молитвою она чувствовала иногда, что к горлу подступает мокрота. И вот ей приходилось сплевывать ее с именем Господа Бога или Пресвятой Девы на устах. Иной раз она глотала мокроту, но тогда имя Божие спускалось с нею вместе в желудок и даже смешивалось с пищею. Что делать в таких случаях?

Аббат вытирал со лба пот, вытаращив глаза от ужаса и изумления.

Но было кое-что еще похуже; накануне вечером она принялась молиться, вполне спокойно и с благоговением, святому Франциску, и вдруг – непонятно почему – ей стало любопытно узнать, как выглядит Святой Франциск голым.

Славный Феррао заерзал на стуле. Дона Жозефа глядела на него тревожно, ожидая спасительного совета.

– Вас давно уже мучат такие сомнения, сеньора?

– Всю жизнь, сеньор аббат.

– И вам приходилось встречаться с людьми, подверженными подобным страхам и мыслям?

– Все мои знакомые, весь свет подвержен этому… Враг рода человеческого не избрал меня одну… Он искушает всех.

– А чем вы спасались всегда от этого состояния?

– Ох, сеньор аббат, наши святые люди в городе – отцы Амаро, Сильверио и Гедиш – всегда находили выход из затруднительного положения… о, что это за искусные и добродетельные люди!

Аббат Феррао молчал некоторое время, печально думая о том, что целые сотни священников держат свою паству во мраке и в страхе перед небом, изображая Бога и Его святых не менее испорченными существами, чем Калигула и его придворные.

Он решил тогда просветить узкий мозг старой ханжи и сказал, что все её сомнения вызваны нелепым страхом оскорбить Бога… Господь вовсе не злой и мстительный повелитель, а любящий отец и добрый друг… Ему надо служить из любви, а не из страха, и все эти сомнения на счет Божией Матери, колющей ноги булавками, и имени Божия, спускающагося в желудок, вызываются лишь расстроенным воображением. В конце концов аббат посоветовал ей не утомлять себя чрезмерно молитвою и позаботиться о своем здоровье, чтобы набраться сил.

– А следующий раз, как я приду, – сказал он на прощанье: – мы поговорим об этом еще, и, я надеюсь, душа ваша обретет спокойствие.

– Благодарю вас, – возразила старуха сухо.

И когда Гертруда пришла через несколько минут и принесла бутылку с горячею водою, дона Жозефа воскликнула возмущенным тоном:

– Ох, он никуда не годится, никуда не годится! Он не понял меня. Это очень ограниченный человек и при том франкмасон. Гертруда! Какой позор для служителя Господня!

Следующий раз, когда аббат попробовал, по чувству долга, заняться воспитанием её души, старуха объявила ему без обиняков, что исповедуется всегда у отца Гусмао и считает неделикатным пользоваться для спасения души советами другого лица.

Аббат покраснел.

– Конечно, конечно, сеньора, вы правы: надо быть очень щепетильным в подобных вопросах.

Он ушел. И впредь, когда он являлся, то заходил к старухе только на несколько минут справиться о здоровье и поговорить о погоде и о местных интересах, а затем шел на террасу болтать с Амелией.

Её грустный вид возбудил в нем сочувствие; Амелия со гвоей стороны находила удовольствие и развлечение в разговорах с аббатом. Они скоро так подружились, что Амелия ходила всегда поджидать его на дороге, у дома кузнеца, в те дни, когда он должен был придти. Разговоры с аббатом совсем не походили на сплетни старух на улице Милосердия и производила на нее освежающее впечатление, словно широкий, зеленый пейзаж после четырех стен тесной каморки в городе. Аббат разговаривал обо всем – о морали, о путешествиях, о великих людях, о земледелии, о житиях святых и даже о хозяйственных вопросах.

Болтая с ним однажды во фруктовом саду, Амелия заговорила о мучивших ее страхах и о шуме, слышавшемся ей по ночам.

– Какой срам! – сказал аббат, смеясь. – Разве можно бояться такой ерунды в вашем возрасте?

Она подробно рассказала ему тогда о голосах, говоривших ночью из-за спинки кровати.

Лицо аббата стало очень серьезно.

– Сеньора, – сказал он: – вы должны непременно побороть в себе расстроенное воображение. Конечно, на свете случаются чудеса, но Господь никогда не говорит ни с кем из-за спинки кровати и не позволяет диаволу делать это. Если вас терзают тяжкие грехи, то это в вас говорит голос совести, и никакая Гертруда не поможет вам, несмотря на то, что она теперь спит в вашей комнате… Вы будете слышать их, хотя бы оглохли внезапно. Единственное, что может облегчить вас, это успокоение совести, требующей покаяния и очищения…

Они поднялись на террасу; Амелия устало спустилась на каменную скамейку, глядя на расстилавшуюся перед него равнину, крыши сараев, гумно и мокрые от утреннего дождя поля. Слова аббата навели ее на мысль о душевном покое, который могло дать ей покаяние, и ей страстно захотелось мира и отдыха.

Какая-то птичка запела, потом замолчала и слова запела, через минуту, заливаясь такого веселою, громкою трелью, что Амелия попеволе улыбнулась.

– Это соловей.

– Соловьи не поют в это время дня, – сказал аббат. – Это черный дрозд. Вот он не слышит никаких голосов и не боится привидений. Ишь, как заливается, плутяга!

Амелия расплакалась вдруг от звонкого пения веселой птички. как бывает иногда с истеричными женщинами, плачущими безо всякой причины.

– Ну, ну, в чем-же дело? – спросил аббат с изумлением, беря ее за руку с фамильярностью старого друга.

– О, как я несчастна! – пробормотала Амелия, надрываясь рыданиями.

Он заговорил добродушным, отеческим тоном:

– Вы не имеете никакого основания к тому, чтобы быть несчастною. Каковы бы ни были ваши огорчения, христианская душа всегда может найти утешение… Нет греха, которого Господь не простил-бы… Вы не должны только таить горе в себе; оно душит вас и заставляет плакать. Если я могу помочь вам чем-нибудь, облегчить ваше горе, то приходите ко мне…

– Когда? – опросила она, желая воспользоваться как можно скорее помощью этого святого человека.

– Когда хотите, – ответил он, смеясь. – У меня нет определенных часов для утешения. Церковь открыта всегда, и Господь никогда не покидает её.

На следующее утро, на заре, прежде чем дона Жозефа проснулась, Амелия отправилась в церковь и простояла два часа на коленях в маленькой исповедальне.

XXIII

Отец Амаро кончил обедать и курил, глядя в потолок, чтобы не видеть изможденного лица прислужника, сидевшего перед ним неподвижно уже полчаса и ставившего по вопросу через каждые десять минут.