Тойво – значит надежда. Красный шиш

– А тебе нельзя. Ты командующий, – хором возразили все собравшиеся.

В общем, порешили, что к двум добровольцам присоединятся те лыжники, которых отрекомендуют для этого командиры взводов и отделений. Пока решали все организационные вопросы устали больше, нежели от тренировок.

5. Приказ.

Никто из финских лыжников, готовящихся в Интернациональной школе к зимнему марш-броску, не спрашивал, когда и где он произойдет. И произойдет ли вовсе. Ни Антикайнен, ни начальник школы Инно, ни комиссар Ровио не могли бы ответить на этот вопрос. Секретность, порожденная отсутствием любой информации, самая секретная в мире.

18 декабря 1921 года территория Карелии севернее реки Свирь была объявлена на осадном положении. Сразу была проведена мобилизация сил и средств, переброшены дополнительные подразделения РККА, командный состав которых был очень негативно настроен по отношению к местным жителям, карелам. Это настроение быстро передалось солдатам и, как следствие, самим местным жителям. Их начали притеснять.

Не так, конечно, как финские оккупанты, считающие карело-финскую прослойку Олонецкой губернии поголовно предателями. Красные со своей стороны тоже не упускали возможности выразить претензии карело-финской составляющей Карельской трудовой коммуны, не мудрствуя лукаво, называя их «предателями». В общем, кто бы ни воевал, а карелы, сука, предатели. Стало быть, их надо притеснять, что, в общем-то, и имело место быть.

И пошла мародерка. Все древнее, что можно было найти и определить, как «ценное», изымалось и исчезало в поездах, направляющихся к Питеру. Также другое ценное исчезало в гужевом транспорте, организованном финнами на свою территорию. Чухонцы чистили Валаам, наши шерстили Свирский монастырь. И все совместно прочесывали часовенки, церквушки и красные углы в деревенских домах. Война, блин, все спишет.

«Дорогие мои карельцы», – картаво говорили в таких случаях ответственные работники, как со стороны красных, так и со стороны белых, к которым с жалобами обращались наименее сознательные жители. – «Чтоб вы все сдохли, паразиты. Вам оставили «краснушки[9 - Иконы такие массового производства, ничего из себя не представляющие, ширпотреб.]», на них и молитесь». Наиболее сознательные жители прятали иконы Юргельских и Каргопольских мастеров под стропила своих домов.

Во второй половине декабря был сформирован Карельский фронт во главе с Седякиным. Его отношения с женой Дыбенко послужили дополнительным поводом, чтобы убрать из Питера элегантного военного коменданта. Может, это и к лучшему. И дисциплину он установил в войсках, и Дыбенко в пьяном угаре уже не намеревался «зарубить его шашкой».

К концу декабря 1921 года войск в Карелию стянулось уже прилично: численность колебалась в пределах 5—6 тысяч человек, сгруппировавшись в части восточной Карелии до линии Кестеньга—Суопасалма—Ругозеро—Паданы—Поросозеро. «Плавающую» тысячу, которая то была, а то ее, как бы и не было, составляли местные жители, карело-финны, или просто «карельцы», как их принято было называть среди видных партийных лидеров. Среди них оказалось две трети коммунистов карельской партийной организации и большинство комсомольцев. Часто во время перекличек и поверок коммунисты оказывались неучтенными, потому что проводили где-нибудь свои партийные собрания, а комсомольцы и беспартийные разбегались по домам к знакомым и незнакомым девушкам. Дело-то под Рождество, в Сочельник, любви хочется – спасу нет. Командующий Седякин махнул на это рукой и не стал никого расстреливать в показательных целях. Это ему потом в 38 году припомнят.

26 декабря 1921 года советские войска перешли в наступление из района Петрозаводска, а к 29 заняли Поросозеро и остановились праздновать Новый год. Вообще-то формальным поводом были ужасающе крепкие морозы, знаменующие конец декабря, но фактически воевать в Рождество не было желания ни у кого.

Для кого-то праздники – праздники, а для кого-то праздники – те же самые будни. Предложение Антикайнена, оставленное Седякину, не пропало втуне. Его внимательно изучили и одобрили. Каменев, так вообще скакал козлом и дрыгал ногами: можно финнов в тыл к финнам забросить – и пусть они грызутся между собой. В полночь 31 декабря в момент, когда били Куранты на Красной площади, по правительственной связи раздался звонок в штабе у Седякина.

Тот, подняв трубку, сначала некоторое время слушал хрюканье, прерываемое изредка какими-то свистами и потрескиванием, потом догадался: это его партия и правительство поздравляет. На это он ответил таким же хрюканьем, свистом и потрескиванием, что означало: ура, с праздником, товарищи, вперед, к новым свершениям!

Потом, маханув по этому поводу фужер шампанского, взялся за телефон снова.

– Барышня! – сказал он, скорее по привычке. – Когда придет шифрограмма, срочно ее ко мне, не взирая на метель и вьюгу, не взирая на мороз и стужу.

Телефонист Потапов досадливо крякнул в усы и ответил дежурное «есть».

Тотчас же застрочил телетайп, и из него полезла, скручиваясь, лента шифрограммы. Телефонист Потапов крякнул с досады во второй раз. Может этот телефонист Потапов был уткой? Нет – просто его за столом ждали такие же простые парни, телефонисты, и простые девушки – сестры милосердия. А ему вместо этого предстояло клеить ленту правительственного сообщения на отдельные листы писчей бумаги и следить, чтобы все было строго по порядку и по Уставу. Поневоле закрякаешь!

Тем не менее в самые короткие сроки телефонограмма оказалась перед глазами Седякина. В ней можно было прочитать те же самые хрюканье, свист и потрескивание. Но, злорадно усмехнувшись в морозную темноту ночи за окном, командующий сощурил глаза и кивнул: нас, мол, не проведешь, мы, мол, не пальцем деланы. А чем мы деланы? Да ничем! Он достал из двух совершенно разных сейфов две разные дешифровальные тетради в клеенчатых обложках и принялся за работу.

И то, что у него получилось, при повторном прочтении оказалось удовлетворительным. Написанное удовлетворяло самого Седякина, командующего Каменева и даже стратега товарища Сталина. А уж как это должно было удовлетворить Антикайнена, он и не предполагал. Начальники, как правило, видят одобрение и согласие только у других начальников, рангом повыше, власти поболе. Подчиненные должны подчиняться, а одобрять и соглашаться не входит в круг их обязанностей.

Однако новогодняя ночь продолжалась, можно было слегка расслабиться. Седякин позвонил крякающему телефонисту и объявил ему, что до утра не планирует прибегать к его услугам. Потапов на это, по своему обыкновению, крякнул, и поскакал в соседнее служебное помещение, где как раз праздничное застолье достигло своего апогея. Ему была налита штрафная, которой он не ограничился: в хорошем темпе сначала догнал, а потом даже перегнал сослуживцев и сослуживок в алкогольной атаке.

Седякин, проснувшись поутру со светлой головой, ясным взглядом, выбежал в предрассветные сумерки и обтерся хрустким от мороза снегом. По пояс раздетый, он фыркал и ухал, щекоча голую грудь, спину, шею, бока и руки настоящей карельской зимой, которую можно представить только нырнув без одежды в сугроб.

Испив горячего чаю, командующий фронтом обмакнул перо в чернильницу и старательным каллиграфическим почерком на чистом листе вывел слово «Приказ». Полюбовался на написанное, незамедлительно посадил на приказ кляксу, чертыхнулся и снова взялся за перо, начав с другого чистого листа.

«Приказ.

Приказываю: прибыв на станцию Массельгскую, сразу же выгрузиться и выступить всем отрядом по направлению к селу Реболы».

Больше писать не хотелось, потому что приказывать можно все, но на бумаге это имеет свойство выглядеть забавно. Как может быть иначе, чем по прибытию не «выгрузиться сразу же»? Подождать, пока подадут завтрак? Блин, но поди разберись, что там у этих чухонцев на уме: замедлятся по своему обыкновению и не пойдут к Реболам, или пойдут, но не все?

Седякин призадумался, походил немного по своему штабу, выпил залпом стакан чистой колодезной воды, оставшийся с прошлого года, и поморщился. То ли прошлогодняя вода волшебным образом обрела крепость водки, то ли кто-то вчера здесь бухал, но недобухал. Впрочем, неважно. Он закусил обнаруженным на тарелке, укрытой крахмальной салфеткой, соленым огурцом, заел салом с чесноком, и жизнь сделалась приятна и удивительна.

Снова схватив перо, командующий фронтом продолжил писать.

«Задание, которое надлежит выполнить отряду, состоит в следующем:

1. Перейти линию военных действий и, вступив на территорию, захваченную противником, уничтожать все группы противника, которые встретятся на его пути. Выяснив месторасположение руководящих органов противника, отряд должен двигаться к этим пунктам и всеми доступными средствами и способами ликвидировать указанные органы. После того, как село Реболы будет освобождено от неприятеля, отряду двигаться на Кимасозеро, не допуская при этом ни остановок, ни промедлений. По взятии Кимасозера отряду идти к деревне Тикша на соединение с 88-м пехотным полком.

2. Неудача наступления на село Реболы не должна служить препятствием дальнейшей работе отряда. В этом случае село Реболы должно быть оставлено, и отряду всеми доступными путями продолжать движение к Кимасозеру.

3. Сведения о состоянии и размерах сил противника в Реболах и Кимасозере не имеется. По предположениям, штаб неприятеля находится в одном из этих сел. Все обнаруженные в глубоком тылу неприятеля склады припасов, вооружения и снаряжения уничтожить. О всех действиях отряда, как и об отношении населения к советской власти, сообщать мне всеми доступными средствами, по возможности каждый день.

Командующий войсками Каррайона А. Седякин.»

Ну, вот, кажется и все – готова бумаженция. Теперь отослать ее нарочным курьером в Питер, и дело в шляпе. Идея товарища Сталина, практическая разработка товарища Антикайнена, координация товарища Каменева и решение товарища Седякина – вот что значит, диверсионно-разведывательный поход отряда лыжников.

Конечно, маршрут, предложенный «горячим финским парнем», включающим поход через Кухмо к логову финской разведки Каяни – полная авантюра и отклонена, как нереальная. В Финляндию соваться нельзя, потому что там – дороги, там коммуникации. Это значит – мобильность войск: обложат и перетрут в порошок, даже мяукнуть не удастся. Но остальное – вполне осуществимо.

Карелия – это полное бездорожье и отсутствие связи, как таковой. Там и наши, и ненаши в одном положении. Кому как повезет, у кого больше воли. Как правило, ее бывает больше у того, кто действует в оборонительной стратегии – защищает свою страну. «Красные финны» на то и не «белые финны», что теперь страна у них другая. Вот пусть им все карты в руки.

Седякин еще раз склонился над новым листом бумаги, написав распоряжение начальнику Интернациональной школы командиров товарищу Инно. Он предлагал ему обеспечить всем необходимым участников рейда, грузовики со снабжением придут непосредственно перед отъездом под личным контролем товарища Каменева.

Черт, как бы ему самому хотелось поучаствовать в предстоящем марш-броске! Не за столом с картой и телефоном, а посреди леса с винтовкой за плечами. Мышцы сладко ноют от нагрузки, встречи с врагом лицом к лицу – это ли не романтика! Однако, как говорится, каждому – свое.

Седякин вызвал курьера, которым оказался ночной телефонист, слегка помятый, но вполне дееспособный.

– Барышня? – спросил он, уточняя.

– Ага, – согласился Потапов. – Ночью было дежурство на телефоне, эти сутки – курьером. Потом два дня отдыха.

– Пулей в Питер ближайшим же транспортом. Отвезешь два пакета особой важности и секретности в Интернациональную школу командиров. Потом можешь двое суток отдыхать. Ферштейн?

– Я, я, натюрлих, – без всяких эмоций ответил телефонист. Дело плевое: в полдень товарняк с теплушками пойдет. Места в них много, это в Карелию сейчас сложнее попасть – все поезда войсками забиты. Ох, и вдарят же скоро по белофинской сволочи!

Под вечер 1 января хмурый Инно подписывался под рапортом о получении двух запечатанных сургучом пакетов. Один из них был важный, другой – очень важный. Один – секретный, другой – весьма секретный. Доставил ему эту почту прямо на дом очень радостный курьер.

– С Новым годом вас, товарищ Инно! – сказал тот, когда все формальности были улажены.

– И тебе не болеть! – ответил начальник училища. – Маханешь в честь праздника?

– Махану, – согласился Потапов. – Весь день на ногах.

– А мне с тобой нельзя, – сокрушился Инно. – Еще Антикайнена искать.

Курьер-телефонист, молодецки крякнув, влил в себя почти стакан водки, закусил семужкой и сказал:

– А чего его искать? Он в казармах трется, меня к Вам и направил. И воинов своих из бань собрался вытащить. Строгий такой и взволнованный!

Действительно, Тойво с утра чувствовал, что начало 1922 года в его судьбе будет переломным. И от этого чувства ему было несколько не по себе. Взволнованность на него накатила и строгость.