Тойво – значит надежда. Красный шиш

– Матти, – на ходу инструктировал его командир второй роты. – Как по-белофински «хайльгитлер»?

– «Гитлеркапут», – ответил тот.

– Вот ведь какой грамотный – все знает! – восхитился Каръялайнен. – Тогда будешь штабс-капитаном Верховским. В Пененге командуют капрал Курки, ну и поручик Ласси. Сумеешь всех обаять, обойдемся без кровопролития, один раз пулемет Мэдсена тебе простится.

Яскелайнен хмуро бежал рядом с командиром. Никогда раньше он в расположение врагов не ходил, не хотелось и начинать. В каких бы целях не представлялось предательство, но ничем иным оно от этого не станет. Ему предстояло войти в доверие к белофиннам, стать своим в доску, а потом предать их. Как этой доской, да промеж глаз, или под живот!

– А почему русский? – спросил Матти. – Я как-то не очень по-русски изъясняюсь.

– Да потому, дурья твоя голова, что у нас с самого Кронштадта только одна бумажка завалялась, удостоверяющая этого самого штабс-капитана. Больше никаких ксив нету. Верховский же этот гельсингфорских кровей. Драгун, наподобие шведа Маннергейма. Так что твоя лингвистика только больше запудрит мозги этому капралу Курки.

– Ну, тогда – ладно, – кивнул головой Яскелайнен. – Только у меня условие.

– Говори! – потребовал Каръялайнен.

– Два раза зачтется пулемет Мэдсена.

– По рукам! – сказал командир второй роты. – Итак, мысленно готовься, входи в образ. Только смотри – не увлекись, а то пристрелим невзначай, как настоящего штабс-капитана.

Окружали деревню по всей военной науке: разведка, пост наблюдения, система опознавания и передачи сигналов, намеченные сектора. Ни одна собака не гавкнула, когда все бойцы заняли свои позиции. А собак трудно провести, если, конечно, собака не обладает политической прозорливостью и классовым чутьем.

Яскелайнен оправился, будто собираясь на встречу с командующим, вооружился револьвером в дополнение к традиционному пуукко, сделал торжественное выражение на лице и поехал, не скрываясь, к белофинскому караульному посту. Те его сразу увидели и не стали расстреливать на месте. Это было их ошибкой. Да и не мудрено ошибиться, когда голова занята пережевыванием гигантских финских бутербродов из ржаного хлеба, полосок сыра Валио и нескольких ломтиков ветчины Сауна-палви. А, вообще-то, только дети степей приучены сначала открывать стрельбу, а потом выяснять, кто там. Но в карельских лесах такие воины в то время встречались редко: один монголоид на тысячу лет.

– Вы чего так службу несете? – приблизившись к белофиннам, спросил Матти.

– А чего нам тут ждать? – спросил один из караульных.

– Меня, – приосанился Яскелайнен. – Пароль: пуля. Отзыв – штык. Кто не знает – тем кирдык.

– Надо же, а нам про пароль сказать забыли, – сказал второй караульный, пережевывая бутерброд.

«Эх, и мне бы такого хоть один раз куснуть!» – подумал разведчик. – «Давно родной еды не пробовал!»

Хлеб в России был тоже вкусный, вот сыры делать русские совершенно не умели. Как и ветчину. Мысль о еде заставила желудок заурчать.

– Давно, поди, идешь, – сразу же предположил первый белофинн. – Проголодался. Сам-то кто?

– Дед Пихто, – ответил Матти. – Представитель ставки Маннергейма штабс-капитан Верховский. Вышел вместе с парнями, что в Архангельск отправлены, но пути наши разошлись.

– А, это те четверо! – дожевав последний кусок, протянул второй караульный. – Да, им до Архангельска пилить и пилить по такому морозу. Вы уж погодите немного, я капрала позову.

Он встал и очень неторопливо двинулся к дому через дорогу. Там, наверно, у них был штаб. Или у них там было гнездо.

Скрывшись за дверью, обратно он уже не вышел. Зато появился какой-то строгий человек в рыжих кожаных сапогах до колена и овчинном полушубке, перетянутом портупеей. Он достал револьвер, выставил его вперед, согнув в локте руку, чтобы, вероятно, вид сделался грозным и внушительным, и почти строевым шагом пошел к караулу. Конечно, все очень серьезно, но как-то смешно. Человек походил на журавля[47 - Kurki – журавль в переводе.] с пистолетом.

Яскелайнен дождался окончания этого торжественного марша и лениво спросил:

– Капрал Курки?

– Допустим, – ответил капрал Курки. – А ты кто? Какие ваши доказательства[48 - Фраза из «Красной жары» с Шварценнеггером и Белуши.]? Где и когда вы родились?

Две последние фразы он выдал на русском языке. Очень корявая у него получилась речь, но, вероятно, выразительная. Во всяком случае, зависла пауза, которая ясно дала понять, что капрал ожидает ответа. И караульный тоже навострил одно ухо.

– London is the capital of the Great Britain, – ответил Матти. – Эннейн сигэйн[49 - Распространенное ругательство по-казахски.].

Вообще-то шутить с представителями власти не рекомендуется никому и никогда. Любая власть в лице своих представителей юмор не понимает и даже решительно отвергает его, как инородную субстанцию. А также самое главное качество любой власти – ее беспощадность и решительная неспособность прощать, будь то в Прощенное воскресенье, будь то в любые другие дни недели, месяца и года. Еще одно качество – лицемерие, без которого любой власти никак нельзя. Однако Яскелайнен не признавал эту власть, поэтому мог действовать незаконно: врать, шутить и отрезать головы у ее представителей.

– Паппирен, – перешел на немецкий Курки.

Матти достал бумажку с вензелями, выданную еще при царе-горохе. Там было написано, что штабс-капитан, что дартаньян, что проезд бесплатный. По-русски, конечно, написано. За каким уж чертом реальный Верховский хранил этот документ – пес его знает, может – ностальгия. Вот фамилия как раз и была выведена по-фински.

– С секретной миссией, – добавил Яскелайнен, когда капрал начал крутить бумажку и так, и сяк. – От их высокоблагородия барона. Прошу собраться всем для оглашения приказа по княжеству.

– По какому княжеству? – поднял глаза над листком Курки.

– По Карельскому княжеству, – объяснил Матти. – На пять минут всем быть в штабе, кстати, как у поручика Ласси дела?

Назвав эту фамилию, он внезапно ощутил некое смутное беспокойство, словно она ему очень даже знакома. Но в прошлой своей жизни он с военными никогда не общался, тем более, с прапорщиками. В Гельсингфорсе, куда он переехал в пятнадцатилетнем возрасте, у него был совсем другой круг общения. Все больше женский, ну и пролетарский, конечно.

– Поручик Ласси осуществляет выполнении главной задачи: освобождение Карелии от русских красных бандитов. В настоящий момент проводит разъяснительную работу с местным населением.

«Понятно», – подумал Яскелайнен. – «По девкам пошел. Ну и пес с ним, потом изловим».

– Караульному тоже в штаб?

– Прийти, расписаться и снова на пост. Кто же за караульного караулить будет? – строго сказал Матти. – О приказе потом капрал расскажет. Главное – подпись поставить. Правильно я говорю?

– Так точно, – подобрался Курки.

В штабе несколько человек плевали в потолок, несколько человек самозабвенно почивали, всего одиннадцать душ. Двое были в карауле с другого конца деревни, один – с этого, да еще поручик этот местное население окучивает. Итого пятнадцать белофиннов – не обманули покойные белые шиши.

В задачу Матти входило отвлечь пост лахтарит так, чтобы несколько разведчиков пробрались в деревню и, пользуясь фактором внезапности, всех победили.

Пока будили спящих, прибежал караульный. Это значило, что путь свободен и с этой стороны красноармейцы быстрым маршем войдут в деревню.

Яскелайнен откашлялся и начал свое выступление.

– Дорогие товарищи! – сказал он.

Белофинны недоуменно зашевелились и начали переглядываться.

– Прошу прощения: дорогие господа лахтарит! – поправился разведчик.

Еще больше изумились солдаты, а капрал Курки даже привстал со своего места.

– Зачем вы как красный веня-ротту говорите? – спросил он.

В это время распахнулась входная дверь, Матти сразу же обрадовался: ну, вот, и подмога поспела. Теперь можно раскрыться и сбросить с себя проклятую буржуйскую личину.