Тойво – значит надежда. Красный шиш

– Так я и есть красный боец и освободитель Советской Карелии, а вы теперь сдавайтесь, потому что окружены. Хенде хох, как говорится.

Торжественно возвестив это, он обернулся к двери и в удивлении открыл рот. В клубах пара от морозного воздуха с улицы на пороге стоял розовощекий сын хозяина лесопилки, где работал отец Яскелайнена. Точно, ведь у того была фамилия Ласси! Поручик тоже замер с открытым ртом.

Когда в мире бушевала Империалистическая война, молодой Ласси по совету отца отправился в Германию учиться в особой военной высшей школе, открытой немцами для финнов, эстонцев и кое-кого еще – например, для тунгусов. Последние, понятное дело, туда учиться не отправились – у них были дела поважнее. Девяносто процентов всей созданной Маннергеймом армии состояло из выпускников этой школы.

Матти с ним, приехавшим домой на побывку, даже однажды встретился. Старший Ласси был жаден и зануден, на его лесопилке порядки были совсем непорядочные: штрафы за малейшие просчеты, полное нарушение техники безопасности, мизерная зарплата и двенадцатичасовой рабочий день.

Когда пошли новые веяния, не свободные, но революционные, образовался первый профком лесопилки, который выставил порядочные требования: отмена штрафов, техника безопасности, повышение зарплаты и восьмичасовой рабочий день. Хозяин Ласси чуть из штанов не выпрыгнул от такой дерзости, всех немедленно уволил и нанял немедленно других. Но другие, которые и готовы бы поработать, приступить к своим обязанностям не смогли. Яскелайнен и такие же, как он, молодые пацаны, прибыли к лесопилке из Гельсингфорса и отогнали штрейкбрехеров, кого добрым словом, кого добрым делом – дубинкой по башке.

Прибыла полиция, но молодые хулиганы, замотав лица ковбойскими платками, побили толстых и наглых полицаев, а оружие отобрали и выкинули в лесопильный пруд. Старый Ласси позвал армию, но той было некогда. Только сын приехал и сдуру выстрелил в профсоюз. Потом ему пришлось срочно уехать, потому что Матти сотоварищи сунули его лицом в чан с жидкими отходами.

Вот такое было воспоминание – что у Яскелайнена, что у Ласси.

Хорошее время – гаси полицаев, верши справедливость. А кого еще бить во время революции? Только их, да еще стоматологов и юристов. Другого времени, увы, не будет. Потом уже они будут бить, физически, морально и материально.

Немного погодя, правда, на лесопилке образовался другой профсоюз, карманный. Старший Ласси предпочел платить некую деньгу неким людям, а те обязались договариваться с рабочими. Оппортунисты, конечно, в этом союзе собрались, но рабочий день сократили до десятичасового. А штрафы остались, в том числе и за нарушении техники безопасности. Однако это уже была другая Финляндия, а Матти к тому времени удрал в Советскую Россию.

Яскелайнен, не удосужившись закрыть рот, дернулся к поручику. Ласси, тоже не закрывая свой, сунул разведчику отменный свинг в ухо.

– Красная собака! – сказал он.

– Белая собака! – одновременно с ним произнес Матти, улетев в дальний угол избы.

– Собаки! – немедленно отреагировали все прочие присутствовавшие.

Они разом зашевелились, и в этом шевелении была какая-то угроза. Ну, да, за предательство всегда наказывают, а красный шиш в их глазах не был никем иным. У Яскелайнена все еще крутились звездочки перед глазами, в голове гудели колокола, но он знал, что нужно действовать, иначе его сметут и растерзают. Может, и не до смерти, но приятного в этом не будет ничего.

– Эх, – сказал он и полез рукой в карман своих ватных штанов. – Не мечтал я о смерти, но думал о смертях.

На всеобщее обозрение была предоставлена граната, Матти быстро зубами вытащил чеку и выплюнул ее на пол. Разожмет он свою хватку, вряд ли кто в этой комнате спасется. Граната – вещь узнаваемая, сокрушительная и неразборчивая. Не стал ее сдавать разведчик перед своим заданием, потому что верил: может пригодиться. Либо орехи колоть, либо взорвать одиннадцать человек белофиннов и одного человека краснофинна.

Вроде бы двенадцать человек должно было быть, да поручик не растерялся – вышел тем же путем, каким и вошел, то есть, через дверь. Продолжать встречу с «другом» детства он не захотел. Ну, их в пень – такие встречи! Еще нечаянно взорваться можно.

На самом деле, конечно, он почувствовал, что дело – не уха. Финны по одному не ходят: где один финн, там обязательно должен быть другой финн поблизости. Это золотое правило относилось как к белым, так и к красным суомилайненам[50 - Финнам, в переводе.]. Если у них в штабе образовался пособник Красной Армии, то не факт, что где-то в опасной близости нет других. Поэтому Ласси решил удрать подобру-поздорову, ну, а подчиненные пусть сами решают, как выпутаться.

Едва Яскелайнен осознал свой досадный промах и бегство поручика, он решил это дело исправить. Поднявшись на ноги, он двинулся с гранатой на выход, но около капрала на мгновение остановился и вложил свое смертоносное оружие ему в руку.

– Доверяю, – он заглянул Курки прямо в глаза и с удовлетворением углядел в них страх.

Матти выскочил на крыльцо, пока никто из белофиннов не опомнился, заложил дверь стоявшей тут же снежной лопатой и огляделся. С леса к деревне подтягивались красные шиши, а поручик в хорошем темпе бежал на лыжах в сторону озера Волома, пытаясь отдалиться от неприятеля.

– Врешь, не уйдешь, – сказал Яскелайнен и схватил винтовку, которую караульный, забежавший в штаб всего лишь на минуточку, оставил почему-то возле двери.

Ружье было, конечно, финским, но созданным на базе старой трехлинейки 1891 года выпуска. Слегка модернизированный ствол и прицел, несъемный магазин на 5 патронов стандартного русского калибра 7,62 миллиметра – винтовка М/28, шпиц. Финны привыкли называть ее pystycorvat[51 - В переводе «ушки вверх».], потому что мушка прикрыта ушками. Матти мог стрелять из любого оружия, в принципе, как и любой курсант Интернациональной школы командиров.

Он поднял винтовку, передернул затвор и прицелился. Поручик пока еще находился в зоне уверенного поражения, а на скрытность теперь можно было наплевать. Яскелайнен плавно нажал на курок – и ничего не произошло. Разведчик посмотрел на оружие и выругался: замерзла, что ли?

Пришлось бежать за Ласси по снежному полю, потому что он, безостановочно двигаясь, уже оказался укрыт от прицеливания какими-то кустами. Свои лыжи Матти оставил на белофинском караульном посту, возвращаться за ними было решительно некогда. Если же поручику удастся удрать к озеру, то догнать его будет очень сложно. И тогда плакала вся конспирация.

Яскелайнен пробежал по сугробам несколько метров, потом присел на снег и снова навел «мушку с ушками» в спину финского офицера. Передернул затвор, выбросив патрон, что подвел его, и зачем-то, что было сил, нажал на спусковой крючок. Выстрел грянул, как гром среди ясного неба. Отдача ошеломила, как удар кувалды. Матти даже показалось, что дуло разворотило розочкой к едрене фене. Но ничего – не винтовка, а гаубица какая-то.

Он попал, не то, чтобы в спину, а гораздо ниже таковой. Однако прыти у поручика явно поубавилось. Разгоряченный, тот мог не почувствовать боли, но не услышать выстрел не мог. Да и удар по заднице тоже должен был быть вполне ощутимым. Ласси бездумно обернулся, и это было его ошибкой. Одна лыжина наехала на кусок льда, торчавший из-под снега, что привело к неминуемой потере равновесия. Поручик взмахнул руками, пытаясь устоять, потом взмахнул ногами, потом дернул головой и рухнул в снег.

Белофинн видел, что к нему бежит проклятый красный, поэтому совершил еще одну ошибку. Вместо того, чтобы быстро подняться на ноги и бежать прочь с удвоенной энергией, он решил выстрелить во врага из своего револьвера. Пришлось слегка замешкаться, выдергивая пистолет из кобуры, откинув полы полушубка.

Ласси считался очень хорошим стрелком, поэтому он выстрелил в голову своего старого знакомого, оказавшегося уже не так далеко. Конечно, он попал. И если бы не судорожные движения пробиравшегося по высокому снегу человека, выбил бы у него мозги – без сомнения. Но на деле получилось, что сбил пулей шапку и белый капюшон маскировочного халата. А второй раз выстрелить он уже не успел.

Матти услыхал выстрел, даже удар по голове ощутил, но не придал этому значения. Он придавал значение только времени, которого у него уже не было. Сейчас белофинн снова выстрелит – и тогда алес махен цюрюк. Он метнул винтовку, как биту при игре в городки и угодил ей прямо в лицо поручика.

Того откинуло на снег, револьвер выпал из руки. Но он все-таки нашел в себе силы, чтобы поднять свое оружие и снова выстрелить уже в упор, касаясь стволом полушубка Яскелайнена. Впрочем, особого вреда этот выстрел красному финну не принес. Матти подхватил за дуло торчащую из сугроба винтовку и прикладом размозжил своему старому знакомому голову.

15. Пененга.

Некоторое сопротивление оказали двое караульных с восточной стороны деревни. Они открыли поспешную и от этого – неточную стрельбу. Но им обрисовал все перспективы Каръялайнен, поэтому они подняли руки и сдались. Все-таки недостаточно у них в головах было идеалистического дурмана: стоять насмерть и все такое. Да и не озверели еще люди, не успели.

Хотя, посмотрев на труп безголового поручика, Тойво с ужасом для себя решил: «Если белофинны узнают о такой вот смерти Ласси – пощады никому из нас не будет». Но страшнее этого было то, что Матти, хладнокровно убив человека, знакомого ему по детским годам, спокойно проверил все карманы покойного, да и, вообще, ошмонал со знанием дела.

Антикайнен не мог никак выразить благодарность за выполненное задание – язык не поворачивался, да этого Яскелайнену и не требовалось. Отдав командиру вражескую винтовку и документы поручика, он тут же начал заваливаться набок, закатив глаза.

– Ранен? – встревожился Тойво.

– Отрубился, – осмотрев бойца, сказал Каръялайнен. – Слишком много всего и вдруг – вот нервная система и отключилась. Никогда раньше не стоял с врагом лицом к лицу, молод слишком.

Матти отнесли в ближайший дом, испугав хозяйничавшую в нем бабуську. Испугали ее еще больше, вытащив из хозяйской постели подушку. Она открыла, было, рот, но красноармейцы хором подумали «цыц, бабка», и та мысль эту уловила.

Ночь обрушилась на Пененгу окончательно. Если бы сейчас, а не в сумерках предпринял свой побег поручик, то найти его было бы еще сложнее. Хотя – что там говорить: и ему было бы сложнее бежать ночной порой. Теперь вот лежит возле сарая, укрытый дерюгой, коченеет. Кому был нужен поход в Карелию?

– Эй, бабушка, – бесцеремонно сдвинув лежавшего бревном Яскелайнена к стенке, сказал Хейконен. – А чего у вас в деревне никого нет?

– Подушку отдашь? – отреагировала та не слишком любезно.

– Мы же красноармейцы, вас пришли защитить, – подавляя зевок, сказал командир первой роты.

– Ага, красноармейцы, – недоверчиво кивнула старуха. – Подушки тырите, да господин поручик давеча сказал, что красных поблизости на триста верст нету. Бандиты вы – вот кто такие!

Хейконен, уже засыпающий, заставил себя встрепенуться.

– А зачем же мы тогда всех лахтарит в деревне изловили? И забирай свой подголовник, вредная среднекарельская бабушка, – сказал он и швырнул подушку.

Бабка ловко, как вратарь, прыгнула, прижала к себе свою драгоценность и, недовольно озираясь, ушла за печку. Оттуда сразу же вышла трехцветная кошка, строго осмотрелась по сторонам, потом расплылась в улыбке и пошла, довольно урча, бодаться с Хейконеном.

– У меня, между прочим, сын – герой гражданской войны Петров[52 - Всем карелам при Николае Втором обязали русские фамилии: Иванов, Петров, Рубинштейн.], – высунув голову, торжественно прошипела старуха. – У меня и бумага есть от Буденного.

Командир первой роты посмотрел на кошку – та закивала головой: правильно говорит хозяйка, не брешет. А бабка замахала со своего угла листом бумаги, словно парламентер.

– Принеси, – сказал красноармеец кошке. Та охотно, мелко перебирая ногами, побежала к печке, но бабка не доверила реликвию неразумному существу, как бы та ни мурлыкала.

– Эх, – вздохнул Хейконен и поднялся на ноги.