Сведи меня в могилу

– Кому? Кому я должна доверять? Господину Громыка? – Она растягивала слоги. – Я, считай, до вчера не знала такого. Громыка. Кто это вообще?

Пленяясь её раскрепощением, тот вторил, не переставая плутовски улыбаться:

– Муж твой… Одногруппник.

– Не-е-е-ет. – Механическая рука с оттопыренным указательным пальцем наворачивала виражи. Девушка рассеянно искали что-то на потолке. – Не было однокашника с такой фамилией. Опять-то я тебя поймала, врунишка.

– Забыла меня? Ты ведь так игралась с моим именем.

– Да. Имя звучное. А как профессор называл, официально, так вообще песня. Богат – понятно. Смысл, поди, вложили от рождения. И Чекан, от слова «чеканить». Монеты. Родители обрекали тебя. Обязывали, – Вини подняла на него мутные глаза. – Между супругами не должно быть тайн. Это ты говорил? Ну, так поделись наконец с жёнушкой. Чего поменял-то фамилию?

Выдержав паузу, сложив руки на груди, муж спокойно ответил:

– Мы рассорились. Не хочу, чтобы меня что-то связывало с этой семьёй.

Девушка приготовилась гнуть свою линию, но та напряжённая невозмутимость, которую излучал собеседник, пресекала – разговор окончен. И вроде должна принять поражение, но иллюзия непочатой мудрости, навеянная Шато да Баскугра шестидесятилетней выдержки, подчинила некогда холодный трезвый ум. Захмелевшая закивала, смешинка скользнула по румяному лицу. Невидимая струнка, соединяющая шею и крестец, оборвалась.

– Уважаю чужие секреты. – Плотина в сознании пошла трещинами. Пролилось лишнее. – Я терпеливая. Это мой талант.

Вини закопала саму себя. Сжала зубы, теребя стеклянную ножку бокала. Из короткого поединка, где тихой сапой ковырнула чужую душу, вышла проигравшей. Требовалось только сопернику перейти в активное наступление – разгромит. Манипулятор заранее сделал глоточек за свою победу.

– Это тебе так мама говорила?

– Не получится, Богат. Я давно обдумала и понимаю, что она выстроила мне эту модель поведения, чтобы сделать меня сильной.

Отлично! Она чувствует контроль над ситуацией. Баночка с химикатом каталась в кармане брюк и своей ненадобностью придавала уверенности.

– Ну да, ты крепкий орешек, – Он с интересом наблюдал за каруселью алых переливов в винном водовороте. Бросил на Вини опасный цепкий взгляд, сокрушил. – Даже не ведёшься на мои уловки. На личные расходы ни рубля не выцыганил. Лиса, снимаю шляпу… Так что тебя в итоге сломало?

Вини застыла статуей.

– Отличная репутация. И со мной ты связалась лишь для её поддержания. В чём причина твоего решения? – Он давил, давил безжалостно. Тени змеями ползали по его непримиримому лицу. Хоть внешне Вини этого никак не выдала, ей показалось, словно с ней говорит сам дьявол. Репетиция перед адом. Тот как почувствовал. Съехидничал. – Ты ведь сильная. Терпеливая. И мне действительно интересно, что случилось.

Девичьи пальцы покраснели от силы сжатия фужера. Он был её опорой, без которой она, пьяная, упадёт. Богат шумно выдохнул, и с выдохом этим словно улетучилась вся его желчь, уступив место эмпатии. Подсел чуть ближе, вытянул руку по спине софы. Нагнувшись чуть вперёд, очень тихо заговорил:

– Если из-за ситуации с Маридой, то ты не виновата. Я же читал переписку. Просто стечение обстоятельств. И знаешь, коли боишься за её жизнь и хочешь знать моё мнение – она, скорее всего, давно тусуется с каким-нибудь мулатом на тропическом острове и в ус не дует. Не могут одну девочку держать в таких местах сорок лет. В этом бизнесе всё по-другому работает.

Та не шелохнулась. Богат будто со стеной разговаривал. Однако от её напряжения сам воздух стал вязким.

– Прости, зря напомнил. – Он скуксился. В утешение робко положил ладонь ей на плечо. Не вздрогнула, не зажалась. Совсем. Раскололся орешек? – Но я хочу узнать. Думай обо мне как хочешь. Я заслужил, после всего, что натворил. А ты… единственная, кто протянул руку помощи. Кто не бросил в беде. Меня – по-хорошему, постороннего. Помню, как ты помогала мне с курсовой.

С окрашенных вином губ сорвался нервный смешок. Отвела взгляд, чтобы тот не видел. Альфонс пошёл ва-банк. Аккуратно, словно к хрупкому подснежнику, прикоснулся к её подбородку, повернул к себе. Даже сапёр с его дилеммой синего и жёлтого провода меньше волнуется, чем Богат сейчас. Но эмоции, которые он показывал Вини, ограничивались исключительно грустью и якобы плохо скрытым непредвиденным душевым томлением. Подкармливался её чувствами – глубоко закопанная боль, проявляющаяся в мертвенном выражении лица.

– Ох, Вини, – едва не пустил слезу.

И её прорвало. Завещала механическим тоном, трезвая, как стёклышко:

– В школе лучшая подруга свела меня со своим другом. Считай, за ручку подвела, а он почему-то оказался не против. Такой восторг: «У меня есть парень!» Тогда возраст такой был, надо встречаться. От одноклассниц внимание. Не ожидали. Расспрашивали. Я румяная, что сказать – не знаю. Со всей ответственностью подходила, как к домашнему заданию. Романами, фильмами ученая, доставала его ежедневными звонками и письмами. Та первая встреча оказалась единственной. Из-за моей навязчивости и расстались, если можно так сказать. Друг другу никто. Не уверена даже, что касалась его. А если он только плод воображения? Это бы объяснило, почему ситуация так подкосила. Как ото сна очнулась. Ведь если ошибки других можно оправдать влюблённостью, моему безволию оправдания не нашлось. Мама ругалась, чего слёзы лью, в самобичевание ударяюсь почём зря. Рационализм её в минуты приступа позора отрезвляли… до следующей сессии. Вычеркнуть этот нелепый факт из моей биографии я не могу. Оглядываясь назад, нахожу его даже не как аномалию – как шутку… А ты поверил.

Их глаза встретились. И не было в её ничего. Ни сожаления, ни вызова. Только усталость, под гнётом которой явила всё вышесказанное, не до конца пережитое, похороненное в колодцах зрачков. Слушатель, сокрушённый тирадой, не давал никакой реакции. Главное, пришла она – тишина.

Горящие поленья похрустывали за ажурной решёткой. Тёплый свет очертил на стене две расфокусированные тени в волнующей близости друг к другу. Вини ожидала стыда признания. Как бывало всегда, когда сознание в самый неподходящий момент подсовывало воспоминание из детства. Шутка в том, что не ведала, зачем сейчас всё это вывалила. Внезапно возжелала, чтобы муж узнал – у неё на самом деле когда-то был настоящий парень! Показалось это крайне важным. Пусть впредь не унижает её, называя сильной. Вино, будь проклято. Ничего оно не растворяет кручины, только даёт повод для новых. Богат же, напротив, сейчас благословлял благородный напиток – отмычку душевных склепов. Подсыпать порошок в сок возможности не представилось, азартный игрок поставил тогда всё на красное – на спирт в чужой крови.

Взгляды их вошли друг в друга, как детали конструктора. Соединение комфортное, естественное, что связь между протоном и электроном. Время забуксовало. Осталась только комната, а мир за ней никогда и не существовал. Даже треск огня стих, по крайней мере, для одной точно. Богат приблизился, пересекая черту. Мягко коснулся губ Вини своими и так же медленно вернулся в исходное положение. Похожее ощущение испытывал, когда, бывало, целовал спящих бывших. Там – безответный порыв, здесь – продуманный ход.

Супруг тревожился, что та так и останется в ступоре. В музее живых скульптур она, в самом деле, была бы на своём месте. Но наблюдательный мужчина, к своей радости, разглядел олений трепет в серых глазах. И пока Богат просчитывал каждый следующий шаг, как танцор, Вини в следующую секунду после своего первого поцелуя нырнула в какую-то топкую прострацию. Если девочки рассказывали о приятной пульсации в животе, то реальность огорошила. Художники эпохи компьютеризации[13 - В тридцатом веке так называется время, в котором живёт автор.] изображали нематериальные аспекты жизни в виде разноцветных геометрических фигур и инсталляций из подручных материалов. Винивиан не разделяла любви к этому направлению искусства, но свои чувства сейчас сравнила бы с лопастью топора. Реальность неприятно расплющилась вместе с ней. Словно чья-то рука надела её, перчаточную куклу, и исполняет свою волю. Запретное, чуждое мимолётное удовольствие. Столь тираническое, что даже неприятное.

Потерявшаяся в новых сложных эмоциях Вини получила в подарок ещё один поцелуй, такой же бережный, но более уверенный. Несколько отстраняясь, Богат без промедления возвращался к её устам, изучая их с рачительностью романтика. Учёный в таких делах, далеко не заходил, прислушивался к каждому вдоху. Она так и сидела, зажатая в мягких объятиях софы. Тёплый манекен, принимающий ласки. И альфонс уже оставил бы это гиблое дело, если бы не одно «но». Раз в семь секунд Вини реагировала. Рот приоткрывался, и уже её губы касались его. Дыхание приглушено. Тело что скрученная в узел проволока. Богат чувствовал это руками, когда взял её за плечи. Казалось, сожми чуть сильнее, и они разломятся, как калёные. Даже та железная культяпка.

Девушка боролась сама с собой, а жестокий супруг не оставлял и шанса на «ничью». Обронила жалостливый стон, дотронулась ледяными пальцами до его груди. Перешла в наступление. Мужчина последовал за ней, но Вини вдруг грубо оттолкнула, отпружинила. Докружила до каминной стены, затормозив в резком повороте.

Наигранное смятение Богата превратилось в настоящее. Свет оконтурил тьму, нагоняя жути. Девушка горбилась, обхватив себя руками. Её трусило. Смотрела страшно.

«Испугалась? – струсил Богат. – Поторопился, поторопился!»

И глаза её замерцали. Вини плакала. Беззвучно, даже не дыша. Пусть слёзы остановить не могла, всё остальное до последнего держала под контролем. Секунд пять смотрели друг на друга. Вакуум разрастался в их головах. Она так и осталась стоять, он так и не встал. Сжав зубы, Вини проскулила:

– Игрушку себе нашёл?

Лицо её свело уродливой судорогой, и она, прикрываясь ладошками, сбежала в спальню, всё же тихонько затворив за собой дверь. Не выдержав, Богат пошёл следом. Хотел уже открыть, но не смог. Прислонился к щели, зачем-то прислушиваясь к хныканью. Вернулся. Залпом допил вино.

Город любви спал и видел сны. Заметённые снегом улочки внимали тихой колыбельной зимы. Даже автомобили пыхтели как-то сонно. Вселенскую умиротворённость нарушила разве что никем не замеченная выходка – кто-то вышвырнул из окна гостиничного номера пузырёк с белым порошком.

Глава 7 – Смотрины

Промозглое тусклое утро. Нежеланная альтернатива беспокойной ночи. Липкое недомогание и стыд за покорность всемогуществу Морфея. Суетливые сборы. Нет, не навсегда, и даже не в другой отель. Просто отсюда, из номера. Куда-нибудь, лишь бы уйти.

Гребень дрогнул в спутанных волосах, когда дверная ручка щёлкнула. Точно выстрел. В зазорном смущении склонилась нечёсаная голова. Зеркальное отражение мужской фигуры на пороге прикрылось кулисами каштановых локонов, что упали на бледный лоб. Была б воля Вини, она бы спряталась за ними, но это слишком глупо даже для неё. Оттого просто замерла в томительном молчании.

– Прости меня, – хрипнул Богат. – Вини, прости.

– Всё нормально, – только и выдавила из себя нарочито легко.

Пропустила ход.

– Это было… наваждение, – если и репетировал речь, то потратил время впустую. – Я не хотел тебя обидеть.

Пауза затянулась. Девушка через силу подняла на него глаза, поплыла вдоль стен к выходу.

– Всё нормально, говорю же. Извини, мне нужно в магазин.

Задумала юркнуть в дверной проём, но помешал стоящий там супруг. Конечно, он подвинулся, пусть и с места не сошёл. На секунду они застряли в тесноте деревянной рамы. Как от огня, Вини отрешилась от мужской груди. Засеменила прочь. Богат глядел ей вслед.

Далеко за спиной глухо звякнул колокольчик. Цыкал маятник настенных часов. Вздутый линолеум смягчал шаги. Продавец наводил порядок в кладовке, ронял коробки, шуршал картоном. Вини нашла себе подходящее убежище в тупике книжных шкафов. Доверилась выбору подписчиков. Победителем вчерашнего опроса о камерном книжном магазине Парижа стала эта старинная лавка. Вопреки стереотипам здесь не пахло пылью и старой бумагой, свет ламп не тёплый оранжевый, а, как в операционных, холодный белый – окружение вменяло чувство защищённости. Блаженное уединение.

Тома выстроились неровными рядами. Несмотря на головную боль, их радужная разномастность не рябила в глазах. Прислушиваясь к размеренному ритму часов, изящно и плавно, как актриса, Вини поддела пальчиком глянцевый корешок. Abel Dubois? Какой-то модный писака, одобривший для обложки романа «Ortie argentеe[14 - «Серебряная крапива» (фр).]» фотографию двух обнажённых дам, слившихся в экстазе. Что он забыл в отделе классики восемнадцатого века? Поджав губки, девушка вдавила книгу в плотный ряд.

«Успокойся, – Вини сама с собой завела немую беседу. – Строит из себя тут Афродиту. Богат жаждет денег. Чтобы переписала завещание в его пользу».