Сведи меня в могилу

«Перебрал с успокоительным? Как бы… как бы чего не вышло».

Отведя гостям двадцать минут, Вини поднялась из-за стола с рюмкой в руке. Все последовали её примеру. Супруг смог встать, опираясь. Этот тост он точно не пропустит. В хрустале согревался мятный джин. Что-что, а за свою кончину-то она тяпнет.

– За упокой моей души.

Пока безымянный представитель власти стенографировал её слова в блокнотик, опрокинула стопку в себя, скуксилась, затолкнула в рот засахаренную дольку лимона. Все, как по команде, тут же удалились. Девушка задержалась. Под бдением государственного клерка, пред чистым блюдом своим поставила фотографию в рамке, с чёрной ленточкой в углу.

«Ну вот и толку? Еду и цветы растащат, а это – выкинут».

После этих несказанных слов в аквариуме души что-то затеплилось. Разожглось быстро-быстро и в итоге бахнуло. Её всю затрясло. Окружение, даже неодушевлённые предметы, стали нести угрозу.

«Бежать!»

Паническую атаку подавил Богат. Сжал железную руку, обнял за плечи. Осторожно, настойчиво повёл к дверям, ведущим в соседний зал. Не моргая, Вини смотрела строго перед собой, как дурочка. А сознание разрывало. Мысль в секунду.

«Вот и всё… Просто перетерпеть. Переступить».

«Не просто! Мне не хватит сил. Мне – не хватит».

«Ещё не поздно. Плевать на всех!»

«Малышка, успокойся. Успокойся, всё хорошо. Это просто инстинкт. Отключи. Игнорируй. Ты же большая девочка».

«Там ад, Господи! Мама!»

«По-другому не уйти. Ты не самоубийца. Не самоубийца. Люди не искупили грехи, чтобы жить вечно. Адам и Ева обольстились однажды. Вы – ежедневно. Ты делаешь правильно. Честно. Поздновато, однако».

«Я не хочу умирать. Нет. Нет!».

«Ибо Ты воистину злых сердец Умягчение».

«А как… как не дышать?».

«Всё готово. Все ждут только тебя. Помоги Богату. Ему хуже, чем тебе. Ради тебя он это делает».

«Я… я забыла все молитвы».

Прощальный зал представлял собой театральный, как в школе. Старенькая сцена, сколоченная из потёртых досок, кулисы, пошитые из потемневшего от времени и пыли алого бархата. Из трёхсот сидячих мест сегодня заняты двадцать. Взглядами присутствующие осуждали заказчицу и скорбно молчали. Лиси всхлипнула, когда Вини ахнула от увиденного и было отвернулась, но продолжила восхождение по скрипучим ступенькам под упрямыми толчками в спину.

Ничего не намекало на то, что должно произойти. Ни цветочных ковров, как в трапезной комнате, ни портрета на мольберте, ни пластиковых венков. Только одно единственное. В центре, на столе, в свете люминесцентных ламп переливался всеми оттенками серого свинцовый гроб. Различив его белоснежные внутренности, подушку с оборками, Вини почувствовала, как обивка, холодная, мягкая, буквально обхватила её. Зачавкала, зажевала. Невзначай дёрнула плечами, и Богат отпустил.

Обнаружила себя за кафедрой. Бегло погладив вдоль позвоночника, тот ушёл в другой конец сцены – за свою стойку. Гулкий ритмичный стук каблуков ботинок и прямолинейная траектория намекали – ему полегчало. Но на тумбу опёрся. Сутулился. Вини сотни раз выступала перед куда более многочисленной публикой. А теперь предательски задрожали коленки. Сердце забилось пленённой птичкой. Будто риск оговорки – главная её проблема на настоящий момент.

Государственный представитель, позволив себе ещё минутку отдыха, всё-таки оторвался от табурета, дошёл до центра сцены – строго между заказчицей и провожающим. Несмотря на хроническую усталость и общую незаинтересованность к происходящему, звонким, хорошо поставленным голосом объявил:

– Сегодня, четвёртого июня две тысячи девятьсот семьдесят четвёртого года мы прощаемся с Винивиан Степанчик. Дочерью, сестрой, женой, ма… подругой, прекрасным руководителем, достойным гражданином нашей страны. Конституцией каждому предоставлено право не только на жизнь, но и на смерть. И как бы ни было тяжело, мы должны уважать такое решение. Понимание и поддержка – высший подвиг близких. И перед вами, родными и друзьями, я в последний раз должен спросить. Винивиан, ты уверена?

Та вяло кивнула. Смотритель в повороте эффектно раскинул руки:

– В таком случае, властью, данной мне, отвожу всем присутствующим право последнего слова. Скажите сейчас и замолчите навсегда. – Пока говорил, с места встал мужчина, единственный одетый не по дресс-коду. – По утверждённому списку первого попросим…

– Извините, – пыталась привлечь внимание ведущего Вини, махая ручкой. – Извините. Пропустите моего брата, пожалуйста.

Недовольный тем, что его прервали, госслужащий скривил рот. Витариарх заговорил негромко. Ком в горле сдавливал горло.

– Вини, хватит. Поехали домой.

Сестра чуть не охнула от разочарования. На что потратил последнее слово? И что хочет услышать?

– Не надо. Не заставляй меня оправдываться. Сейчас, при всех!

Прождав чего-то, рухнул обратно в кресло. Буравил взглядом, но глаза его уже не видели ничего.

И пошла череда признаний. Начальник хвалил, сожалел. Проронил одну скупую. Коллеги рассыпались в благодарностях, старательно поддерживали настроение траура. Кое-кто, кого не приглашали, пожелали гореть в аду. Это Богат проглотить не смог:

– Только после тебя, мразь.

– Провожающий! – пресёк ведущий. – Вам предоставят слово.

Неприятелей Вини ответом не удостоила.

Последней была подруга. Судорожно комкая влажный платочек, вскочила. Стеклянный кулон в форме лисички, присланный вместе с приглашением, заходил маятником на груди.

– Почему? – едва не визжала она. – Ну как это называется, Вини? Я думала, что тебе не плевать на меня. Что ты честна со мной хотя бы отчасти. А ты ничего не сказала. Даже сейчас! Если тебе всё равно, зачем это всё?

Той стало совестно. Закусила губу.

– Дружба – возможность быть самим собой. Мы редко виделись, да. Но мне было достаточно. Если тебе нет, прости меня. Прости, Лиси! Зато теперь тебе не придётся иметь дело с таким другом, как я. Не придётся ждать инициативы… Ты славная. Интересная. Правда. Одиночество тебе не грозит. Никогда не грозило.

Вини задержала дыхание. Всё. Поток зрительских откровенней иссяк. Теперь эта часть зала будто закрывается невидимым супер-занавесом. Высказываться нельзя – только наблюдать. За тем, что происходит на сцене. За тремя действующими лицами.

Вини мельком посмотрела на мужа. Болезненная бледность осталась разве что тающими пятнами на щеках. Чувствуя на себе взгляд супруги, сам глаз не поднимал. Или не отпустило его? Озноб окатил спину.

«Торчок несчастный! Ты чем закинуться успел?»

– Как нотариальный представитель, – обратил на себя внимание ведущий, – пред всеми присутствующими, автором завещания и её провожающим зачитываю последнюю волю Винивиан Степанчик. Напомню, правки, вносимые в день оглашения, к сведению не принимаются.

Кашлянул, разворачивая наспех сложенный листок.

– «Я, Винивиан Степанчик, проживающая в селе Копейкино Московской области по улице Второй Весенней, в доме четыре, находясь в трезвом уме и добром здравии, настоящим завещанием прошу распределить нажитое мной движимое, недвижимое, цифровое и интеллектуальное имущество следующим образом.

Сорок процентов активов передать Русскому Государственному Благотворительному Фонду, тридцать процентов перевести на счёт Витариарха Степанчик (брата), пятнадцать процентов завещать Богату Громыка (мужу), тринадцать процентов зарезервировать на исполнение последней воли и два процента законсервировать в качестве уплаты нотариусу Михайло Попович за услуги по переводу имущества в финансовый эквивалент».

Шепоток прокатился по залу и так же скоро оборвался. Вини очень-очень медленно перевела взгляд на Богата. Едва не лёжа на трибуне, он улыбался. Нет, скалился. Не отрываясь от дощатой панели, посмотрел на свою дорогую супругу исподлобья. Теперь, узнав, что год спустя жёнушка-таки не поправила завещание в его пользу ни на рубль и в итоге плюнула в лицо отпиской в пятнадцать процентов, сейчас не скупился на мимику. Зарумянился, как наливное яблочко. Глаза переливались бликами, в губы прилила кровь и будто бы выступила.

Никогда, никогда Вини не видела его таким. И если бы увидела, сделку б не предложила. По-настоящему жутко. Зачем… зачем так? Специально пугает, позабыв, что они тут по-прежнему не одни. В голове сама собой всплыла фраза, накануне адресованная брату: «Так ты всё-таки обиделся?»

– Право последнего слова предоставляется провожающему – Богату Громыка, мужу.