Сведи меня в могилу

Траурный зал, солнечный день, мир – стали чем-то эфемерным. Теоретически возможным. Понятиями, уместными только в бесполезных философских трудах. Реальность для них двоих уменьшилась, перетекла в форму песочных часов, где они, заключённые в стеклянной фигуре, максимально далеки друг от друга. Кто на дне, придавленный, а кто сыпет сверху. Сквозь золотые пески времени Вини разглядела того, кого знала достаточно хорошо, чтобы биться за него. Его взгляд светится невысказанной печалью, обидой. Сквозил беспомощностью. А он держался. Самодостаточный. Понятный. Рассерженный.

«Я взял тебе сока. Яблочный и апельсиновый».

«Я же делал добро. За что?»

«Лучше так, чем быть бесчувственной мразью с раздутым самомнением».

«Почему за этот год я не смог стать тебе хотя бы другом?»

«Я спал с сестрой».

«Вини, не умирай. Там ничего нет».

– Я не готовил речь.

Богат едва удержался от истеричного смешка. Похоже, без опоры не обойтись. Сжимая борта кафедры до белых костяшек, глядя жене глаза в глаза, ровным голосом произнёс:

– Вини, я не люблю тебя… И ты меня не любишь.

Прежде чем её лицо обрело выражение грустной растерянности, смущения не оттого, что сокрушил, а оттого, что проболтался при всех, затейник ткнул пальцем в зал.

– Не так, как они того ждут.

Теперь смотрел на них. С вызовом. Подобная фраза на похоронах из уст провожающего – мерзкая выходка, сродни кощунству. Хуже только, если б позлорадствовал, всячески выражая нетерпение. Особенный шанс для унижения того, кому нечего терять.

Показал на жену широким жестом конферансье.

– Целый год для вас старалась. Вам понравилось? – с наигранной надеждой в голосе спросил он у ошарашенных зрителей. Не дождавшись реакции, шагнул в сторонку. Недобро хихикая, глубоко поклонился.

– Вернитесь на место, – указали ему.

И тот послушался. Не мог не послушаться. Но всё делал нарочито медленно. Не оттягивал неизбежное – жил моментом. Смаковал. Как-никак, его звёздный час.

Вини впитывала, как губка. Только это и могла. Но не обдумывать, не действовать. Отказывалась примерять на свою долю. Принимать, что выстраданный образ нормальной женатой пары в одночасье рассыпался от одного только признания. Что именно он его разрушил. Намеренно.

– Хм, – Богат надул губки. – Не хлопают. Дорогая, слышишь? Не хлопают… Зазнайки. Понравилось. Фотографии. Сплетни. Пир на халяву понравился. Вкусно. Поели, поглазеете и поедете домой. А она не поедет!.. Новые шансы каждый день. Ничего не изменится.

Лиси захныкала в платочек. Не замечая ни её, ни кого-либо ещё, без пяти минут вдовец, понурил голову. Понизил голос.

– Вини, я уяснил – взрослым дружба недоступна. Ты ещё слишком маленькая и уже слишком старая для взрослой. Порой несешь несусветную чушь. Но… то, что ты делала для меня, не делал никто. При том что я тебе никто. Это абсурд какой-то. И мне давить? Топтать?

Стремительно отвернулся, схватился за волосы. В повороте со всей силы врезал по кафедре кулаками. Едко, чтоб не заплакать, выпалил:

– Оно стоило того?

Уткнулся в сгиб локтя, спрятался за деревянным выступом. Кончена речь.

Пришёл Вини черёд отдуваться и расхлёбывать. Опешила настолько, что не расслышала приглашение бесстрастного госслужащего сказать чего напоследок. Однако десятки взглядов, буквально прожигающие её насквозь, больше не взволновали. Напротив, как по взмаху волшебной палочки исцелили от дрожи в ногах. Вдохновили расправить плечи. Хотя, по правде, не они – свобода. Вернее сказать, безответственность.

Это просто очередной сон с предрешённым финалом. Решительность так и прёт. Если в тех сюжетах судьба-злодейка не предоставила выбора, значит, дала разрешение на творчество. На безумства.

Богат кожей почувствовал, как она смотрит на него. Жалостливо, ласково и тепло. Как мама когда-то. Точно его накрыли с головой лёгкой кружевной шалью. Из-за плашки показалась пара красных глаз. Но от кафедры-баррикады отлипать рано. Ком в горле пух. Того гляди, лопнет, что слёзы брызнут.

«Божок? Ты ли это?»

«Родители в своём маразме могли бы гордиться тобой теперь… Настоящий мужчина».

«Сука, за что ты в моей жизни?»

«А мне капу на челюсть поставили».

«Ты – праздный проститут.»

«Ты мне нужен… Богат, пожалуйста».

– Слукавлю, если скажу, будто не продумывала, что говорить.

Её тихий, ровный голос слышали даже мыши в полу. Но скрипели не они. Хрипотца добавляла словам глубины, значимости. Выдавала сердечные тяжбы.

– Каждый раз останавливала себя. Потому что получилось бы напыщенно лживо, хоть и складно.

Вини буравила взглядом пустое кресло. К великому счастью и великой печали, плакать не хотелось. И грандиозность момента как-то рассеялась. Как с докладом на семинаре. Того и гляди, скоро объявят кофе-брейк, и беги к столику, пока кексы не растащили.

– Я жалею. О многом. Сильно. И за последний год поводов накопилось, будь здоров.

Она с трудом подняла глаза на Богата. Но улыбнулась легко.

– Но я почувствовала жизнь. Узнала, вспомнила. Это сделал ты, – нервно сглотнула, качнув головой. – Непропорционально. За год больше, чем за пятьсот лет. Но это было… столь захватывающе. Столь насыщенно. Самый интересный период в моей жизни. В том завидую тебе. Ведь у себя ты такой был всегда.

Не видя никого и ничего, нахмурилась. Понизила тон.

– Кое-кто огорчится, узнав, что усомнилась. Близкие – что не довела дело до конца. Но это – лучшее, для меня, для них. Я… я видела любовь! То – удача моя! Аклава, Григорьян, вы правда такие!

Вскидывала руки, обращаясь к тем, кого здесь не было. Упоминание неких неизвестных в её прощальной речи отрезвили Богата. Он выпрямился, удержавшись от порыва стереть с лица паутинку скорби.

И супруга снова повернулась к нему. Лучезарная. Родная.

– Я буду благодарна тебе до скончания дней… Ещё минуты две.

Ведущий, дождавшись затянувшейся паузы, приложил сложенные ладони к губам. Отныне всякие слова запрещены. Простительно, только если супруги в моменте перекинутся парочкой.

Вини, маленькая девочка на торжественном вечере для взрослых, сделала последние свои робкие шаги навстречу провожающему. Тот, кто только что чуть не плакал, теперь порозовевший, ободрившийся, крепко обнял за талию. Как из резиновой игрушки, выдавил выдох, стиснув девушке рёбра. Та занервничала пуще прежнего, ища что-то в карих глазах. К её ужасу, он ухмыльнулся. Одними губами. Пока отворачивал от всех, глянула в зал в немой, пустой мольбе:

«Не отдавайте меня ему! Посмотрите, посмотрите, как он улыбается. Почему никто не видит?»

Но, как в американских ситкомах, зрители верят, что это по сценарию. Тем более, ничего сверхъестественного не происходило.

Вот теперь её затрясло. Точно от магнита с тем же полюсом, Вини отталкивало от гроба. Но сильная, настойчивая рука направляла, поддерживала на подъёме по передвижной лесенке, помогала устроиться.