Охота на мудрецов. Неизданное

Заставляю генерала лечь и сворачиваю одеяло под шеей, чтобы было удобнее.

– Марк катер за мной отправил, – шепчет генерал, пока я заряжаю пистолет и беру салфетку с антисептиком, – пилот уже на аэродроме должен быть, а я здесь. Куда комбинезон мой спрятал?

– В бездну, Наилий! – срываюсь голосом, но укол ставлю спокойно. – Пока я данные с капсулы не посмотрю, ты не куда не полетишь.

– Так смотри быстрее, – выцеживает генерал.

Порывается встать, но кладет голову обратно на одеяло. Скакать ему по комнате с сотрясением вздумалось, кхантор бэй! Пока анальгетик растекается по венам, прогоняя боль из ушибленной головы Наилия, я снимаю диагностические данные с капсулы. Сотрясение часто маскирует более серьезные травмы, но сейчас ничего нет.

– Все показатели в норме, – рассказываю ему, – покой, продолжительный сон и все пройдет.

– Одежду верни.

Молчу, чтобы снова не сорваться. Если Наилий что-то решил – не свернешь. Не дойдет сам, так доползет. Снимаю со шкафа контейнер с формой, личными вещами, оружием и отдаю ему.

– Таблеток я тебе насыпал. В пятом кармане, как обычно. Схему приема на планшет отправил. Дай хоть гематому обработаю еще раз.

– Обойдусь, – ворчит генерал и со второй попытки садится на полу.

Шатает Его Превосходство, но он терпит. Дурость родом из горных интернатов изрядно действует на нервы. Клещами иной раз приходится тянуть, что болит и где? Сам не спешит рассказывать.

– Забрал Поэтессу? – спрашивает он, надевая рубашку.

Теперь меня дергает всерьез. Такой вопрос равносилен тому, чтобы ткнуть пальцем в свежую рану.

– Где я ее должен прятать? – взвиваюсь, не замечая, что генерал морщится от моего громкого голоса.

Встает на ноги и застегивает молнию комбинезона до горла. Качается, хватаясь за стеклянный борт медкапсулы, но отвечает твердо:

– У себя.

Раздражение выливается в скачок артериального давления. Жарко становится, и лицо вспыхивает. Не обязательно смотреть в зеркало и так знаю, что красный сейчас, как собственный автомобиль, и несет меня с бешеной скоростью мимо запрещающих знаков:

– Мой дом не гостиница для психов!

Наилий берет из контейнера посох и не доносит до крепления на ремне. Так и стоит с ним, положив большой палец на кнопку активации боевого положения. Снова качается, наклонив голову и свирепо уставившись на меня:

– С каких пор тебя пугают диагнозы? – выцеживает он. – Поживешь с мудрецом несколько дней, ничего страшного с тобой не случится.

Наилий заканчивает тихо, борясь со слабостью, и мой запал проходит. Сажусь на стул рядом с капсулой и тру большим пальцем висок. Столько раз обсуждали и опять говорить? Не хочу, надоело, но попытаться объяснить нужно.

– Да пойми ты, Наилий, ни одна женщина меня не выдержит. Я или на дежурстве или сплю после дежурства уставший и предельно злой. А женщины внимания хотят. Разговоров, прогулок…

– Вот и не дежурь так часто, – спокойно отвечает генерал. – Тебе помощников прислать? Так я позвоню Марку, организуем обмен опытом.

– Нет, – качаю головой, – сам разберусь.

Камень на шею вешаю, знаю. Страшно даже не пустить к себе, а отпустить потом, когда предателя найдут, и мудрецы вернутся в центр.

– Хватит уже одному, – мягко говорит Наилий. Когда успел подойти так близко, что руку на плечо положил? – Столько циклов прошло, а ты до сих пор от каждой шарахаешься.

Воспоминание режет на живую по натянутым нервам, снова взвиваюсь:

– А ты мою личную жизнь решил устроить? Вот истинная причина, да?

– Нет, – холодно возражает генерал, – мне нужно спрятать мудреца. Если ты не забыл, на твоего командира совершено покушение. Где-то среди моих офицеров предатель и, возможно, не один. Так уж вышло, что без вопросов и подозрений я верю очень не многим цзы’дарийцам. Поможешь мне?

Что еще я могу ответить? Не раздумывая и не ставя условий, забывая свои вопросы и проблемы:

– Да.

– Спасибо, Публий.

Наилий кивает на прощание и уходит из капсульной. Уже твердой походкой с прямой спиной и высоко поднятой головой. Генерал не имеет права болеть. Понимаю, не спорю, но лечить его как-то нужно. Открываю планшет и ставлю напоминание позвонить ему и проконтролировать прием таблеток. Медкапсулу возвращаю в спящий режим, инъекционный пистолет и одеяло на место. Смотрю на часы и срываюсь на выход. Поэтесса, должно быть, уже извелась ожиданием. Привез и бросил, ничего не объяснив. Действительно, категорически неучтив с женщинами.

Глава 3. Под крышей медицинского центра

Поэтесса

Аскетичный у Публия Назо кабинет. Лишенный излишеств настолько, насколько вообще возможно при высокой должности. У Летума Дара кабинет в три раза больше, а здесь полупустая комната с окном от пола до потолка, мебель квадратная, простая и, как мне думается, недорогая. Единственное кресло не обито тончайшей кожей красного оттенка, пол не застелен шкурами диких животных, а стены не увешаны многочисленными наградами и письменными эквивалентами признания заслуг. Будто не капитан вовсе, а санитар обычный.

Осторожно сажусь на край стула для посетителей и расслабляюсь, закрыв глаза. Мудрецов-двоек сейчас всех надежно спрячут. Волнительно за каждого, но особенно за Мотылька с Создателем. Первую генерал закроет так, что никто не найдет, а второй сам в какую-нибудь историю влезет. Слишком долго сидел взаперти и копил злобу на весь мир. Должно это во что-то вылиться. Не верю я аскетам. Они только внешне сдержанны и строги, а внутрь заглядывать страшно. И не важно, что сверху вместо оболочки: белая больничная форма или черный военный комбинезон.

Какие демоны терзают капитана Назо? Не учтив он с женщинами, от обращения дарисса его тошнит. Кто же его так сильно обидел, что теперь каждая в чем-то да виновата? Портрет обидчицы легко можно составить из маленьких деталей, раздражающих в других женщинах сильнее всего. Мне запретил головой вертеть – первая черта. Любопытна была злодейка и по-детски восторженна. Циклов двадцать, не больше. Тянет всех мужчин после пятидесятого цикла на молоденьких, чистых и не испорченных. А в том, что капитану больше сорока, я не сомневаюсь. Всегда чувствую возраст по тому, как держится и разговаривает. Не мальчишка с гонором, знает себе цену.

Ну вот, разложила уже, препарировала, нафантазировала, а заодно определениями наградила. Плохо, стыдно, нужно прекращать.

Долго сижу, уже спина затекает, в голове туман вместо мыслей и противно тянет затылок. Шепчу про себя, уговариваю, чтобы потерпело: «Только не сейчас, не здесь, капитан скоро вернется, а я окаменевшая с пустым взглядом и приоткрытым ртом». Но когда с моим мнением считались? Предсказание накатывает волной прибоя, принося с собой удары боли. Они вонзаются длинными спицами в затылок, и волна уходит, оставляя онемевшие пальцы. Тошнит сильно, в глазах мельтешат обрывки картинок, будто ворох журнальных вырезок. От оглушительного шелеста хочется выть. Слепну и глохну, растворяясь в хаосе. Ищу там себя и собираю по частям. Прижимаю к груди полные руки слов и вскакиваю скорее записать, пока не потерялись.

Беспорядочно шарю по сидению, а в пальцы никак не попадают листы. С трудом понимаю, что не в палате, где все рядом, в чужом кабинете нужно искать. Затылок взрывается болью. Если не выплесну предсказание в стих, доконает до обморока. Сквозь красные и черные пятна в глазах нащупываю ящик стола. Нет. И во втором нет. Третий и наконец-то бумага. Где карандаш? Быстрее, быстрее!

Он – художник, чертит ласку на холсте нагого тела,

Пальцы-кисти окуная в капли пота как в палитру.

Стоны плачем под мужчиной, этого ведь ты хотела?

Так не прячь лицо в подушку, вспоминая ночь под утро.

Карандаш продавливает последние буквы, а я комкаю лист. Уши краснеют, обожжешься. Какой еще художник? Как я его встречу, сидя взаперти? Вселенная придумала новую шутку и дразнит несбыточным. Всему свое время, знаю, но проще поверить в атаку на центр, чем в это. Вранье, что санитары засматриваются на пациенток. Не нужны мы психи, когда вокруг полно нормальных. А психиатры и за женщин не считают. Набор рефлексов, реакций и сбитых поведенческих шаблонов. Чем глубже заглядывают, тем дальше хотят быть, и дело не в профессионализме. Кто тогда? Еще и художник. Бред.

Замок пищит, запуская в кабинет капитана Назо.

– Пойдем, провожу тебя, – начинает говорить он и останавливается в двух шагах от порога.

Теперь, очнувшись, я тоже вижу вывернутые ящики стола, ворох бумажных листов, разбросанные скрепки и мятый ком у себя в руках. Просил ничего не трогать, помню.

– Я… у меня, – заикаюсь, не зная, как оправдаться.