Охота на мудрецов. Неизданное

– Что там? – строго спрашивает капитан и тянется к мятому предсказанию. – Отдай.

– Нет!

Кричу слишком громко, и он инстинктивно отдергивает руку, словно я взбесившаяся собака. Опускаю глаза и повторяю тише:

– Нет, можно я оставлю листок себе? Пожалуйста.

– Как хочешь.

От тяжкого вздоха медика мне больно. Он молча прибирает устроенный мною бардак, раскладывая по ящикам бумагу, упаковки с чем-то медицинским и медленно поднимает с ковролина скрепки. Опускаюсь рядом на колени и пытаюсь помочь, но он забирает канцелярию из моих рук:

– Хватит, дрон-уборщик есть, пойдем.

Прячу мятый комок за спиной, в мыслях нет выбросить в урну. Найдет кто-нибудь и прочтет, я знаю. А потом подумает плохо о капитане. Неприличные стихи на работе читает. Или сам пишет, что намного хуже.

Снова лифт и самый последний этаж под крышей. Кнопка на панели держится отдельно, как наказанный за шалости ребенок. Его в угол поставили, а он смотрит украдкой оттуда, как играют и смеются другие дети. В какой угол сейчас поставят меня?

Двери кабины открываются, и на меня обрушивается поток летнего зноя. Прозрачные стекла с легкостью пропускают весь жар светила на полукруглую площадку перед лифтом. Совершенно пустую, если не считать единственной двери в стене. Что может быть в медицинском центре так высоко? Под самым шпилем.

– Проходи, – тихо говорит капитан, касаясь ладонью считывателя замка, – я здесь живу.

Комок бумаги в кулаке становится влажным от пота. Все еще не верю. Надеюсь, что шутка, но нет. Обычная прихожая обычной квартиры. Форменная куртка на вешалке, высокие армейские ботинки на подставке и зеркало с моим бледным лицом. Внутри так же жарко, а стоит мне переступить через порог, с потолка тянет холодным воздухом.

– Я выключаю климат-систему, когда ухожу на дежурство, – рассказывает капитан, – не зачем ей впустую молотить. Я один здесь, гостей почти не бывает, никто тебя не найдет и не потревожит. Сухпаек на кухне где-то в шкафах, в холодильнике тоже что-то есть. Располагайся, а я на работу опаздываю. Я закрою тебя, надеюсь, охрана у дверей не понадобится? Сбегать собираешься?

– Некуда мне бежать, – оборачиваюсь к нему и нахожу в себе силы посмотреть в глаза. – Обещаю не устраивать погром. На этот раз честно.

Мимика на лице капитана играет, как у хорошего актера. Сначала он недовольно хмурит брови, потом скептически кривит губы, а в завершении морщится, как от горького лекарства.

– Погром я выдержу, лишь бы не пожар или потоп. В котором часу ты принимаешь препараты?

Вот оно. Списал все на буйство умалишенной. Логично для медика, но мне неприятно.

– Я не сижу на препаратах.

– Почему?

В глазах Публия вспыхивает удивление пополам с настороженностью. Как теперь объяснять, что они не нужны? Не поверит же.

– Стойкая ремиссия. Только витамины, анальгетики от головной боли и снотворное иногда.

– Хорошо, – отвечает капитан, а я по тону догадываюсь, что плохо.

Важный очень, раз живет в главном медицинском центре. Перед таким врачебная тайна – не тайна. Залезет в историю болезни, а там вся моя красота с обмороками, припадками и тремя попытками суицида.

– Вечером вернусь, – обещает Назо, разворачивается и уходит, закрывая за собой дверь.

Что за приказ такой сочинил генерал, раз мудрецов по квартирам офицеров прячут? Понимаю, хотел забрать себе Мотылька на законных основаниях, но при чем тут я? Хорошо, что в предсказании художник, а не медик, это успокаивает. Но вторгаться в чужую жизнь страшно даже по принуждению.

Пока я нерешительно мнусь в прихожей, рассматривая через коридор очертания квадратных диванов в гостиной, из-под вешалки с противным попискиванием выкатывается дрон-уборщик. Маленький домашний робот, убирающий пыль, подметающий грязь и протирающий пол влажным валиком. В центре такие выкатывались на работу утром и вечером, а у капитана автоматически настроены под его график. Уборщик тычется в ноги и бесшумно сканирует меня, определяя параметры препятствия. Ухожу с дороги, чтобы не мешать. Сначала нужно найти бумагу и карандаш, а то снова что-нибудь разобью или сломаю.

Глава 4. Лимонный пирог

Публий

Тьер, у меня в квартире женщина! Думать не хочется, в какой шкаф она может залезть и что там найти. Нет, расчлененные тела я в холодильнике не прячу, дневников не веду и секретных записей дома не храню, но все равно неуютно. Теперь не раздеться до домашних штанов и не расслабиться, комментируя действия коллег и пациентов. Не принято у офицеров материться при женщинах. Спать ей опять же нужно где-то, продовольственный паек на нее брать, одеть во что-то. Не в больничной же форме она будет сутками. Разделить быт на двоих сложнее, чем посох сломать. Женщина в квартире сразу окажется везде. Я уверен, что как бы чисто не убирались дроны, вернувшись, застану Поэтессу с тряпкой в руках. Словно я грязное животное, а не капитан пятой армии. Кхантор бэй!

– Летум, – сдерживая раздражение, бормочу в гарнитуру, – перешли мне историю болезни мудреца Поэтессы.

– На сколько дней открывать допуск? – деловито интересуется главный врач объекта ди два лямбда пять.

Только вопрос не ко мне и даже не к генералу, а к начальнику его службы безопасности. Как долго майор Рэм будет искать организатора покушения? Мне каждые сутки покажутся вечностью.

– На три дня, дальше посмотрим, – отвечаю и через паузу слышу, как капитан Дар подтверждает отправку.

Благодарю его и прощаюсь, открывая на планшете увесистый файл с историей болезни. Обследования разворачиваются длинным списком. Не с потолка гражданские психиатры взяли диагноз, а военные потом еще раз перепроверили. Видел я уже подобное, когда читал для Наилия историю другого мудреца. Шизофрению никому за обыкновенную истерику не ставят, и здоровых цзы’дарийцев в психбольницах не держат. Что бы ни сочиняли любители теории заговоров. От неугодных действующему режиму избавляются куда проще и быстрее. Мы – наемники, и в искусстве убивать весьма преуспели.

Удручающая картина заболевания у Поэтессы. Увольнение с работы, разрыв связей с друзьями и родственниками. Месяц лежала дома и не выходила из квартиры. С таким дефицитом веса в стационар доставили, что не понятно, как вообще выжила. Три попытки суицида в анамнезе, срывы, обострения, обонятельные и слуховые галлюцинации, навязчивые идеи о пророчествах и высших сущностях из потустороннего мира. Однако последние месяцы отмечены, как стойкая ремиссия. Видел я сегодня эту ремиссию. Что Поэтесса написала, а потом в руках комкала? Ничего не украла из кабинета, только листы разбросала. Не понимаю, как Луций Квинт решился снять ее с препаратов. Без лекарственной поддержки любая мелочь может спровоцировать обострение: внезапный яркий свет, слишком громкий звук, межсезонье и с его сменой ритма жизни и, конечно, стресс. Такой сильный, как сегодня с нападением на центр. Седативные у меня дома есть, нужно будет еще снотворного с собой взять. Тьер! Я хирург, а не психиатр! Мое дело резать и шить, а не вести задушевные беседы с пациентами психиатрии.

Прячу планшет с гарнитурой в карман и встаю из-за стола. Рабочий день закончился, пора домой. Не думал, что стану нервничать по этому поводу. Хотя, какая в бездну психиатрия? В моем доме женщина, и я не вызывался ее лечить, мне жить с ней придется.

Ухожу, как всегда, последним, выключая свет и сдавая этаж охране. Лифт уносит вверх и выпуская на свет огней ночного города. Помню, согласился на переезд только ради вида из окон. Последний этаж медицинского центра, панорамное остекление и вся Равэнна, как на ладони. Яркие огни в темноте ночи напоминают космос. Холодный и равнодушный ко всем и ко мне лично, но не сегодня. Бездна, как же не хватает одиночества! Тоже, что ли, закрыться в квартире на месяц и лежать на диване?

Замок на двери цел, дымом не тянет, спасательная служба не приезжала, кажется, все в порядке. Толкаю дверь и замираю, почувствовав аромат свежей выпечки. Последний раз в квартире так пахло, когда я слег с пневмонией и Наилий приезжал навестить. У генерала много тайн и одна из них – любовь к кулинарии. Печеным пахнет. Булочки или пирог?

– Поэтесса?

Пока закрываю дверь и разуваюсь, она прибегает с кухни. Стоит передо мной вся румяная от жара плиты и счастливая. Буйные кудри завязала на затылке шнурком. Черным. Из ботинок моих вытащила? Вместо фартука обмоталась полотенцем.

– Капитан Назо, вы вовремя!

– Меня Публий зовут, – устало повторяю и тяну вниз молнию комбинезона. Тьер, забыл! Ужинать придется в форме.

– Я запомнила, – улыбается Поэтесса, – но привыкнуть за один день сложно. Жду вас на кухне.

Разворачивается и уходит, напевая что-то под нос и дирижируя в воздухе лопаткой для горячего. Бегло осматриваю прихожую и отмечаю, что вроде бы все на месте. Но на кухню, судя по запахам, заходить нужно с осторожностью. Рискую не узнать помещение. В ванной долго мою руки, раздумывая, куда повесить второй комплект полотенец, и в ужасе представляю будущее столпотворение тюбиков женской косметики.

– Говорят, медика можно отличить не по эмблеме на форме, а по тому, как часто и долго он моет руки, – звучит с кухни ее голос в насмешливом тоне.

Имеет право. Знает, о чем говорит.

– Почему ты бросила работу в больнице?

Появляюсь с вопросом на кухне и вижу стол, накрытый на двоих. Пирог стоит в центре. От выпечки поднимается белый пар и на дольках лимона аппетитно блестит карамель. Грамотный заход, но путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию, а вовсе не через желудок.

– Какая разница, где тарелки мыть? В больнице или в ресторане? – пожимает плечами мудрец, разрезая круглый пирог на треугольники.

Откуда ингредиенты для теста? У меня только сухпайки. Неужели Наилий после себя так много оставил?