Охота на мудрецов. Неизданное

– Отстранение от практики было временным, ты могла подать прошение на восстановление.

Сажусь за стол и тяну к себе золотистый пирог на белой фарфоровой тарелке. Посуда шумно скользит по ударопрочному стеклу.

– Могла, – бесцветно отвечает Поэтесса, – но не захотела. Знаю, что пациенты иногда умирают. Но на хирургическом столе в критическом состоянии, а не у отоларинголога под наблюдением.

Вот зачем влез с расспросами? Удивился, пока читал документы, что много случайностей и обстоятельств привели ее в психиатрический стационар. Однако таких подробностей в истории болезни не было. Их умышленно скрыли? Зачем? Она не стала рассказывать, а я не захотел спрашивать. Сделал вид, что занят ужином, но эмоциональную реакцию заметил. Градация между радостью и грустью весьма четкая. Нет у Поэтессы апатии и других негативных симптомов шизофрении. И это не может не радовать. А еще пирог очень неплох.

– Лимоны свежие, – нахожу еще одну странность, – где взяла?

– В гостиной.

Следующим куском давлюсь, кашляю и запиваю водой.

– Это декоративный лимон!

Возмущаюсь зло и резко, забыв, что нужно сдерживаться, а в зеленых глазах мудреца вместо испуга, паники или другой защитной реакции только озорство.

– Дерево маленькое, а плоды на нем настоящие. И два почти перезрели. Лучше их съесть, чем выбросить.

Не поспоришь, но кусок все равно в горло не лезет. Я почти сдружился с лимоном, поливал его по графику и подрезал, как положено. А теперь сижу и ем. Странное чувство.

– Ладно, но больше его не трогай.

– Хорошо, не буду, – вздыхает Поэтесса, – подумала, что сухпайками всегда успеем наесться, хотелось чего-нибудь другого.

«Из нормальной жизни» – приходит мне мысль и колет укоризной. Питание у пациентов сбалансированное, четко выверенное и такое же однообразное, как состав сухпайка. А здесь настоящее чудо. Горячее, ароматное. Из той… другой жизни.

– Я редко здесь ем, – пытаюсь оправдаться, – потому и не храню ничего скоропортящегося. Если хочешь, я достану продуктов. Молоко, яйца, кефир…

– Муку и сахар, – расцветает она улыбкой, – а еще сливочное масло, крупу и овощей с фруктами.

– Подожди, уже нужно записывать, – прошу я и тянусь за планшетом.

Красиво она улыбается, заразительно. Открываю заметки и быстро составляю список. Хочет готовить – пусть. Сидеть без дела в четырех стенах та еще пытка. Прячу планшет и доедаю пирог.

– Спасибо за ужин, Поэтесса.

– Не за что, – она делает паузу, а потом пробует мое имя на вкус, привыкая, – Публий.

Меня царапает эта разница. Все равно, что обращаясь ко мне, говорить «медик» или «офицер».

– Кто придумал вам прозвища? Зачем?

– Создатель так решил, – отвечает мудрец. – И мне Поэтесса больше нравится, чем пациент тау три эпсилон ноль двадцать семьдесят.

Теперь понимаю, и картина складывается. Тау три эпсилон ноль двадцать семьдесят – номер, позволяющий шифровать в системе истории болезни. Помню, что Поэтесса объявлена мертвой, и личные данные стерты. А персонал военного центра, видимо, не придумал ничего лучше, как вместо имен дать всем номера. В итоге мудрецы создали свою систему, стараясь одним словом выразить суть своих способностей. О видениях Поэтессы в истории болезни больше всего информации, но я просматривал бегло, не вдаваясь в подробности навязчивых идей.

– А почему не Провидица?

Мудрец снова улыбается легко и открыто:

– Потому что иногда я пишу стихи просто так, ради собственного удовольствия. Не вкладывая в них предсказание будущего. Моя личная терапия. Очень эффективная.

Поэтесса расслабленно сидит на стуле и не боится встречаться со мной взглядом. Легкая, воздушная. Верю, что пишет стихи, и не верю в диагноз. Ошибки бывают даже у дотошных психиатров. Так же, как нервные срывы, апатия и необдуманные поступки у любых цзы’дарийцев. Сломать жизнь слишком просто. Настолько, что потом ее невозможно вернуть.

Глава 5. Тихий семейный вечер

Поэтесса

Обмываю тарелку и ставлю в шкаф на решетчатый держатель. Посуда белая, без рисунка, рельефа и другого декора. По-военному простая и лаконичная. Тарелки четко рассортированы по размеру и стоят, как солдаты в строю. В доме все так. Порядок идеальный, если не сказать педантичный. В плательном шкафу длинный ряд одинаковых белых рубашек и черных комбинезонов. Увлечение монохромом сводит с ума. У Публия все или белое, или черное. Я бы взвыла, не будь на диване бирюзовых подушек, бледно-голубого ковролина в спальне и столешниц из бледно-зеленого стекла. Да, я слонялась по квартире, не зная, чем заняться. Совала любопытный нос в шкафы и тут же закрывала дверцы, стыдясь порыва. Ничего необычного или скандального не нашла. Однако создалось ощущение, что здесь живут только дроны-уборщики. Пусто, стерильно и холодно.

Пирог затеяла только для того, чтобы согреться, а потом втянулась. Давно не готовила, соскучилась. Продуктов мало, тесто вышло не таким, как хотела, завтра попробую по-другому. Приятно, что капитан не возмутился и не запретил. Значит, вкусно получилось. И бездна с ним, с этим лимоном. Молчаливый член семьи с жесткими зелеными листьями. Я бы поняла рыб в аквариуме, кота, хотя бы механического, но дерево? Кажется, воображаемая обидчица перестаралась. Разбила сердце капитану основательно. Никого там нет.

Насухо вытираю стол, раковину и выхожу в гостиную. Спать уже хочется, непростой был день, а голод информационный покоя не дает. Как бы расспросить у Публия про мудрецов? Сидит капитан в кресле и читает с планшета. До сих пор не переоделся в домашнее, меня стесняется. Расстегнул воротник рубашки, молнию комбинезона до пояса и успокоился. За окном ночь, умные стекла затемнились, стрелки на часах приближаются к полуночи, а я снова не знаю, куда себя деть. В палате можно было поболтать с Мотыльком, а здесь только чинно присесть на край белого дивана, как положено воспитанной женщине.

Капитан читает, не обращая на меня внимания. Жду, жду и теряю терпение:

– Публий, можно вопрос?

– Да.

– В шкатулке лежат пуговицы. Они от форменных рубашек оторвались?

Военврач поднимает на меня взгляд, и я наслаждаюсь искренним удивлением. Но потом он хмурится. Бездна, я выдала себя с головой! Сейчас решит, что залезла в каждую щель, а это не так!

– Да.

Емко и лаконично, зато спокойно. Наглею дальше:

– А рубашки без пуговиц в шкафу висят?

Публий кладет планшет на колени и так внимательно меня изучает, словно хламидии под микроскопом в мазке ищет.

– Да, в шкафу. Нет, времени самому пришить нет. И желания тоже.

Догадливый какой, упреждает ответом мои вопросы. Проматываю вступительную часть и перехожу к сути:

– Можно я пришью?

Жду еще один тяжелый вздох, ворчания сквозь зубы, молчания, наконец, но Публий достает из кармана плоский контейнер и протягивает мне. Пересаживаюсь на диване ближе, чтобы забрать. Внутри швейная игла и две катушки ниток. Какого цвета? Черные и белые, разумеется.

– Неожиданно, – улыбаюсь, отматывая нить и думаю, что придется рвать зубами или просить ножницы, но нить отрезана. И следующая тоже. До чего же все продумано.

– После ранения кровь с формы отстирывается, а прорехи остаются, – рассказывает капитан, – не выбрасывать же годный комплект из-за нескольких дыр. Вот и шьем, как умеем, белыми нитками рубашки и черными комбинезоны.

Логично. А хирург постоянно зашивает раны и сил на одежду уже не остается. Благодарю и достаю из шкафа рубашки без пуговиц. Занятие на вечер нашла, уже не плохо.

Шитье успокаивает. Размеренные уколы иглой и протягивание нити поглощают внимание. Голова освобождается от мыслей и проблем, уходит нервная дрожь и снова тянет в сон.