Охота на мудрецов. Неизданное

– Наилий, – говорит капитан, и я вздрагиваю от неожиданности. Растерянно кручу головой по сторонам, не сразу заметив гарнитуру на ухе медика, – Таблетки выпил? Почему? Сейчас выпей! Тьер, ты хотя бы лежишь? Да, конечно, так я и поверил. Нравится мучиться с сотрясением? Катись в бездну!

Публий нервно срывает гарнитуру с уха и прячет в карман. Вспоминаю одного единственного Наилия в секторе. Если кто-то знает о Мотыльке, то только он.

– Рада, что Его Превосходство жив и здоров, – говорю я, и капитан резко оборачивается:

– Жив? Ты знаешь про покушение?

Да что за демоны меня сегодня за язык дергают? Не иначе дух-паразит завелся, как у Мотылька. Но отступать поздно:

– Я сделала предсказание, а потом мудрецы увидели ракету из окон центра.

Публий думает, кусая нижнюю губу. Не хочется мне рассказывать о способностях, скучно. Но военврач либо не любопытен, либо читал мою историю болезни. Так ничего и не сказав, снова опускает глаза в планшет.

– А Мотылек? Она жива и здорова?

– Извини, не знаю. И про других мудрецов из центра тоже. Я прячу тебя и все.

От расстройства прокалываю палец иглой. Придется ждать предсказания. Если оно будет, конечно. Капитан ерзает на диване. Устраивается удобнее на высокой и прямой спинке. Подлокотников нет, развалиться при мне ему воспитание мешает, а мне уже стыдно, что я здесь.

– Ты куда? – спрашивает Публий, когда встаю с кресла вместе с рубашками.

– На кухню.

Наверное, у меня обиженный вид. Не справилась с мимикой.

– Я, правда, не знаю, что с остальными, – говорит капитан, – привык не задавать лишних вопросов. Мудрецы строго засекречены, чихнуть нельзя, чтобы в разглашении не заподозрили. Потерпи пару дней, я выясню.

Не ожидала от него. Хочется объяснить, как близки все наши. Друг за друга держимся, потому что больше не за кого. Слова подбираю, не знаю с чего начать, а потом просто говорю:

– Спасибо, Публий.

– Не за что пока.

Он снова ерзает на диване и через силу выталкивает слова:

– Посиди со мной… пожалуйста.

От слабости в ногах падаю обратно на диван. Капитан умолкает и прячет взгляд. Я словно заново с ним знакомлюсь. Куда делся строгий и вечно раздраженный военный? Генералу тыкает и в бездну его посылает, а меня просит.

Сижу, пришиваю пуговицы. Не клеится у нас разговор, но иногда и не нужно. Публий достает из кармана стилус и пишет на экране планшета. Графики, наверное, чертит или пометки на полях рисует. Только почему на меня поглядывает? Нет, не показалось, сейчас снова. Мимоходом, но все же. Рисует?

В памяти ярко вспыхивает пророчество о художнике. Каждая строчка до последнего слова. Рубашки падают с колен, когда иду к Публию. На миг кажется, что вижу испуг в глазах, и капитан кладет планшет экраном вниз:

– Что?

Замираю в шаге него. Тянет выпалить: «Меня рисуешь?», но такой бестактности даже мудрецу не простят.

– Палец уколола, кровь не останавливается.

Кошмарный бред. Разве можно обмануть медика детской отговоркой? Но Публий берет за руку и рассматривает ранку. Ладони у него сухие и теплые, а прикосновения осторожные. Как у хирурга на операции.

– Вижу прокол, но кровь не идет.

Проводит по едва заметной точке на указательном пальце, и меня будто током дергает. Забываю, зачем бросилась к нему. В бездну идут рисунок на планшете и пророчество. Тепло и спокойно становится в стерильной комнате, выстуженной, как операционная. Мгновение останавливается, впечатываясь в память фотографией. Буду потом перелистывать альбом, лежа на койке в палате.

– Поздно уже, пора спать, – тихо говорит Публий, – я себе на диване постелю. А ты иди в спальню.

– Нет, – решительно мотаю головой, – ты у себя дома, а я в гостях. Буду спать на диване. Не обсуждается. Где постельное?

Капитан поджимает губы и сдается. Уходит в спальню, а я переворачиваю планшет. Бездна, экран погас. Снимаю блокировку и вижу сканер отпечатков пальцев. Беда. Не узнаю теперь, что рисовал и, главное, как. Может, там абстрактные волны и круги, а я его к художникам причисляю. Дома на стенах ни одной картины, даже распечатанной репродукции. Не он все-таки. Мне бы радоваться, а я расстраиваюсь. Из-за чего? Мимолетное, ничего не значащее прикосновение. Проклятое пророчество. Опять угодила в водоворот фантазий и теряю связь с реальностью. Готова сочинить симпатию там, где ее нет. Ни с моей, ни с его стороны. Пройдет несколько дней, и я вернусь в центр. Унесу с собой аромат лимонного пирога, огни ночной Равэнну и теплоту мужских рук.

Публий возвращается из спальни с подушкой, покрывалом и белой стопкой ткани. Отдает все мне и желает легких сновидений.

Глава 6. Как сложно подарить букет

Публий

Яркий свет будит строго по расписанию. Это, конечно, не окрик: «Встать, кадет!», но пробуждение все равно жесткое. Рывком сажусь на кровати, вытягивая себя вверх. Одеяло падает, выгоняя меня из теплоты постели в прохладу комнаты. Перестаралась климат-система, нужно отрегулировать. Но сначала умыться и побриться. Кхантор бэй, и куда я в одном исподнем? Поэтесса спит в гостиной, увидит меня. Стоять!

Трачу время на то, чтобы прошел туман в голове. Утренний ритуал сбит, и теперь я тычусь в шкафы, как слепой. Ногами ищу штанину комбинезона и негнущимися пальцами толкаю пуговицы рубашки в петли. Давно стоило поменять на рубашки с липучками, но мне некогда. Иногда даже бриться. Под маской щетины все равно не видно.

Поправляю воротник, приглаживаю волосы рукой и толкаю дверь. Гостиная дышит жаром в лицо. Кровавые гнароши! Я забыл, что на ночь климат-система отключается во всех комнатах, кроме спальни. Сколько же здесь градусов тепла? Окна глухие, не открываются, воздух насыщен паром. Тяжело спать в таком помещении. Голова сейчас будет у Поэтессы болеть, а виноват я. Идиот!

Мудрец лежит на диване в одном белье. Куцем лоскуте ткани, едва прикрывающем ягодицы. На голой спине влажные от жары кудри. Поэтесса отвернулась от меня и тихо спит. Мне бы разбудить, измерить давление, принести воды, но я стою, как дурак, и любуюсь изгибами стройного тела. Бархатистой кожей и золотом волос. Спящая женщина особенно прекрасна. Чиста, хрупка и беззащитна. Есть в ней что-то от каждой из несуществующих богинь.

Тянет меня на лирику и так рисовать хочется, что спазм простреливает правую ладонь. Сам себе приказываю опомниться, пока голова не поплыла от жары. На стене контрольная панель управления климат-системой. Нажимаю на кнопку и слушаю тихий шепот вентиляторов. Поток холодного воздуха падает с потолка и стелется по полу, сквозняком прокатываясь по голой спине Поэтессы. Она вздрагивает и поворачивается ко мне, закидывая руки за голову. Полная, красивая грудь соблазнительно покачивается, а холод окутывает разомлевшее от тепла женское тело, заставляя соски превратиться в тугие темные горошины.

Это выше моих сил. Вздрагиваю, чувствуя, как наливаюсь тяжестью до устойчивой эрекции. Рубашка прилипает к спине, верхняя пуговица впивается в горло. В комбинезоне тесно до сладкой боли в паху. Ничего не имею против, но не здесь и не сейчас. Заставляю себя вспомнить, что обязан прятать мудреца по приказу генерала, а Поэтесса открывает глаза. Мгновение, чтобы прийти себя и разгадать ситуацию. Она лежит обнаженная, а я подглядываю за ней, как подросток на гормонах. Отступаю назад, ожидая оглушительный женский визг, но мудрец молча натягивает одеяло до подбородка.

– Прости, – шепчу я и быстрым шагом пересекаю гостиную.

Уши горят от стыда, в полумраке еле-еле нахожу ручку двери и бью ладонью по считывателю на замке. Хуже не придумаешь. Так опозорился, что в зеркальную стену лифта не могу на себя смотреть. А эрекция и не думает пропадать. Тьер, почему возбуждающие таблетки есть, а успокоительных не придумали? Они куда полезнее иногда. Как я теперь буду работать? У меня две операции в первой половине дня. Похотливый эриданин, а не военный врач!

На этаже пусто и темно. Бреду по коридору, перешагивая через пятна света от «дежурных» светильников. Давно не приходил на рабочее место так рано. Дал повод лейтенантам шептаться, что, наконец, начал выслуживаться. А то странно. Самого генерала лечу и до сих пор капитан. Тьер, плевать!

Вламываюсь в собственный кабинет и падаю в кресло. Срабатывает пассивный датчик объема, подавая сигнал электронике, что хозяин прибыл. Электрохроматическое стекло в окне становится прозрачным, включается информационная панель на стене, дует холодом кондиционер, и только у меня нет кнопки перевода в рабочий режим. Перед глазами нагое тело, а на языке привкус лимонного пирога. Хоть в туалет иди снимать напряжение. Можно в кабинке закрыться… Кхантор бэй, о чем я думаю! В лучшем случае голову засуну под струю холодной воды.

А еще можно поработать. Это всегда помогало. Снимаю блокировку с экрана планшета и открываю график закупки медикаментов. Экономисты, как обычно, просят ужаться. Послал бы в бездну, но ведь не отстанут. Цифры отвлекают, но ненадолго. Вместе со спокойствием приходят бытовые проблемы. Список продуктов для нового пирога Поэтесса надиктовала длинный. Допустим, я озадачу пищеблок, они соберут все необходимое, деньги высчитают с моего довольствия, и проблема решится. Но мудреца нужно не только накормить, но и одеть. Где я достану платья, туфли, сумочки, браслеты, шарфики, чулки, белье, наконец? Будь Поэтесса, обычной женщиной, я бы отдал ей платежную карту и отправил в магазин. Но военные тайны по городу не гуляют, не встречают закат на набережной Тарса и не сидят в кафе с креманкой мороженного.

Вешаю на ухо гарнитуру и набираю номер Гнея Рома. От мыслей о дисциплинарном взыскании за разглашение секретного приказа генерала удерживает только уверенность в молчаливости разведчика.

– Слушаю, – сонно бормочет капитан.

Разбудил я его, конечно, на часы нужно смотреть!

– Гней, это Публий, – заикаюсь уже на приветствии, не зная, как сформулировать странную просьбу. – Извини, что так рано.

– Ерунда, я уже встал. Говори.