Герцог Чёрная Роза (I)

– Дочь моя! – сказал старик. Дом наконец оторвала свой взгляд от некой невидимой точки и посмотрела на отца.

– Папа… – прошептала она. – Зачем ты согласился на этот брак?

– Я спасал свой замок и своих дочерей, Мари-Доминик.

– Я думала… думала, что ты хочешь обмануть герцога. Что ты ждешь Монсегюра и Дюваля. Я только хотела выиграть время до их появления…

– Разве ты не слышала? Барон Дюваль далеко на юге, у Каркассона. А замок Марианны пал, и Монсегюр сдался Черной Розе. Никто бы не пришел нам на помощь, Дом! Поэтому – если это хоть немного облегчит твою боль, – знай, что своим браком с герцогом ты спасла нас всех!

– Да… но цена слишком высока, папа.

– Ты еще слишком юна и не знаешь, что за все в этой жизни приходится платить. Неисповедимы пути Господни, девочка моя! Возможно, ваш союз окажется счастливым… и ты полюбишь своего супруга!

– Нет… никогда… скорее я умру!

«Только не мысль о смерти! Надо взбодрить её, направить её мысли в другое русло!»

– Дочь моя, я принял решение… Я отправлю тебя к своей двоюродной сестре Агнесс, которая является аббатисой монастыря Святого Доминика в Мон-Луи. Она много лет назад вышла замуж за кастильского гранда и долгое время жила при испанском дворе, но, овдовев и оставшись бездетной, вернулась во Францию и постриглась в монахини, достигнув через десять лет высокого звания аббатисы. Агнесс – женщина весьма ученая и достойная, знающая к тому же прекрасно все тонкости дворцового этикета… Я растил тебя и воспитывал, Доминик, любя и лелея; но теперь понимаю, как мало я тебе дал. Да, ты прекрасно владеешь мечом и луком, ты лучше любого самого искусного наездника держишься в седле. Будь ты моим сыном, а не дочерью, – я бы гордился тобой безмерно! Но – увы! – девушке, а тем более замужней женщине, все это знать и уметь совсем не к лицу. А твои знания ограничены, ты – как полевой цветок, не ведавший ножниц садовника. Я баловал тебя и потому позволял слишком многое… Теперь ты видишь сама, к чему привели твои безрассудство, несдержанность и непослушание. Мари-Доминик! Отныне ты – не только моя дочь; ты замужем, твой супруг – кузен короля, и я не хочу, чтобы твой муж краснел за тебя, когда ты окажешься в Париже, и тебя представят его и ее величествам. Поэтому ты отправишься в монастырь, где тебя научат достойным манерам, музыке, рисованию, пению, вышиванию, языкам. Завтра утром ты отправишься в дорогу. А пока – переоденься и спускайся в нижнюю залу. Стол уже накрыт, и свадебный ужин готов.

Хотя Дом не ела практически со вчерашнего вечера, её замутило при мысли об еде. А, может, от того, что отец сказал «свадебный». Она восприняла известие о монастыре абсолютно равнодушно. Быть может, это даже к лучшему – оказаться подальше отсюда, где все и вся напоминает ей о её позоре и невосполнимой утрате… Утрате свободы, юности, душевного спокойствия, радости. Все это было потеряно ею навсегда.

– Я переоденусь, папа, но есть я не хочу.

– В таком случае, – сказал старый граф, – я позову Элизу, чтобы она помогла тебе, и жду тебя в конце коридора, около комнаты твоих младших сестер.

Через десять минут Доминик подошла к спальне Анжель и Николь. Зачем отец позвал её сюда? Эта комната стала ей ненавистна, как и все, что было связано с Черной Розой.

Граф стоял на пороге. Рядом с ним топталась в некотором замешательстве Мюзетта с веником и деревянным совком в руках.

– Мюзетта! – произнес Руссильон. – Отдай совок и веник Мари-Доминик и ступай ужинать. Моя дочь насорила здесь – она и уберет! Ты поняла меня, Доминик?

Дом с необычной покорностью приняла из рук опешившей Мюзеты веник и совок и вошла. Дверь за ней закрылась. Ванну уже убрали. На синих коврах на полу и на постели лежали куски изрезанного ею плаща герцога. Окно было открыто, и ночной ветерок весело гонял по комнате клочки горностаевого меха.

Девочка, сначала медленно и как бы осторожно, но постепенно все с большим ожесточением принялась сгребать веником эти жалкие останки недавно столь роскошного одеяния Черной Розы. Неожиданно какой-то предмет, задетый веником, покатился прямо ей под ноги. Это был драгоценный флакончик с загадочным зельем. Рубиновая крышечка вылетела, и опять все тот же странный волнующий аромат поплыл по комнате.

Дом схватила флакон, заткнула пробкой и, подойдя к окну, с силой размахнулась и швырнула дорогую безделушку в ров с водой. Далеко внизу послышался всплеск… О, если б можно было так же просто и легко зашвырнуть куда-нибудь подальше весь этот ужасный нескончаемый день!

Она снова с остервенением начала махать веником. Вдруг то ли смех, то ли рыдание вырвалось из её груди. «Я здесь работаю, как простая служанка! Я, графская дочь… Нет, не графская дочь – а герцогиня, жена двоюродного брата короля!»

Это было невыносимо. Она бросила веник и упала на постель, рыдая и бессильно молотя по шелковому голубому одеялу маленькими кулачками

Разрядка наступила. Стоявший за дверью и чутко прислушивавшийся к звукам за нею старый отец облегченно вздохнул, перекрестился и медленно пошел по коридору к комнате Флоранс.

Заглянувшая в комнату круглая полная луна равнодушно смотрела на плачущую тринадцатилетнюю девочку, лежавшую ничком на кровати. «Пути Господни неисповедимы, – словно говорила луна, – и могло случиться так, что эту ночь ты провела бы на этой постели не одна, а со своим супругом, герцогом Черная Роза.»

За час до описываемого в замке графа ещё более драматические события происходили на холме, где притаились пятнадцать головорезов, поджидающих Черную Розу. Бандиты услышали стук копыт и снова поспешили к краю тропинки, чтобы посмотреть вниз на подъезжающих. Наступила ночь, но луна уже всходила, освещая мертвенно-бледным светом дорогу к замку.

– Трое! – сказал один разбойник.

– Один – в белом плаще… – задрожав от возбуждения, прибавил другой. – Франсуа, погляди – это он?

Их главарь посмотрел вниз.

– Точно, ребята! Это его конь… и белый плащ! И его оруженосцы! Готовься! Ты, Крепыш, руби подпиленное дерево, но смотри, не опоздай, чтоб они не проскочили! Вы, Конрад и Жюль, полезайте с сетью на деревья. Да сами не запутайтесь, ротозеи! Мы не должны их упустить!

Всадники были уже близко. Они слегка придерживали скачущих в гору лошадей. Голый склон кончился, – они оказались под густым сводом деревьев, растущих на вершине холма. Едущий чуть впереди всадник в белом плаще взмахнул рукой, приказывая этим жестом своим спутникам ехать быстрее; но вдруг большое сухое дерево покачнулось и начало падать прямо перед мордой его вороного жеребца.

Рыцаря спасла лишь мгновенная реакция, – он успел вздыбить и повернуть коня; а вот один из оруженосцев (это был несчастный Жерар) прямо вместе с мчавшейся лошадью напоролся на длинный голый сук, который, как копье, пронзил грудь нормандца и вышел, окровавленный, из его спины. Жерар затрепыхался, как бабочка, нанизанная на булавку; но вскоре тело его обвисло. Он был мертв. Лошадь его сломала себе передние ноги и тоже билась на земле, тщетно пытаясь подняться. Затем один из разбойников прирезал её.

И Жан-Жак, и всадник в белом плаще, – это, конечно, был граф де Брие, – были невредимы. Но тут откуда-то сверху, с деревьев, на них и их коней упала огромная сеть, и четырнадцать человек выбежали с криками из зарослей по обе стороны дороги, размахивая мечами и топорами. Жан-Жак, запутавшийся больше и тщетно барахтавшийся в сети, пытаясь достать свое оружие, погиб вторым, – топор Франсуа раскроил ему череп.

Но де Брие, который показал чудеса искусства верховой езды, одной рукой заставив Сарацина встать на дыбы и резко повернуться, а другой в то же мгновение выхватив свой клинок, когда сеть упала на него сверху, не растерялся и, натягивая поводья, чтобы конь не заметался и не запутался, начал разрезать её мечом.

Он успел зарубить троих бросившихся к нему разбойников; но метко пущенная из лука стрела вонзилась верному другу Черной Розы в правое плечо, в прорезь между нагрудником и наплечьем, и Анри уронил меч. Стрелял в него тот самый прыщавый бледный парень с тонким голосом по имени Поль, оказавшийся отменным лучником.

Тогда остальные бандиты во главе с Франсуа накинулись на герцогского жеребца и, перерезав ему глотку, стащили бешено сопротивлявшегося друга Черной Розы с Сарацина и принялись наносить куда попало удары топорами и клинками, пока Анри не затих.

Все было кончено. Разбойники стояли над неподвижно распластанным телом, тяжело дыша.

– Дайте огня, – хрипло приказал, наконец, Франсуа. Под деревьями, где они находились, было совсем темно.

Один из головорезов высек огонь и зажег приготовленный факел. Франсуа наклонился, поднял забрало шлема лежавшего у его ног человека и поднес факел к лицу… И – отшатнулся. На него смотрели широко открытые, уже остекленевшие глаза друга Черной Розы.

– Де Брие… – в ужасе пробормотал главарь.

Спотыкаясь, главарь бандитов отошел в сторону от товарищей. Те, в недоумении почесывая головы, смотрели то на него, то на труп. Разбойники, видимо, не понимали, что так потрясло Франсуа.

– В чем дело? – спрашивали они друг друга.

– Не того укокошили.

– Плохо дело; нам не заплатят того, что обещали…

– Да, похоже, денежки наши уплыли!

– Не беда; представится другой случай.

– Верно говорят, что этот герцог заколдован…

– Да; и ещё говорят, что никакое оружие его не берет.

– Сатана его спас, не иначе!

– Да ведь он же сам – Дьявол… Лангедокский Дьявол!

– Франсуа! – позвал один из них. – Черт с ними, с деньгами!.. Не бери в голову, дружище!

И, подойдя к главарю шайки, он дружески хлопнул того по плечу. Франсуа обернулся – и вдруг набросился на утешавшего его и, схватив за горло, повалил на землю и начал душить.