Герцог Чёрная Роза (I)

В конце концов аббатиса велела Дом надевать при выходе из обители облачение сестры-доминиканки (которое, как и монастырские послушницы, девушка не носила) – белую тунику, сверху – черный плащ и черную густую вуаль.

Эти изменения в своей внешности, которые четыре года назад вряд ли понравились бы той Дом, которой она тогда была, сейчас бесконечно радовали девушку. Ведь, когда герцог увидит её, такую прекрасную и желанную, страсть вспыхнет в нем, как пожар!

Она мечтала об этом. Она созрела для любви, для своего таинственного, неведомого, но заранее любимого мужа. Она часто вспоминала его слова, сказанные им в глубокой задумчивости наедине с самим собой: «Я хочу, чтобы она изгибалась, как цветок под живительным дождем. Чтобы сладострастные стоны срывались с её губ. Чтобы глаза её широко распахнулись – и засияли, как две синие звезды…» Уже тогда, в тринадцать лет, она, Дом, почувствовала силу его желания. А теперь она тоже хотела этого! И хотела быть вместе с ним, и только с ним!

…Но этому не суждено было случиться. Никогда, никогда герцог Черная Роза не прискачет за ней на своем вороном Сарацине, не поцелует её, не скажет: «Вот видите, я вернулся, мадам, я сдержал свое обещание!»

Он погиб, погиб полгода назад, пал в битве при Тулузе, последнем бою этих ужасных Альбигойских войн. Конечно, сражался герцог на стороне короля Людовика; но силы обоих противников – и французов, и окситанцев-мятежников – были равны, и Доминик понимала, что Черная Роза не мог поступить иначе и открыто перейти на сторону восставших.

И герцог погиб – этот загадочный, считавшийся неуязвимым человек, в которого она начала верить, которого она ждала. Рассказывали, что вокруг себя Черная Роза навалил горы трупов, но и сам был иссечен мечами до неузнаваемости. Говорили также, что тело герцога покрыли его знаменитым белым плащом с черной розой и положили в могилу вместе с его погибшей лошадью; а сверху люди Черной Розы насыпали целый холм.

С тех пор прошло уже шесть месяцев. И, наверное, на этом кургане уже зазеленела молодая трава. Увидит ли юная вдова герцога когда-нибудь эту могилу?.. Вдова, не испытавшая ни сладость его ласк, ни жар его поцелуев…

И Доминик оплакивала и его, и себя: свой несостоявшийся брак, свои нерастраченные нежность и любовь.

Между тем, в монастыре никто, кроме тети Агнесс, не знал, что Дом была замужем, -и за кем. Когда четыре года назад племянница приехала в доминиканскую обитель, и мать-аббатиса прочитала письмо, которое прислал ей с дочерью граф Руссильон, – в нём он подробно описал все случившееся с Доминик, – девочка была готова на коленях умолять свою тетушку скрыть ото всех её брак с герцогом; ибо иначе как позором и карой Господней союз с Дьяволом Лангедока назвать тогда было нельзя. Но мать-настоятельница и сама предложила оставить в тайне замужество Дом.

«К сожалению, дочь моя, – сказала она, – этот человек – не тот, браком с которым можно было бы гордиться. Я сохраню твой секрет, и положимся на Всевышнего!»

А потом, когда открылись все благородные поступки Черной Розы, -Доминик уже тоже не могла назвать его всем своим супругом, потому что это бы выглядело, по её мнению, хвастовством; да и вряд ли бы ей поверили, после столь долгого молчания.

Но не только в монастыре никто не знал о её браке с герцогом. Казалось, после того, как граф Руссильон объявил в своем замке о женитьбе Доминик и герцога, новость эта должна была быстро распространиться и облететь всю провинцию. Но, похоже, вилланы, покинувшие в тот день замок графа, отнеслись к этому известию как к некой полусказке-полулегенде, одной из многих, ходивших по Лангедоку о Черной Розе. А, возможно, многие из этих темных забитых крестьян вообще решили, что видели в замке Руссильона не самого герцога, а его призрак. Что касается замковых слуг, – то все они искренно любили Доминик, и тоже молчали, понимая, какую жертву она принесла ради их спасения, выйдя замуж за Дьявола Лангедока. Они жалели её, ибо судьба была жестока с ней, сделав её женой такого чудовища.

А свидетелей самого венчания было совсем немного, и не все они были живы. Со стороны жениха это были де Брие, Жан-Жак и Жерар; но об их страшной участи в Руссильонском замке так и не узнали. А со стороны невесты – граф, сестрички Дом, отец Игнасио, Бастьен, Ришар, Элиза и Пьер с Филиппом. Из них двое умерли – Ришар погиб через несколько дней после отъезда Доминик в обитель; как узнала из письма отца девочка, начальник замкового гарнизона отпросился у графа по делу в Каркассон, и на обратном пути его зарезали и ограбили на дороге разбойники. А Бастьен, управляющий замком, скончался три месяца назад.

Остальные свидетели были не слишком заинтересованы в распространении слухов о замужестве Доминик, прежде всего, искренне жалея её. Таким образом, в слагавшихся в народе легендах, сказках и песнях о человеке в маске и белом плаще с черной розой, о жене герцога нигде не упоминалось, как будто её и не было вовсе.

Доминик страдала без возможности поделиться с кем-то, кроме тети, своими переживаниями. Она даже не ожидала, что ей будет так тяжела эта утрата. Её скорбь сестры восприняли с пониманием, – ведь дома девушку постигло тяжкое горе.

Семь месяцев назад её старшая сестра Флоранс, которая, как и Дом, расставшись сразу после свадьбы со своим супругом Гийомом Савиньи, так ни разу и не видела его, – получила известие, что он находится при смерти в Монпелье. Несчастная Фло помчалась туда… Гийом потерял в бою левую руку и был тяжело ранен в грудь. Несмотря на все усилия врачей и неустанную заботу жены, юный оруженосец Дюваля скончался двадцать дней спустя.

Вернувшись после похорон супруга в Руссильон, Флоранс тут же объявила отцу, что хочет постричься в монахини, и выбрала для себя картезианскую обитель, находившуюся в трех лье от замка старого графа.

Поскольку сестра Дом осталась девственницей, – что было необходимым условием для пострижения в этот строжайший по уставу монастырь, – её приняли туда. Граф отписал картезианкам богатые угодья, и Флоранс уже через месяц, в обход обычного времени послушничества, разрешили принять постриг и дать обет вечного молчания. (Впрочем, как рассказывал в письме отец, Фло и дома-то почти не разговаривала после смерти Гийома.)

Но мало того; как с ужасом узнала Дом, её сестру, по её собственной просьбе, монахини замуровали в келье, оставив лишь узкое отверстие для того, чтобы Фло могли просовывать туда скудную пищу и воду… А ведь сестре Доминик едва исполнилось двадцать! Страшный выбор!

Дом видела какое-то странное сходство в их судьбах, своей и Фло. Обе они вышли замуж – и сразу же расстались со своими супругами; обе ждали мужей – и ждали напрасно; наконец, обе потеряли их навеки – и тоже почти одновременно…

Вообще, известия из Руссильона не радовали девушку. Отец, отослав Дом в монастырь, отправил Николь и Анжель к самой старшей сестре, Марианне, в Монсегюр. Граф решил, что девочкам будет лучше в обществе Марианны, чем старика-отца и затворницы Флоранс. Отъезд сразу трех младших дочерей не мог не отразиться на старом графе. Он сильно сдал; а ещё одним ударом явилась смерть управляющего Бастьена, скончавшегося три месяца назад. Бастьен был ровесником отца Дом, и Руссильон был очень к нему привязан.

Но, несмотря на сходство в судьбах Флоранс и Доминик, было и различие – последняя вовсе не собиралась постригаться в монастырь, хоть сейчас и находилась здесь. Нет уж, ни за что!.. Она жаждала вырваться отсюда, жаждала свободы и открытого пространства, не стесненного стенами обители. Теперь, когда, после гибели герцога прошло уже шесть месяцев, Дом особенно остро почувствовала, как ей нужна свобода.

«Сесть на Снежинку – Его подарок! – и помчаться по долинам, по холмам, по лесам!.. Дышать полной грудью воздух, насыщенный ароматом цветов и трав… Тогда, тогда, возможно, я вновь обрету утерянное счастье», – мечтала девушка.

Но отец не торопился забирать Доминик из обители. Хотя она и научилась здесь всему, о чем он говорил ей перед отъездом: вышиванию, игре на лютне и арфе, пению, хорошим манерам, языкам.

Тетя Агнесс, действительно, оказалась кладезем знаний, не прильнуть к которому приехавшая в монастырь четыре года назад девочка не могла. Дом была так потеряна, так одинока, так несчастна в своем горе, в своем нежданном, нежеланном замужестве! Ей необходимо было отвлечься от своих воспоминаний, погрузиться в любую деятельность, способную заглушить терзавшую её душевную боль; и те знания, искусства и науки, которые преподавали Доминик аббатиса и сестры, оказались лучшими лекарствами. Вместо тренировок своего тела Дом отныне тренировала ум – и тренировала до полного изнеможения, чтобы вечером рухнуть на постель в своей келейке и забыться в сне без сновидений.

Мать-настоятельница отнеслась к её трагедии с пониманием и участием. Эта высокая стройная пятидесятилетняя женщина выглядела гораздо моложе своих лет, а в молодости, вероятно, была очень красива. Тетя Агнесс провела бурную жизнь, полную приключений, достойных отдельного романа. В пятнадцать лет, сбежав из родительского дома от нелюбимого жениха, она встретила своего будущего мужа, двадцатилетнего испанского гранда графа Фернандо де Рохо. Выйдя замуж за него, Агнесс была представлена ко двору кастильского короля Альфонсо Восьмого и его супруги, Элеоноры Английской, и вскоре стала первой придворной дамой королевы.

Но, после того как граф де Рохо погиб случайно на турнире в поединке, Агнесс, в отличие от своей царственной госпожи, родившей двенадцать детей, не подарившая супругу наследников, оставила кастильский двор и постриглась в доминиканский монастырь.

Тетя рассказывала племяннице: «Родные моего мужа не любили меня; я была иностранкой, к тому же граф взял меня замуж без приданого. Особенно невзлюбил меня младший брат Фернандо, Гарсия. Я очень долго не могла забеременеть, но, в конце концов, Бог услышал наши с Фернандо молитвы, и я в муках родила сына. Но через месяц малютка скончался, и я подозреваю до сих пор, что в этом виновен младший брат Фернандо. Больше детей у меня быть не могло; и, когда мой возлюбленный супруг погиб, майорат графов де Рохо достался Гарсии, как следующему по старшинству мужчине. Я же осталась почти ни с чем; и тогда решила вернуться во Францию и постричься в монахини. Я думаю, хоть и не смею утверждать, что и к гибели Фернандо на турнире Гарсия приложил свою руку, потому что после поединка выяснилось, что Фернандо ударили не тупым, как было должно в том бою, а острым копьем…»

«Какая низость! – вскричала Доминик. – Тетя, вам надо было все выяснить! Обратиться к королю и королеве! Их долг – защищать тех, кто попал в беду, и наказывать несправедливость!»

«Ах, девочка моя, – вздохнула аббатиса, – я ведь была без гроша, а Гарсия стал после смерти брата богат и могуществен. А золото смывает все подлости и злодеяния…»

Девушка покачала головой. Такое непротивление злу было ей непонятно. Она бы на месте тети не позволила гнусному убийце мужа и ребенка выйти сухим из воды, даже если бы для этого ей пришлось самой взять правосудие в свои руки!

Доминик под руководством тети изучала латынь, греческий и испанский языки; сестры научили её вышиванию и игре на арфе и лютне; оказалось, что у Дом чудесный голос, и девушка полюбила петь.

С её сквернословием, от которого в первый же день пребывания Дом в монастыре сразу три сестры упали в обморок, мать-аббатиса решила бороться весьма своеобразно. Вызвав девочку в свой кабинет, тетя Агнесс сказала ей: «Мари-Доминик! Если мне доложат, что ты произнесла имя Господа нашего без должного уважения и всуе, то сестра Селестина пойдет с тобой в наш сад и даст тебе лимон, который ты должна будешь съесть при ней; если же, вместо хулы, ты вознесешь Ему благодарность, то ты получишь в саду самое спелое яблоко, или апельсин, или грушу…»

Мера оказалась весьма действенной; в первый день Дом так объелась кислыми лимонами, что не могла спать, мучаясь тошнотой; на второй – она получила в саду пять лимонов и одно яблоко; на третий – два лимона и три груши; а уже на четвертый девочка лакомилась только сладкими фруктами. Теперь, если даже мысленно, а не вслух, иногда, девушка думала: «Кровь Господня!» или «Смерть Христова!» – как тут же рот её наполнялся кислой слюной.

Тетя Агнесс могла часами рассказывать Дом о нравах при кастильском дворе, о рыцарских турнирах, балах, охотах, дворцовых интригах. Но рассказывала аббатиса обо всем этом по-испански, чтобы Доминик практиковалась в языке. Каким-то чудом, в келье настоятельницы обнаружились несколько платьев и туфельки. Поскольку фигуры у тети и племянницы были похожи, девушка надевала эту одежду, и аббатиса показывала ей, как двигаться, сидеть, стоять. Тетя показала Дом и основные па различных танцев – гальярды, паваны, бранля, сальтареллы. Учила аббатиса Доминик и делать реверансы – причем, оказалось, что для приветствия королевских особ и дворян, в зависимости от их рангов, полагались различные виды поклонов.

– Тетя Агнесс, – как-то сказала настоятельнице Дом, донельзя уставшая от бессмысленных, на её взгляд, приседаний, – ведь это же манеры, принятые при кастильском дворе… а, может быть, при французском совсем другие? Или же эти устарели, за двадцать-то лет?

– Манеры, хоть и устаревшие, не повредят герцогине, которой ты, Мари-Доминик, являешься! Лучше такие, чем никаких! – отрезала тетя Агнесс. – А при кастильском дворе они не меняются столетиями, – там очень строгий этикет. И французская королева Бланка Кастильская, дочь Альфонсо Восьмого, которую в Париже называют Бланш де Кастиль, сможет оценить по достоинству твои воспитанность, знание испанского и изящество манер.

Бланш… Это имя невольно тоже навевало воспоминания у Доминик. Как тогда, в замке, сказал Черная Роза своему другу де Брие? «Её любовь превратилась в ненависть. Эта женщина истерзала меня. Она – как огонь, оставивший за собой пепелище…»

О ком говорил тогда герцог? Не о королеве ли? А если не о ней, то о ком? Дом чувствовала глухую ревность. В жизни её мужа была некая Бланш… и его с ней что-то связывало. Конечно, девушка была готова простить ему все его добрачные связи; но теперь, когда он женился на Доминик, она хотела, чтобы он принадлежал только ей, ей, безраздельно!

Но нет – больше он никому не будет принадлежать. Только оставшимся после его смерти легендам и песням о таинственном человеке в черной маске…

«Папа, – прошептала Доминик, – забери меня отсюда. Я хочу вернуться в Руссильон!»

Неужели отец забыл о ней? Или он хочет, чтобы она последовала примеру несчастной Флоранс – и постриглась в монахини, как она? Нет, нет, никогда!

2. Возвращение в Руссильон

…Вдруг в дверь кельи постучали.

– Мари-Доминик! Мари-Доминик! – послышался голос сестры Селестины. – К вам приехали! Спуститесь во двор!

Дом выбежала из своей комнатки и бросилась к лестнице. Неужели бог услышал её призыв? Может быть, отец приехал за ней?

Когда девушка увидела в монастырском дворе двух всадников и ещё одну оседланную лошадь, сердце её забилось так, что перехватило дыхание. Эта оседланная лошадь была её кобылица Снежинка, подарок Черной Розы! Значит, приехали за ней! Но кто?..

Всадники обернулись. Один из них был её молочный брат Пьер, который иногда привозил Дом известия и письма из дома. А второй юноша, его ровесник, высокий, смуглый, стройный… Неужели это – маленький и щуплый Филипп, её секундант в поединке с Жан-Жаком? Какой он стал красивый, как раздался в плечах!

Доминик подбежала к спешившимся юношам. Похоже, Филипп тоже не сразу её узнал, – и виной тому явно было не её монастырское белое платье. Он просто врос в землю, увидев свою подружку, ставшую такой красавицей.

У обоих молодых людей были напряженные взволнованные лица; но Дом в первом порыве радостного волнения не сразу обратила на это внимание.