Герцог Чёрная Роза (I)

– Пьер! Филипп! Боже, вы здесь!.. Вы приехали за мной?

Юноши преклонили колена.

– Мадам… – срывающимся голосом начал Филипп.

– Филипп! Не называй меня так, умоляю! – живо сказала Доминик.

Вмешался Пьер:

– Госпожа! У нас плохие новости: ваш отец…

– Что с ним? – она теперь видела, как взволнованы оба юноши, и затрепетала от нехорошего предчувствия. – О Господи, пощади!

– Он при смерти. Два дня назад его разбил паралич. Врач из Тулузы сказал, что он долго не протянет. Отец Игнасио послал нас за вами. Граф все время повторяет ваше имя…

– Нет, Боже, только не это!.. Едем немедленно!

Она готова была сразу же вскочить на Снежинку и лететь в Руссильон. Но все же пришлось собраться в дорогу, получить благословение тети-аббатисы, попрощаться с сестрами. Девушка чувствовала, что и эта страница книги её жизни закрывается навсегда.

Через час кони несли троих всадников в Руссильонский замок. Не так, совсем не так хотелось Доминик возвращаться домой!

По дороге, из рассказа Пьера, она узнала, что граф чувствовал себя неважно уже давно. Три месяца назад, после похорон Бастьена, он стал подволакивать правую ногу и иногда нечетко выговаривал слова.

А несколько дней назад в Руссильон прибыл гость – старый друг отца Дом, барон де Моленкур. «Вы же знаете, госпожа, – рассказывал Пьер, – что, несмотря на примирение с королем и ваш брак с Черной Розой, ваш батюшка не был ни разу приглашен ко двору; можно сказать, что опала с него так и не была полностью снята…»

Новости из столицы приходили в замок крайне редко и нерегулярно, потому что почти все старые друзья графа, жившие в Париже, либо отвернулись от него, либо были уже на небесах. Поэтому приезд де Моленкура очень взволновал отца Дом. Гость пробыл у графа несколько часов и уехал, и Руссильон приказал на другое утро приготовить лошадей. Он сам собирался поехать за Доминик; но на рассвете Мюзетта обнаружила графа на полу в его комнате, разбитого параличом.

– Он не может двигать правой рукой и ногой. И говорит почти невнятно. Но отец Игнасио все же разобрал, что граф повторил несколько раз ваше имя.

– О, только бы он был жив! Только бы я успела к нему! – воскликнула со слезами Доминик.

Было уже темно, когда они достигли Руссильона. Отец Игнасио ждал их во дворе. Дом кинулась к нему:

– Падре! Отец… он… ещё жив?

– Да, дочь моя; хотя, Господь свидетель, ему осталось недолго… Идемте, Мари-Доминик!

Они поднялись в донжон, в комнату графа. Врач, склонившийся над кроватью отца Дом, оглянулся на них и печально покачал головой.

Граф де Руссильон лежал на постели. Лицо его походило на обтянутый кожей скелет, правый глаз почти прикрылся веком, а левый ввалился и потускнел, кожа приняла желтоватый оттенок. Рот как-то странно перекосился. Левая рука старика, костлявая и тоже желтая, словно не находя себе места, металась по одеялу, в то время как правая лежала, вытянувшись неподвижно вдоль худого изможденного тела.

Дом не сразу узнала его, настолько он изменился, – её всегда красивый, высокий, стройный, полный жизни и энергии отец! Она не выдержала – и разрыдалась.

Граф взглянул на дочь своим левым тусклым глазом и что-то промычал.

– Мари-Доминик! Он хочет вам что-то сказать… – обратился к ней капеллан.

Дом подавила рыдания. Она наклонилась над кроватью отца и прошептала:

– Папа!.. Я здесь!.. Что ты хочешь сказать мне?

И вновь из перекошенного рта Руссильона раздалось нечто нечленораздельное.

Дом покачала головой и вытерла слезы.

– Я ничего не понимаю, папа… Боже, ведь это, наверное, что-то очень важное! Как ты смотришь на меня…

Левая рука графа яростно комкала край одеяла. Видно было, какие нечеловеческие усилия он прилагает, чтобы хоть что-нибудь произнести. И, наконец, ему это удалось. И потрясенная Доминик услышала:

– Дом… Твой… муж… жив…

Она не ослышалась?.. Отец сказал именно это? Она обернулась к священнику:

– Падре! Вы слышали? Он сказал…

– Что ваш муж жив, Мари-Доминик. Да, он это произнес!

– Папа! Папа!.. Но… как его зовут?..

Граф сделал еще одно страшное усилие. Открыл рот… Но вместо слов Доминик и капеллан услышали лишь какое-то кашлянье, перешедшее в хрип. Левая рука отца поднялась – и благословила Дом, а потом упала на одеяло. Граф де Руссильон был мертв.

Несмотря на то, что граф был богат, знатен и пользовался в Лангедоке всеобщим уважением, народу на похоронах было гораздо меньше, чем ожидала Доминик. Цветущий богатый плодородный край был истощен, разорен, выжжен долгими кровопролитными войнами. В каждой семье на юге было свое горе; большинство женщин осталось без отцов, братьев, сыновей, мужей, сложивших свои головы за Окситанию. Очень многие старые друзья отца были мертвы; и из знатных семейств лишь несколько человек явились почтить память графа Шарля де Руссильон. Зато было очень много крестьян и людей неблагородного звания, – граф был щедрым, добрым и справедливым сеньором, и многие плакали, не стесняясь своих слез.

Из родственников графа приехали из Монсегюра Марианна с мужем и старшим четырехлетним сыном Шарлем – вылитым дедушкой, в честь которого и назвали мальчика; (у Марианны родились подряд еще две девочки, младшей было несколько месяцев, и её Марианна побоялась привезти) и Николь с Анжель. Доминик со слезами обнялась с сестрами. Как выросли её ангелочки! Николь было уже четырнадцать, она расцвела и стала просто красавицей. Марианна сообщила Дом, что к Николь уже трижды сватались, но та пока не сделала свой выбор.

«Николь палец в рот не клади, – сказала Марианна, – она абсолютно не романтична; вертит своими поклонниками как хочет, а сама как на счетах считает: у кого сколько денег да земель. Сейчас у неё новый ухажер – ему уже за сорок, он плешив и сутул, но зато сказочно богат; боюсь, что Николь выйдет за него.» Пухленькая кудрявая белокурая Анжель тоже обещала стать прелестной девушкой.

Похоже, смерть отца не сильно потрясла сестричек Доминик. Они наперебой хвастались перед ней; Николь – своими успехами в амурных делах, Анжель – своими знаниями латыни и тем, что наконец-то перестала бояться лошадей и стала хорошей наездницей.

Марианна же сказала сестре с сочувствием:

– Я знаю о постигшем тебя горе, сестра. Потерять мужа, да ещё такого, как Черная Роза… Мы – я, мой сын Шарль и мой муж, обязаны ему жизнью, и никогда не забудем, что он сделал для нас. Мы всегда будем молить Господа за твоего безвременно ушедшего супруга!

– Тише, Марианна, умоляю, – произнесла, оглядываясь вокруг себя, Дом. Она строго-настрого запретила кому-либо в замке называть себя «мадам герцогиня» или вообще упоминать о Черной Розе. Слова отца о том, что её супруг жив, она пока, на время похорон, отодвинула в угол сознания, и никому, даже любимым сестрам, не рассказала о том, что поведал ей перед смертью отец.

«Возможно, это был только предсмертный бред. В любом случае, надо сначала все выяснить. Пусть те, кто знают о моем замужестве, по-прежнему считают меня вдовой; это наложит печать молчания на их уста.»

Наконец, печальный обряд был свершен, и граф де Руссильон навеки упокоился в склепе со своими славными предками. Приглашенные разъехались, Марианна с мужем, сыном и сестрами Доминик отправилась обратно в Монсегюр, и Дом осталась одна в замке. Сестры, конечно, просили её поехать с ними; но она отказалась. Она жаждала их отъезда; её горе было гораздо глубже, чем их, а пустая болтовня Николь и Анжель надоела Дом.

И в первую свою ночь после похорон отца, проведенную без сна, она, наконец, позволила себе подумать над словами умирающего. «Был ли то предсмертный бред? Нет-нет. Отец говорил нечетко, но, я уверена, он меня узнал. Он же назвал меня по имени! К нему приезжал барон де Моленкур, из Парижа… Это именно барон сообщил отцу, что Черная Роза жив!»

Как могли они-отец и она сама – так быстро поверить в смерть герцога? Разве мало ходило о Черной Розе самых невероятных слухов? Говорили же, что он вездесущ и, даже, что он может находиться сразу в нескольких местах; утверждали же, что он неуязвим и что его невозможно ни ранить, ни, тем более, убить! А они поверили, что он погиб! Конечно, это была лишь очередная легенда, красивая сказка, придуманная в народе!

«Итак, – рассуждала дальше Доминик, – папа знал его настоящее имя; и, когда он услышал от Моленкура, что герцог жив и находится в Париже, он сразу же решил забрать меня из монастыря. Отец хотел отвезти меня в столицу, к мужу, раз уж Черная Роза сам так и не приехал за мной. А почему же он не приехал?..»

Да, это был мучительный вопрос. Нарисованный её воображением благородный рыцарь не мог забыть данное им обещание; да еще данное собственной жене!

«Он сказал: „Мадам, я вернусь, клянусь вам!“ – думала Дом. – Однако прошло уже полгода с тех пор, как мы считаем его погибшим под Тулузой… а он и не думает приехать! Почему? Возможно, он был все-таки ранен в том бою. И ранен тяжело! Может быть, он не едет, потому что его, действительно, изувечили. О, Господи, вдруг ему отрубили и руки, и ноги? – она быстро перекрестилась. – Нет, нет, Боже Всемогущий, сжалься…»