Герцог Чёрная Роза (I)

Их путь в Мон-Луи лежал по той же дороге на юго-запад, по которой вчера вечером отправились в Каркассон Черная Роза и де Брие с оруженосцами герцога. В полулье от Руссильонского замка, преодолев довольно крутой склон холма и добравшись до его вершины, всадники вынуждены были натянуть поводья своих лошадей, – впереди поперек дороги лежало большое сухое дерево. Вокруг него, с топорами в руках, суетились несколько местных крестьян. Увидев господ из замка, они посдергивали с голов свои береты и приблизились, низко кланяясь.

– Что там такое? – резко спросил Роже Ришар. Доминик не любила этого человека с вечно недовольным выражением на смуглом лице с крючковатым носом. Но он был хорошим солдатом, и отец весьма ценил его воинские знания, сделав начальником гарнизона замка.

– Дерево, мессир Ришар… – робко промолвил один из вилланов.

– Вижу, что дерево! Убрать немедленно! Мы сопровождаем мадам герцогиню, и нам некогда!

Опять – мадам герцогиня!.. Дом поежилась, несмотря на полуденную жару.

– Похоже, нехорошее дело тут случилось вчера ночью, – сказал тот же крестьянин.

– В чем дело?

– Это дерево не само упало. Его подпилили. Нарочно, нам думается, потому что в кустах, вроде, засада была… Посмотрите сами, мессир Ришар.

Дом и её спутники подъехали ближе. Внезапно девочка вскрикнула и показала на сухую острую ветку упавшего дерева, торчавшую почти горизонтально, – вся она была в засохшей крови.

Пьер же соскочил со своей лошади и стал рассматривать следы на дороге.

– Здесь все в пятнах крови! – возбужденно воскликнул подросток. – Смотри, Дом! —

Он даже забыл в этот момент, что к ней уже нельзя было так обращаться.

Действительно, вся земля под копытами коней была в черных пятнах. Снежинка под Доминик испуганно запрядала ушами и тихо заржала… Девочке вдруг стало жутко.

– Да, – сказал Ришар. – Тут кого-то прирезали. В округе много бродяг и разбойников; они совсем распоясались и убивают направо и налево! Надо сказать об этом господину графу.

– Пьер… – прошептала Дом своему молочному брату. – Как ты думаешь, кого здесь могли убить? Ведь эта дорога ведет на Каркассон… По ней вчера уехал Черная Роза. А потом – де Брие и мальчики-пажи…

Пьер пожал плечами. Ему было тоже не по себе.

– Подождите меня здесь, мадам герцогиня, – произнес Ришар, спрыгивая с коня и направляясь к кустам, где, по словам крестьянина, ночью была засада.

Дом, несмотря на охвативший её ужас, не раздумывая последовала бы за ним, как сделала бы ещё вчера, чтобы попробовать восстановить картину происшедшей здесь накануне трагедии. Но сейчас, когда она стала женой герцога, она уже не могла на глазах своих людей, да и крестьян, слышавших её титул, соскочить со Снежинки и продираться по кустам, как простая деревенская девица.

И, дрожа от внутренней тревоги, она осталась сидеть на кобылице, ожидая Ришара. Он вынырнул из зарослей через несколько минут, коротко произнес:

– Там ничего! – и вскочил на лошадь.

Крестьяне к тому времени разрубили дерево напополам и оттащили эти половины в сторону, открыв небольшой проход; и всадники могли продолжить свой путь.

Доминик в последний раз оглянулась с вершины холма на долину Руссильона, утопающую в зелени внизу; впереди ждали Мон-Луи, монастырь, тетя Агнесс, и – новая, неизвестная ей пока страница её жизни…

Конец первой части

Часть 2. Два герцога

1. Вдова Черной Розы

(несколько лет спустя)

Доминик сидела у окна в своей комнатке-келье и перебирала струны лютни, подбирая мелодию, которую услышала накануне, когда с сестрами Изабо и Маргарит ходила в крепость Мон-Луи. Песню пел бродячий менестрель на площади (да, уже и менестрели слагали песни о нем!), и Дом, плененная музыкой и словами, сразу же запомнила её. У Дом было уже семь песен, посвященных ему… Девушка ещё раз промурлыкала про себя мелодию и запела песню низким глубоким контральто, да так красиво, что несколько проходивших по коридору сестер остановились и заслушались.

Особенно нравился Доминик припев, и она пропела с большим чувством:

«Его плащом накрыли белым,

И роза черная на нем.

Тому, кто пал героем смелым,

Мы славу вечную поем…»

Но тут голос её задрожал и прервался, и девушка почувствовала, что слезы вот-вот польются из глаз. «Это из-за песни, – сказала она себе, – я хочу плакать, потому что мелодия очень красивая…» Впрочем, был ли смысл лгать самой себе? Слезы стояли в её глазах не из-за песни, а из-за того, о ком в ней пелось.

Дом отложила жалобно зазвеневший инструмент и, встав, выглянула в окно, подставляя лицо свежему ветерку. Она смотрела на разбитый внизу монастырский сад, в котором копошились несколько монахинь, и размышляла о том, как все странно повернулось в её жизни. Могла ли она представить себе, что когда-нибудь будет проливать слезы… из-за герцога Черная Роза? Что будет оплакивать его, того, которого всегда проклинала и ненавидела?

И, однако, так и произошло! И теперь она, которая так и не увидела его лица, которая ни разу не поцеловалась с ним, которая даже так и не узнала его настоящего имени, – теперь она, не став его женой, стала его вдовой.

Если бы почти четыре года назад, когда Дом, несчастная и жалкая, въезжала в ворота этой обители, она узнала, что её муж погибнет, так и не вернувшись к ней, как он пообещал тогда в капелле, – о, она бы, наверное, сошла с ума от радости и пустилась бы в пляс, распевая «осанну», прямо в монастырском дворе!

Но с тех пор – всё стало по-другому. Поползли слухи… которые всё росли, ширились и достигли, наконец, и этой, затерянной в предгорьях Пиренеев, обители. Что Лангедокский Дьявол – вовсе не дьявол и не монстр; что он помогал катарам скрыться от людей Монфора и отцов-инквизиторов и сам, лично, покупал и снаряжал корабли в Лионском заливе для тайной отправки альбигойцев и их семейств в Германию и Англию.

Что в замках, которые захватывал Черная Роза, никогда не бывало ни резни, ни погромов, ни насилий. Что, при совместных действиях с Симоном де Монфором, герцог как мог удерживал своего беспощадного и жестокого союзника от кровавых расправ и зверств над мирным населением. Причем один раз дело даже дошло до поединка между герцогом и Монфором, и Черная Роза победил, и убил бы Монфора, если б не вмешательство папского легата, который умолил герцога сжалиться над графом, а за это подписал индульгенцию пятидесяти осужденным на сожжение катарам…

Наконец, – и это особенно понравилось Доминик, – в прошлом году стало известно, что герцог Черная Роза в Нарбонне при переговорах отцов-инквизиторов с альбигойскими вождями открыто выступил в защиту этих последних. А, когда, нарушив мирный договор, легаты велели схватить вождей, – помог катарам бежать, причем сделал это весьма остроумно: когда инквизиторы погнались за альбигойцами по городу, на пути преследователей вдруг встали обнаженные женщины. Они начали хватать инквизиторов за одежду, приглашая последовать за ними. Это заставило истинно верующих отцов церкви прийти в замешательство, закрыть глаза и начать читать молитвы с просьбой избавить их от диавольского искушения, – и, в результате, потерять беглецов.

Как потом оказалось, это были проститутки из нарбоннского публичного дома, решившие помочь несчастным альбигойцам хотя бы таким способом. Говорили, что и здесь не обошлось без Черной Розы, хотя Дом с трудом могла представить, чтобы герцог лично отправился в такое ужасное заведение и уговорил этих падших женщин помочь катарским вождям… Тем не менее, когда сестра Маргарит потихоньку, шепотом, рассказала ей эту историю, Доминик хохотала как сумасшедшая.

Все эти рассказы, постепенно доходившие до мирного монастыря, полностью перечеркивали тот образ Дьявола Лангедока, который, казалось, навеки поселился в душе Дом. Теперь, сначала тихо, потом все громче, в Лангедоке зазвучали хвалы этому странному и загадочному человеку в черной маске и белом плаще с черной розой; и могла ли Доминик не верить этим славословиям? Все чаще вспоминалась ей подслушанная ею фраза де Брие, обращенная к герцогу в спальне сестричек: «Король не спасет вас, если станут известны ваши мысли и, что еще опаснее, -ваши деяния…»

Все встало на свои места, – и сейчас она понимала, о каких деяниях говорил тогда молодой граф. Понимала – и начинала уважать человека, который смог, не побоявшись гнева отцов церкви и самого Папы, спасти и защитить столько невинных душ.

Она уже ждала новых известий о Черной Розе, о его подвигах и славных делах, – и каждая новость была подтверждением его благородства, честности, верности рыцарскому долгу.

Как теперь был понятен Дом смысл его девиза: «О, честь, будь спутница моя…»! Кольцо с вырезанною на нем монограммой герцога она по-прежнему носила на цепочке на груди. Раньше оно жгло ей кожу, как клеймо, поставленное чьей-то жестокой рукой; но теперь, казалось девушке, оно греет её и защищает, подобно амулету, подаренному добрым другом.

Научившись в монастыре вышиванию, первую свою работу девушка посвятила герцогу, – она вышила черную розу и его девиз, вспоминая с горькой улыбкой, как когда-то во дворе замка Руссильон растоптала их ногами. А сейчас она как раз заканчивала большую вышивку – на ней был изображен в полный рост, на вороном жеребце, всадник в белом плаще и черной маске, с высоко поднятым мечом. Получилось очень красиво; только Дом долго думала, какого цвета вышить глаза в прорезях маски, цвета которых она так и не узнала; наконец, решила взять голубые нитки.

Доминик сама не заметила, когда именно, кроме уважения и восхищения Черной Розой, в ней проснулось новое чувство к нему. Призвав на помощь голос рассудка и приказав ему исследовать это чувство, Дом назвала его «преклонением». Это, конечно, не могла быть любовь, – ведь нельзя полюбить человека, который носит маску, которого ты видела всего один раз в жизни и даже толком не рассмотрела!

Но она жаждала встречи с ним, мечтала увидеть его – и сказать ему, сказать прямо и откровенно: «Простите меня, монсеньор, я была круглой дурой!»

Конечно, он улыбнется и прижмет её к своей широкой груди. Он простит ей все её дерзости, все её девчоночьи злые поступки (если не преступления): порезанный плащ, истоптанное знамя, раненого Жан-Жака, тот плевок на площадке замка. Разве он может не простить – он, благородный, мужественный, отважный?

К тому же… к тому же, как не раз говорила себе Дом, – и говорила не без гордости и радости, – она уже не была той «рыжей бестией», как назвал её когда-то герцог, разговаривая с Анри де Брие. Вернее она уже не была тем веснушчатым загорелым подростком с копной непослушных растрепанных кудрей, которого помнил Черная Роза. Теперь Доминик было почти семнадцать, и она была так хороша собой, что, когда она выходила в город с сестрами, все мужское население небольшой крепости Мон-Луи провожало её восхищенными взглядами и вздохами.

Её кожа стала, благодаря настою Элизы и тому, что Дом больше не бегала чуть не полуголая по солнцу, белоснежной; волосы по-прежнему мелко вились, но стали гораздо послушнее; что же касается фигуры – то девушка теперь была даже выше своей сестры Флоранс, и формы тела её соблазнительно округлились, сводя с ума всех мужчин в Мон-Луи от пятнадцати до ста лет.