Ужасно не повезло нам на старости лет.
Когда я приехал в больницу после первой инъекции адриабластина, Рая лежала в постели с чепцом на голове.
– Зачем это? – ткнул я пальцем в чепец, белый, в неярких голубых цветочках.
Рая слабо улыбнулась. Ее соседка по палате, дама средних лет с повадкой командирши, сказала басом:
– Под чепчиком кубики льда. От адриа – выпадают волосы. Лед предохраняет. – Соседка, сидя на своей кровати, достала из тумбочки яблоко и, откусив, закончила: – Но все равно выпадают.
– У меня волосы крепкие, – сказала Рая. – Не выпадут.
Но в голосе ее, как мне показалось, не было уверенности. Вообще голос у Раи – от химии, конечно, – изменился. Как бы потускнел, утратил былую звонкость.
Курс адриабластина она выдержала. После короткого отдыха – еще один препарат, сильнодействующий, три часа под капельницей. Раю рвало…
Мне трудно, трудно писать об этом. Конечно, я понимал, что Ровный делает все возможное, чтобы поставить барьер распространению.
И на какое-то время это удавалось.
Шестнадцатого июня Рая после очередного курса химии отдыхала, – накануне я привез ее, измученную, домой. Утром я сварил кашу-овсянку, мы поели, кофе попили, и я собрался идти голосовать: то был день президентских выборов. Рая вдруг заявила, что тоже пойдет.
– Не надо, – говорю. – Лежи, отдыхай. Музыку слушай.
– Нет. – Она принялась перед зеркалом приводить в порядок прическу (ее густая шевелюра все же поредела). – Нельзя, – говорит, – позволить Зюганову опередить Ельцина.
– Райка, твой голос не обеспечит Ельцину победу.
– Типичное обывательское рассуждение. – Рая метнула на меня взгляд, исполненный негодования.
– Да, я обыватель, – говорю. – Для меня хорошее самочувствие жены важнее политики.
– Очень рада! Но какое будет у тебя самочувствие, когда в квартиру войдут незваные гости и спросят: а чем вы занимались до девяносто первого года?
– Я отвечу: мы с женой кушали горячие сырники и пили «Амаретто».
– Ах, как остроумно! Не-ет, дорогой Димочка, выбрать президента – это вам не сырники испечь! – Рая кинула щетку для волос на подзеркальник. – Помоги мне колготки натянуть. Пожалуйста!
До школы, в которой мы сто лет назад учились, минут двадцать ходьбы. Это при нормальном передвижении ног. Мы шли минут сорок. Пришли, значит, в свою школу – ныне избирательный участок. Получили бюллетени с длинным списком кандидатов (в нем были, кроме известных политиков, экзотические фамилии: глазной доктор Святослав Федоров, чемпион-штангист Юрий Власов, производитель таблеток от всех болезней Брынцалов) и проголосовали за Ельцина.
Вы, наверное, помните: в первом туре Ельцин, набрав 35 процентов голосов, лишь ненамного опередил Зюганова (32 %). Это было опасно. Обстановка в стране неустойчивая: вскоре после августа девяносто первого, с его бурным оптимизмом и нетерпеливым ожиданием, что теперь-то все пойдет по-хорошему, настало время, которое я назвал «хасбулатовщиной». Депутаты Верховного Совета и съездов яростно воспротивились реформам, демократическим переменам, – это привело к событиям октября 1993 года. Но Ельцин победил. И вот теперь, на президентских выборах, силы реакции вознамерились сместить ненавистного Ельцина с помощью избирателей. В первом туре Зюганов всего лишь на три процента отставал от него. Если во втором туре главный коммунист обгонит Ельцина, то…
– Не дай бог! – Рая перекрестилась. – Если он станет президентом, то всё покатится назад.
Такие дела. Такое трудное, тревожное время.
* * *
Второй тур был 3 июля. Медленно, медленно одолевали мы расстояние до школы: Рае было трудно идти.
– Почему дыхание стало такое плохое? – сказала она.
– Погода очень жаркая, – сказал я.
Я знал, неделю назад рентген показал, что пятно в легком подросло. «Стойкая форма, – сказал Ровный. – Придется поменять схему».
– Да… Жара… – согласилась Рая, учащенно дыша.
Опять мы проголосовали за Ельцина.
Благостную тишину на участке вдруг прорвал неприятно скрипучим голосом гражданин малого роста, с большой плешью, с рыжими усами и бородкой клинышком. Потрясая бюллетенем над урной, он возгласил:
– Голосую за Геннадия Зюганова! За Советский Союз! За товарища Сталина!
К нему поспешила директор школы, она же председатель участковой комиссии:
– Товарищ, прекратите! Агитация в день выборов запрещена!
– А я не агитирую, – скрипел рыжий человек. – Я ап-повещаю оп выполнении гражданского голга… долга…
Увидев, что к нему неторопливо направился милиционер, дежуривший у дверей, рыжий человек сунул бюллетень в урну и зашагал к выходу.
– Ишь, вырядился под Ленина, – со смешком сказал молодой избиратель в белой кепке.
– Да, – подтвердил другой избиратель, постарше. – Даже галстук нацепил как у Ленина на портретах, в крапинку.
– Ну и ничего смешного, – строго сказал третий избиратель, старый и седоусый. – Такая любовь к вождю очень даже положительный факт.
– Не столько положительный, – сказал я, – сколько клинический.
– Это вы на что намекаете? – седоусый грозно повысил голос.
– Тихо, товарищи, тихо, – сказала председатель комиссии. – Не мешайте людям голосовать.
Мы вышли из школы на уличную жару. Я остановил машину, водитель был явно недоволен, что ехать всего ничего, но, взглянув на Раю с палочкой, промолчал. Мы сели, поехали.
– До чего довели людей, – тихо сказала Рая. – Готовы прямо разорвать друг друга.
В конце июля – новый удар: ультразвук показал метастаз в печени. Может, ошибка? Повторный анализ подтвердил.
– Стойкая форма, – опять сказал Ровный. – Перейдем на фтора-фур. А для легких дадим ориметен. Это швейцарский препарат…
Он что-то еще говорил. Я плохо слышал, в ушах стучало: «стойкая форма»…
Мою душу переполняло отчаяние.
Иконы у нас не было.
Не молиться же на висевшую в кухне фотографию Парфенона. Хотя в нем древние греки видели свое божество.