Фуга. Горсть вишневых косточек

– Слушай, Кирилл, я с первого взгляда поняла, что ты изверг и гадина, такова уж твоя натура, но как ты можешь говорить это мне!?

Кирилл сделал шаг Лике навстречу и оказался почти вплотную к ней:

– После законного рукоположения я останусь в черном монашестве, то есть жениться будет нельзя. Поэтому хорошо бы успеть до таинства, понимаешь? Брак с дочерью духовного наставника выгодно подчеркнет мои истинно христианские качества в нужных кругах.

Лика оробела на мгновение, но тут же взяла себя в руки, чтобы не доставлять диакону удовольствия своим смущением. Кирилл как-то совсем по-товарищески взглянул на неё и пожал плечами:

– Я сам не хочу, но для положения это было бы неплохо.

– Тебе вовсе не обязательно лезть в черное монашество, – зачем-то сказала Лика.

– Не обязательно, – устало согласился диакон, – Но, как я уже говорил, это более выгодная позиция для будущего. Черные монахи внушают доверие, а доверие – ценный рычаг.

– Ты поганец!

Кирилл совершенно по-доброму хохотнул:

– Да и в тебе что-то есть – бунтарская жилка, искра. Меня это вполне устраивает.

Какой же гадкий этот диакон! Как может человеческое существо быть столь отталкивающим и противным, Лику передернуло.

– Устраивает? – не хватало слов, чтоб всю гамму чувств, что она испытывала к нему в данный миг, – Ты знаешь, я все таки расскажу отцу. Чем черт не шутит, вдруг удастся заронить хоть семя сомнения на счет тебя.

Лика уверенно направилась двери, а диакон тихо проговорил:

– Как джентльмен, я не хотел выносить на обсуждение следующее, однако мне тоже есть, что рассказать батюшке про тебя. – Лика не слушала, была уже в коридоре, но Кирилл продолжал, – Например, что тебе стоит поплотнее задергивать занавески на ночь.

Лика остолбенела:

– Что?

Дьякон покивал головой:

– Я могу пересказать ему прошлую ночь от начала до конца.

– Да ты сволочь.

Кирилл сморщился:

– Но-но, какие грязные слова в святых стенах.

Лика сделала короткий шаг к Кириллу, на ее лице читалось отвращение и злость:

– Теперь я понимаю, что ошибалась на счет тебя, Кирилл, думала, ты просто наглый приживала. Но нет, ты дрянь до мозга костей, молчаливая, въедливая зараза. Ты так пускаешь слюни на церковное золото, что держу пари, сам таскаешь иконы из подвала! А ведь точно, – у Лики был такой вид, словно она только что решила загадку, – Ты подмаслился к отцу, поешь ему осанну, тихаришься, а сам потаскиваешь из хранилища. Ведь сам же признался только сейчас, главное – доверие, а ты к отцу под кожу готов влезть, чтоб выслужиться! Все корчишь сиротку, слюнявого служку, а на деле второсортный хапун с сальной рожей.

Лика говорила дерзко, но в голосе сквозила растерянность, уязвимость, Кирилл остался доволен. С наглой физиономией диакон вышел из кельи, всем своим видом показывая, что разговор окончен. В узком коридоре он притворился, будто проход слишком тесен и, обходя Лику, на несколько долгих мгновений прижался к ней.

– От всей души хочу признаться – мне жаль, что самая преданная дочь батюшки Иоанна при этом самая нелюбимая. И, кстати, когда пропали часы меня здесь даже не было, – он наклонился ближе и влажным блестящим ртом медленно добавил, – Анже-лика.

Она проследила, как Кирилл вышел за дверь и легкой поступью направился к церкви. Всего за несколько шагов он сбросил с себя спесь, прижух и ловко перевоплотился в услужливого дьячка с опущенным взглядом.

– Кстати, – бросил он, обернувшись на ходу, – мое предложение будет в силе не долго.

В конце аллеи отворилась дверь деревянного флигеля, оттуда вышел Иоанн. Диакон как раз успел съежиться, скукожиться, стать жалким, а когда батюшка заговорил с ним, то весь затрепетал изображая робость.

12

Вообще-то, Сашка догадывался от чего Регина злится. И, как ни взгляни, у неё есть на то основания. Столько слов, столько чувств, а выходит пшик. Сашка тянул. Потому что думал еще рано, он не готов… Они не готовы! Тянул, потому что искал слова, набирался мужества. Все ждал, когда же перестанут мелко дрожать руки при одной мысли об этом.

Тянул, потому что не мог выбрать кольцо. Теперь же оно в кармане – красное золото и рубин искусной огранки; тихо, благородно, дорого. Камень призван ненавязчиво перекликаться с шелком темно-медовых прядей, с искорками карих глаз. Хватит медлить, пора, долой сомненья. Решение вызрело. Оно набухло и готово сорваться с губ. Ещё полагается поститься и говеть, но сейчас для этого нет времени, довольно и молитвы. Парадно-выходной пиджак стянул худые плечи. Туфли новые, блестящие, еще скрипят при каждом шаге. И скромный галстук, серебристо-серый, по словам Лики, чудесно здесь смотрится.

У Регины день рождения, придут лишь родные, так что быть приглашенным большая честь. К тому же это не только ее вечер, теперь – их с Региной общий. Сашка нащупал в кармане блокнот и бархатную коробочку. Вынул из вазы два букета, тот, что пышнее и больше Амалии, хризантемы – Регине. И вышел за дверь.

Неважно какая слякоть и грязь на улице, в саду Волдановичей всегда прибрано, чисто и свежо. Два поджарых добермана лежали на крыльце, апатично рассматривая гостей, но стоило хозяину окликнуть их, как Прыткий и Любляна вскакивали и гибким жгутами неслись на зов, готовые вывернуться наизнанку в своей собачьей преданности. Дом, светлый и просторный, пах розами, всюду стояли букеты в роскошных вазах, приборы сверкали на накрытом столе, Амалия Волданович с улыбкой принимала поздравления в день рождения дочери. Сашка подарил ей букет и рассыпался в комплиментах. Он был в хорошем расположении духа, что весьма гармонировало с общим настроем. Мысль о предстоящем приятно будоражила – по внутренностям пробегала дрожь, взвинчивая, возбуждая. Нетерпение росло. Невзначай Сашка прикасался к карману, чтоб нащупать твердую коробочку – он словно хранил секрет, выдающуюся, фееричную тайну. Порой приходилось напустить на лицо чуть суровости, чтоб скрыть безотчетную улыбку. Сашка нашел Регину на кухне, вместе с сестрами и пожилой дамой в шелках она готовила блюда к подаче. Он тут же предложил помощь, однако старушка резко выставила его прочь, пробрюзжав, что мужчины на кухне только портят.

– Бабушка Инесса, тетка отца. По его линии сплошь ворчуны,– виновато пробормотала Регина, выскользнув с кухни. Она выглядела очаровательно в скромном платье цвета пудры и зачесанными на бок волосами.

–Твои любимые хризантемы, – Сашка протянул ей букет. Регина взяла его и сдержанно улыбнулась.

– Ты помнишь, что я люблю желтые.

Сашка наклонился ближе к ее уху:

– Ты больше не дуешься на меня за Леопольда?

– Ох, Саша, это я рада, что ты не злишься. Понимаю, что была не права, и тогда понимала, но так сильно злилась на деда, что сорвалась и на тебе, – по голосу Регины стало ясно, что она и впрямь сожалеет.

– Регина, тебе стоит знать – Леопольд упивается видом чужого бешенства. Все его капризы и выходки направлены лишь на то, чтоб растравить чьи-то нервы. Та волна возмущения и праведной ярости, что летит на него, то мгновение, когда собеседник раскален добела, все это приносит старику немыслимо наслаждение. Заодно, он чувствует свою власть. Когда Леопольд запросто доводит человека до визгливой истерики, то невольно начинает видеть в нем ведомого, безвольного остолопа. Стало быть, уже не воспринимает серьёзно. Я видел, каким самодовольным делается его лицо – преображается в миг, он даже веки чуть прикрывает от удовольствия.

– Я знаю, что он делает это специально, и все равно не могу терпеть его издевки! А бедный отец? Старик совсем его измордовал. Папа старается не показывать, но порой заметно, как он страдает, отчаявшись найти с дедом общий язык.

– Ты пригласи его сегодня?

Регина удивилась:

– Леопольда!? Он бы все равно не пришел.

– Дело не в этом… Он боится, что вы общаетесь с ним не от чистого сердца, а только по неизбежность. И от этой тяготы чувствует себя обузой.

– Конечно по неизбежности! А он чего ожидал после стольких лет издевок? Сколько себя помню, всю мою жизнь, дед выкидывает какие-нибудь гадости.

Сашка почуял, что беседа уходит не в ту степь и поспешил сменить тему.

– Боюсь, к старости, ты, любовь моя, тоже станешь несносной, брюзгливой старушенкой. Наследственность очень упряма, особенно в дурных проявлениях.

– Чего тебе бояться? Ты же чудесно ладишь с грымзами и ворчунами.

– Быть может, у тебя будет такая же вставая челюсть.