Фуга. Горсть вишневых косточек

– Не могут быть изначально одна женщина и один мужчина! – Дима здорово вышел из себя. Он то и дело хватался за голову, движения стали резки и импульсивны. Крупное кольцо в ухе дергалось при каждом повороте головы, а то и при каждом слове. В голосе появилась сталь, – От них бы не пошло человечество, мы же не одноклеточные! Любой осел расскажет вашим попам, что природа предусмотрела двуполое размножение, внутривидовое разнообразие. Сдохли бы все их потомки, понимаешь, если б людей было только двое.

– В том то и дело! – Женя тоже кричала, но лишь для того, чтоб быть с Димой на равных, – Не двое было! А Ева, как образ, олицетворение всех женщин на земле, Адам – мужчин. А еще говорят, что надо понимать так: Адам – человек, земля – Ева. Союз людей и земли-матери создал человечество, это колыбель души, весь духовный и ментальный мир держится на неразрывной, изначальной их связи.

– Это все догадки, оправдания! Иначе, почему в вашей трижды мудреной книге не написано все напрямую?

– Все, что говориться там не нужно понимать буквально! Книга полна образов и метафор и взывает не к логике, а к душе. К тому же претерпела сотни пересказов и переводов, отсюда путаница. Но голова тебе зачем-то нужна, можешь мозги напрячь и в книге разобраться.

Женя видела, что делает хуже. Это выходило не специально, она, напротив, пыталась утихомирить подопечного, силилась сгладить все острые углы этой темы. Отнюдь, Дима кипел все больше, он почти брызгал слюной.

– Там и сам черт ногу сломит!– взревел он, выпучив глаза, – Подумать только – съела яблоко и впала в немилость. На кой нужно сажать эту яблоню, если рвать с нее нельзя? Ну если богу так нужно было это дерево, взял бы, да спрятал с глаз долой, вселенной что ли мало! – Дима только-только выдохнул, присел на край кресла, но его вдруг осенило, он заново вскочил, взвился, глаза полезли из орбит, – Понял! Подчинение! Бог создал людей свободными и беззаботными, но ему требовалось безоговорочное повиновение!

– Это было древо познания!

– То есть, остальные деревья просто фруктовые, а эта одна яблоня вдруг познания? Если сама не вникла, то хоть мне не загоняй! Все чисто по-женски. Только бы учить. Ох, вот еще, – он с новой силой набросился на Женю, – Мы только сейчас прочли, черным по белому в вашей мудрой книге – змей приполз и соблазнил Еву съесть плод. Змей! Сам Люцифер подбивал клинья, он соблазнил – ангел, божество. Лукавый! Она попала под влияние нечеловеческих чар, она поддалась силам свыше. А Адам? Ева дала, он откусил. Его не обхаживал ангел, нет, он тупой подкаблучник. А женщины захапали себе всю славу, мол это они такие непокорные, хотели сравняться с богом. Меж тем очевидно, что вина Адама в этом поступке гораздо выше, чем Евы!

Женю все глубже увлекало уныние и отчаянность положения. Она проныла:

– Дима, я кажется совсем теряю нить твоей мысли.

Тот не пошел на уступки. Он все ругался, выплевывал новые и новые доводы, вспоминал строки из писания – некоторые переиначенные до неузнаваемости – и очернял их. С удивлением Женя заметила, что в глазах подопечного, сколь бы не было там ярости, а все же проглядывает ум. Тем более неясным становилось, как нечаянная беседа о библии сорвала с его взора сонливую пелену идиота.

– Бред бешеной собаки, а не книга! Только зря деревья на бумагу истратили.– он навел оттопыренный палец на Женю, обличительно, словно она воплощала всю церковь в своем лице, – Двуличные, бессовестные. Проповедуете милосердие и любовь к ближнему, а у самих кровь на каждой странице!

Женя непонимающе нахмурила брови:

– Ты читал Библию?

– Еще в школе. Тогда я что только не читал.

Он снова как будто бы успокоился. С оскорбленным видом уселся на диван, уткнулся лицом в зажатый кулак, примолк. Женя сотню раз пожалела, что завела разговор о библии. Когда отец говорит все идет как-то гладко, а если появляются вопросы, то он знает ответ на любой из них. Отец так глубоко убежден в незыблемой правоте писания, что один только его вид во время проповеди вселяет спокойствие, уверяет в тихой надежности господа бога и наполняет душу чувством святости и чистоты. Бывали ли у него когда-нибудь такие же затруднения, как сейчас с Димой? Невозможно представить его в обществе крикливого юнца, которой истерическим путем завладел ситуацией и гнобит теперь сотворение мира, будто выдумки малолетки. Когда в церкви появляются новенькие, отец любит начинать с притч. Он обстоятельно, неторопливо рассказывает и разъясняет по одной в день, без спешки, без суеты. Подталкивает собеседника к рассуждениям, позволят прихожанину самому произнести ключевые слова, открыть истину. Ведь в то, до чего человек дошел сам и верится легче. Нужно было и Диме прочесть притчи, но кто же знал, что так опасно начинать с начала.

– Постой, послушай, – Женя торопливо листала писание, – Вот, послушай: и вышел сеятель сеять…

– А первородный грех! – закричал вдруг Дима, припомнив что-то сильно его оскорбляющее, – Что там за дребедень с первородным грехам, а, Женя? Ты ответь, это почему же я только рожден, еще и из чрева не вылез, а уже виноват? Потому что Ева съела плод? Но по твоим же словам она – не она, а земля-матушка, как с теперь быть-то, как все понимать?

Женя молчала. Ей стало ясно, что Дима выплевывает вопросы единственно для того, чтоб тут же испохабить ответы. Он чувствует слабину, ее неуверенность, вот и разгорячился, как голодный хищник при виде крови. Пышет жаром и брызгает слюной. Божье слово натурально довело его до тряски. Женя не представляла, как ей выпутаться из столь дрянного положения. Наверное, нельзя просто взять и уйти? С другой стороны, почему бы и не уйти, наедине с собой Дима остынет, а к следующей встрече Женя подготовится основательней. Уйти значит негласно признать поражение. И пусть она сдавала по всем фронтам, но присутствием-то может постоять на своем. Дима все еще кричал, вспоминал куски из евангелие, придумывал все новые доводы о бессмысленности сказанного там. Женя просто молчала, наблюдала вспышку его гнева со стороны. Какое-то время он сам с собой повопил, поспорил, наконец иссяк и отвернулся к окну.

– Кусок отошел, а ниже вспучилось, – проговорила Женя, выждав несколько времени молчания. Дима обернулся, она кивнула к потолку, где отклеился пласт свежих обоев. – Видно, сквозняк был, вот лист и не схватился.

– Принесу клей, еще чуточка разведенного осталась.

Дима и сам был рад сменить тему. Тем временем Женя взобралась на табуретку и ощупала стену.

– Ты не открывал бы форточку вечером, дай хорошенько приклеиться.

В тишине, стараясь не смотреть на Диму, она промазала клеем висячий уголок, потом тщательно и не в меру долго приглаживала его ладонью.

Вскоре Женя ушла. Медленно смеркалось, плотные тучи подгоняли ночь. Неистовый ветер апреля хлестал по спине, по голой шеи, Женя немного постояла средь улицы, подставляясь его буйным порывам. Прохлада здорово помогала избавиться от тяжелого осадка беседы. Неприятное чувство поражения и бессилия все больше наполняло душу. Очевидно же, она не справляется! Женя поплелась домой. Шла долго, нога за ногу, безмолвно сокрушаясь о собственной несостоятельности. Нельзя с такими криками обсуждать библию, это не столь эмоциональная тема. Ее нужно проговаривать, перекладывать на жизнь, вопросы – обсуждать, но не орать друг на друга, ни в коем случае.

***

Лика запахнула белый атласный халатик и плотно сжала руки под грудью, в кельи было зябко.

– Выходи сегодня через дверь, – сказала она, наблюдая, как Юрий завязывает шнурки, – Эта грязь под окном не просохнет до самого лета, а я не люблю, когда ты уходишь от меня вымазанный невесть чем.

Юрий поднялся и посмотрел на неё своими темными, глубоко посаженными, глазами:

– Разве ты не боишься, что нас заметят?

– Глубокой ночью? – усмехнулась Лика, – Только сумасшедший захочет гулять под покровом темноты у стен монастыря. К тому же погода дрянь.

– В таком случае, перелезть через забор можно и с дорожки, – улыбнулся Юрий.

– Я провожу.

Они миновали узкий коридор, Лика щёлкнул замком, в помещение тут же ворвался холодный воздух и приник к самой коже.

– Здорово похолодало! – заметил Юрий, обнимая Лику у крыльца, – Лучше иди внутрь, ты совсем раздета.

Он наклонился к ней. Есть особый шарм, неповторимое очарование в поцелуе ночью на холодном ветру…

– Анжелика!?

Она вздрогнула, как от удара хлыстом.

– Отец! – Лика даже позабыл отпрянуть, – Почему ты не спишь?

Иоанн сделал осторожный шаг вперёд и, не веря глазам, вгляделся в темноту.

– У тебя гости в столь поздний час?

– Неее-е.... Да.

– Батюшка Иоанн, позвольте я скажу, – Юрий шагнул к нему навстречу и оказался вплотную с Иоанном. Юрий был почти так же высок и статен, но борода короче и чёрная, а не седая.

– Нет, молодой человек! – вспылил Иоанн, – Я не позволю вам говорить! И немедленно, сие же мгновение покиньте мой дом – я требую. Я приказываю.

Юрий на миг опешил, подскочила Лика.

– Иди, это наш разговор, – она толкнула его в плечо. – Правда иди, так будет лучше!

Тот не повиновался. Лика оттолкнула Юрия и впилась в него вызывающим, резким взглядом. Он увидел что-то в ее лице, что-то прочитал в нем. Вскоре темнота скрыла его фигуру в надёжной пелене. Иоанн тяжело дышал, сквозь ночь было заметно выражение его лица, суровое, жёсткое.

– По утру нам предстоит беседа, а пока уйди с глаз долой.

Но Лика уже была на нервах, она не могла ждать до утра и ринулась к отцу:

– Зачем ждать? В таких растрепанных чувствах ни ты, ни я не сможем заснуть, так к чему тратить время!