Изгой

В убеждение того или иного, так сказать, в выбор стороны, влияет вера человека. Но колоссальная разница существует даже между верами: либо вера искренняя, чувственная; либо вера необходимая, которую нужно испытывать; либо вера чужая – то есть та, которая всего лишь была помещена в голову человека, а не породилась там.

И как же в такой неопределённости и мире иллюзий увидеть истину? Есть один рецепт: уничтожить в себе чувство доверия к людям и слушать собственное сердце. С этим многое станет явным, и всё людское влияние покажется всего лишь мнением. И этот рецепт не для всех – он для тех, кто желает быть независимым, но кто готов изменить свою жизнь раз и навсегда. Вместе с доверием пропадёт и смысл держаться за общество, а потому, человек, хоть и не сразу, станет одиноким; а, прислушавшись к своему сердцу, возникнет понимание того главного, чего необходимо придерживаться.

Выбирать необходимо, если в человеке осталось чувство выбора. За многих выбор был давно сделан, а само чувство выбора было купировано.

Жизнь человека в руках самого человека, ни в руках другого человека, ни в руках общества. Человек должен сам познать свою сущность, иначе, если дать ему смысл на блюдечке, он не будет себе принадлежать, словно ему подменили его дух. А без духа, человек – всего лишь материя.

Моё поколение на самом деле обречено в такой ситуации, которая мне приснилась, – это чистая правда. В нём не хватает жизни, что уж говорить о воле к выживанию. Меня окружает общество потребителей и рутинных зомби, хотя я тоже являюсь таковым, но я хотя бы это осознаю и беспощадно презираю.

Каждый день сплошная рутина, всегда и у всех. Она перед нами – прямо перед глазами, но так близко, что мы её не видим. Так близко, что она окружает нас, мы внутри неё. Интересный факт – огромное количество людей жалуется на свою жизнь, многие рыдают от неё, но вновь и вновь продолжают заниматься обыденной работой. В чём смысл осознания проблемы и отказа от её решения? Конечно, я прекрасно осознаю зависимость многих людей от своей работы. Причин тому достаточно: кредиты; кому-то не дают изменить жизнь дети; существует и то, что оказывается просто лень что-либо менять; и самое главное – страх оказаться в положении, которое будет гораздо хуже, чем сейчас. Такие фразы «Что поделать? Все так живут», «У тех вон совсем всё плохо, у нас ещё хоть как-то!», «В Советском Союзе ещё хуже было. Скажи спасибо ещё», «По-другому никак» влились в обиход и стали классикой настоящей реальности.

Что важно: так происходит из поколения в поколение. От этого и воспитание наследников происходит по привычному сценарию. Обычно трудно даётся обдуманное отхождение от правил: шаг вправо, шаг влево – расстрел. Под данную аксиому подводятся все правила – создаётся система. На самом же деле аксиома является лишь гипотезой, в которую можно только верить. А вера в России уж сильно странна и отличается от остального мира.

Всё стабильно: «как должно быть». Терпи в детстве, терпи в отрочестве, терпи в юности, терпи в зрелости… «Стойте, уже пришла старость, можно перестать терпеть?» Ему в ответ: «Да ладно, чего ты. Ты уже привык к этому, к тому же осталось немного. Потерпи…» Полнейшее умиротворение всех вокруг обязано глобальной сдержанности людей. Я называю это фальшью. Кругом фальшь, которая только и присуща людям. Не стыдно ли людям перед животными? Те живут благополучно, исключительно без фальшивого поведения и притворства. Что же мешает отказаться от всего этого? Неужели кто-то скажет об этике, морали, законах, правилах и традициях? Нет смысла доказывать превосходства человеческого общества над животными сообществами – это неправда.

Тем мне и не нравятся люди, и я не вижу в них ничего великого. В большинстве людей. Разумны, чтобы развиваться, но глупы, чтобы начать это делать. Что требуется от людей: думать, мыслить, создавать. Дан разум – исключительно оригинальная возможность во всём живом мире, – стоит ли от него отрекаться?

ЧАСТЬ 3

1

Ровно в этот день, год назад, всё произошло. Тогда было всё: подарки судьбы, любовь, потеря, боль, отчаяние, тоска и грусть. Всего было достаточно, чтобы испытать сполна одному человеку на протяжении всей жизни; всё произошло одномоментно. Моя норма жизненных уроков была выполнена. Я уже не говорю о событиях произошедших десять лет назад.

Моя злокачественная опухоль любви сейчас дала рецессив. Сейчас я чувствую себя мудрым. Такое странное чувство самопознания и полного понимания себя, – по всему видимому, результат испытания судьбы.

Весь год я провёл в отшельничестве: я почти не выходил из дома. Мне было это необходимо. Я выполнял мною поставленную цель. Я мог писать всю неделю, каждый день, а мог вообще не писать ту же неделю – всё зависело от вдохновения. Куча заметок, различной бумаги, всяких письменных принадлежностей находились по всей комнате, кухне – везде. Если на меня нападало вдохновение, то я писал фанатично, был одержим этим желанием.

Я написал свою книгу и издал её под псевдонимом Михаил Успенский. Я взял фамилию Софьи, чтобы таким образом ещё раз почтить её память. Книга пользовалась успехом и принесла мне немного денег, что было особенно важно для меня, потому что я так и не пошёл на работу. В определённых кругах я обрёл славу. Роман потряс некоторых своей проницательностью и глубиной, а многие не видели в нём должной эпичности. Слава богу, что я не пытался создать экшен, а создавал книгу для узкого круга понимающих читателей. И создал такую.

Вообще жизнь вокруг меня в очередной раз изменилась. Внутри тоже присутствовали изменения: все чувства приутихли, всё вернулось в серую обыденную сущность по проживанию жизни. Теперь я понимаю, что единожды познав чувство цвета, уже не захочешь видеть мир чёрно-белым. Кто-то вовсе не желает ни секунды оставаться в этом мире, поэтому я начинал понимать некоторых известных самоубийц и психов.

Мне всё чаще стали сниться сны. Различные своим содержанием. В них мало что напоминало мне о настоящем мире, я словно абстрагировался от всего и погружался в параллельную вселенную. Сны бывают: словно псилоцибиновый бред: всё хаотично, странно, бессмысленно; иногда, словно я смотрю фильм от первого лица; иногда, я – сторонний наблюдатель.

Последнее время я всё сильнее задумывался о той ситуации, произошедшей год назад, и не могу найти смысла в выходке Софьи. Мы нашли друг друга и были счастливы, почему нужно было умирать? Я ссылался на её психическую болезнь – это единственное что можно было рационально предположить. Хотя не отходил от моей теории, описанной ранее, где я с абсолютной серьёзностью говорил о врождённой противоречивости внутри человека.

2

Сегодня годовщина смерти Софьи. Я решился пойти на могилу Софьи, дабы почтить её память. Я был там всего лишь однажды, сразу после того как её похоронили. Мне трудно было там появляться, потому что это приносило мне дикую боль.

Я сел рядом с её могилой и спустил голову. Началась череда воспоминаний, мыслей, которые так свойственны мне. Спустя некоторое время неслышно ко мне сзади подкралась некая женщина, которая сразу же произнесла:

– Здравствуйте.

От неожиданности я немного растерялся. Я понял мгновенно, что эта женщина пришла на могилу Софьи и даже больше, она – её мать. Не знаю, какое-то сильное предчувствие озарившей меня правды. Я встал, повернулся к ней и сказал:

– Здравствуйте.

– Извините, я не хотела вас напугать.

– Ничего… я собираюсь уходить.

– Вы пришли на могилу моей милой Софьи? Вы её знали?

– Да, она занимала в моей жизни особое место.

– Вы её любили? – с очень знакомым мне лицом, спросила женщина.

– Да. И я думаю, что это чувство было у нас взаимно. Только вот уже год не могу понять, задаюсь вопросом: зачем же она так поступила с собой и со мной?

– Она как-то и ранее, до того дня, когда училась в классе восьмом, если мне не изменяет моя память, была недалека от этого. Тогда она впервые поцеловалась со своим одноклассником, хорошим таким парнем, который ни пил, ни курил, хорошо учился. Не знаю, что с ней происходило тогда, но она закрылась у себя в комнате и не выходила почти сутки. После этого, она мне сказала, что не может жить в этом мире – ей это слишком трудно. Мы с ней пережили это. Я до сих пор не понимаю, зачем нужно было лишать себя жизни, ведь она могла, как тогда, обратиться ко мне. Что же она наделала, – произнесла мать Софьи, и слеза мимолётно пробежала по её щеке.

– У нас с ней произошла похожая ситуация: мы с ней… поцеловались – а на следующий день я нашёл её у двери подъезда.

– Что же вы не пришли на похороны?

– Знаете, мне было очень плохо, душевно плохо, и я был сам не свой. Я просто не мог прийти – меня бы это окончательно убило. Извините меня, но мне пора идти. Очень приятно было пообщаться с вами… – торопливо удаляясь, сказал я. Меня настигло чувство неловкости и стыда, да вдобавок я вспомнил как тогда пил и ещё этот морфин…

Но она прервала меня:

– Стойте! – Подошла ко мне и взяла меня за руку. – Для Софьи будет самое лучшее, в то же время самое невероятное для вас – забыть её. Софья всегда будет находиться в сердце и оттуда она уже никуда не денется. Именно так вы почтите её и сможете, отпустив её, прожить свою жизнь достойно. Это горе для меня и для вас, но это был её выбор, мы с вами оба это понимаем. Оставьте, оставьте её.

Я смотрел ей в глаза, будто это была сама Софья, даже голос у неё был один в один. Она такая же благородная как Софья, такая же прекрасная. Я держал её за руку и смотрел в её глаза. Она улыбнулась мне, и я улыбнулся ей. Неожиданно мы с ней обнялись и я сказал:

– Хорошо, я обязательно постараюсь.

3

Всё это происходит здесь и сейчас, а позади длинная, извилистая, ухабистая дорога, которую я прошёл, с лужами, размером с озёра, которые я проплыл. Впереди – неизвестность, но главное, что у меня есть это впереди, и считаю, что я его заслужил.

Я только шёл с могилы Софьи, уже подходил к квартире, как заметил силуэт незнакомого человека, стоявшего на лестничной площадке. Поднимаясь по лестнице, я смотрел на него; он смотрел на меня. Подойдя к квартире, я отвернул глаза к двери и начал доставать ключи. Вдруг этот человек проговорил:

– Вы, случаем, не Михаил Успенский? – Он смотрел большим добродушным лицом на меня; на его недавно серьёзном лице появилась улыбка. Он был одет не по погоде легко: куртка, брюки, ботинки – всё было простецкое. Полноватый мужичок лет тридцати не вызывал ни притязания, ни отвращения.

– Да, я тот, кого вы ищете. Чем мо… – я не успел договорить фразу до конца, как он вступил:

– Я из журнала «Литературовед». Моя фамилия Голодяев. – И всё с той же уступчивой улыбкой глядел на меня.

– Вы что-то хотите обсудить со мной, я так полагаю?

– Да. Наш журнал хочет опубликовать статью о вас. Меня прислали взять у вас интервью.

– Давайте пройдём ко мне в квартиру. Не будете же вы брать у меня интервью в подъезде, – с небольшой заинтересованностью, проговорил я.

– С удовольствием, Михаил Иванович.

Мы зашли в квартиру, я продолжил:

– Просто Михаил. А вас как?