Изгой

11

Я собрал документы, немного вещей, пару чистых тетрадей и мы выдвинулись в путь. Мы решили взять машину Голодяева и добраться до дома Барона, где он предложил пересесть на его машину. У Барона была неприметная Chevrolet Lachetti, вполне обычное средство передвижения – как раз то, что нужно. Мы перекинули вещи в машину Барона, занюхались кокаином, выпили и выдвинулись. Таким образом, мы ринулись во все тяжкие. Барон посоветовал поехать в Московск, который был примерно в трёхстах километрах от нас, – там у него был старый приятель. Я согласился с ним, за неимением других вариантов.

Мы выехали на автобан, гнали по трассе и были невесомы. Порошок свинтил нам голову, и мы мчали, словно вне времени и пространства. Куда мы ехали и что мы собираемся делать дальше – не так важно. Важно то, что я и мой брат вместе, и мы – семья. Обезбашенная, сжигающая мосты и обдолбанная семья. Назад дороги нет.

В нас была какая-то странная энергия, которая давала нам место на пьедестале этого мира чуть выше, чем положение обычных людей. Вся эта бешеная энергия есть в каждом, как в каждом есть мозг и сердце. В ком-то эта энергия преобладает и вырывается в наш мир вулканом смысла; в ком-то лишь изредка сочится; в ком-то она слегка проступает через кожу, как капелька пота. Эта энергия и есть начало всего: начало эволюции, открытий, творчества, разрушений, войн, революций – всего, что происходит с человеком и всего, что делает человек.

Эта энергия всегда подстрекает человека становиться лучше, чем он был раньше. Это внутренний вызов человека человеку, мятеж его духа. В любом подлинном, некультивированном и диком величии есть мятеж. Он всегда присутствует в начинаниях порядка, хотя бы для того, чтобы сбросить старый порядок в жернова истории для иного будущего. Порядок устаревает – таков порядок. Если бы не так, то сегодня планетой правили бы фараоны, или греки, или римляне, а может быть вавилоняне, персы, индусы, китайцы или византийцы. Временем задаются условия, которые должны быть выполнены кем угодно вне зависимости от нахождения в пространстве. Каждому моменту присущ свой, определённый порядок вещей. На самом деле, этот мировой порядок – та частичка, которая, в конце концов, приведёт человечество к краху. В один прекрасный момент планета будет разрушена, либо будет на той грани к вымиранию, когда последний человек выйдет из дома и скажет: «Разве в этом и был смысл существования?». Ему не суждено будет узнать ответ на свой вопрос, ибо уже слишком поздно. Он будет стоять во всеобъемлющем желании узнать ответ на его краткую загадку. Но может, в один момент, когда ему предстоит серьёзно задуматься, он, смотря в окно, неожиданно для себя, увидит в нём отражение своего лица и его осенит. Его осенит, что он один неспроста: ему нет равных, как и ему нет неравных – ему просто не с кем сравниваться. Он увидит то, чего человек никогда не может постичь в обществе людей. Он поймёт всё, что проистекало из уст седых мудрецов, все их слова – и сложит их воедино. Это будет одна, но самая верная формулировка термина. Она перечеркнёт все учебники, тома философских книг, все исследования всех мировых учёных, все теории, гипотезы и попытки понять раз и навсегда, что есть смысл жизни. Смысл жизни человека – в её продолжении. В смысле индивидуальном – саморазвитие, подобно бесконечному лучу, которому было дано начало однажды, но он движется и бесконечно удаляется вдаль, что уже не помнит своего начала. Этот луч останется бесконечным, если человек пожелает, но человек желает его упростить – сделать отрезком. Сделать ограниченным и абсолютно бессмысленным. В этих двух смыслах и заключается главный смысл – смысл жизни; это прогресс и это – то единственное, что требовалось от человека. И человек всё упустил.

Простота сего открытия поразит этого человека. Человек оглянётся и сядет безмолвно на пол. Он поймёт свою безнадёжность, как неспособность выполнить смысл, ради которого он появился на свет. Он был послан остаться последним среди всех; судьба покарала его за всех предков, которые убивали себя, убивали друг друга и убивали всё окружающее, вместо того, чтобы приумножать и возрадоваться жизни. Жизнь такая непостоянная и хрупкая для того, чтобы быть в руках человека – но видимо в этом заключается суть мироздания. Это словно эксперимент, когда в одну клетку поместили человека и мир, и теперь наблюдают, как они будут себя вести, – люди делают похожие эксперименты с животными.

Этот человек будет окончанием того луча. Луч, который прошёл этот короткий, по земным меркам, период существования: от неразумной обезьяны до разумного человека. В самом начале, в том далёком моменте эволюции, когда обезьяна взяла в руку палку – тогда человек обрёл понимание смысла. Ещё даже без способности понимать что-либо, человек встал на следующую ступень развития. Словно простейшей молекуле самого раннего этапа развития был дарован смысл в размножении и в тот же миг саморазвития. Все процессы взаимны в мировом порядке вещей: от молекулы, обезьяны и человека. И тогда, если сейчас человек потерял из вида то, ради чего он живёт – всё потеряно. Потерян смысл той молекулы, и той обезьяны, все великие открытия прошлого, все достижения, жертвы, все смерти прошлого – всё просто растоптано человеком, который не смог осилить важнейшего для него принципа, стимула для жизни.

Возможно от обилия всего, что окружает человека, может от скуки, а может от неспособности поднять тяжкий груз, который был возложен на его плечи, возник момент, закатывающий великий восход человечества. Именно, в значении человеческой души и духа, восход ознаменовал развитие, предел понимания для прошлых людей, и сразу же знаменовал начало будущим. Этот восход явился перед человеком, как человек перед ним, и ожидал чего-то наивысшего от человека. Но этот восход был провально наивен, потому что полагался на человека. Может быть, раньше это можно было допустить, но сейчас – это роковая ошибка. Доверить человеку мир – точно то же самое, что доверить двухлетнему ребёнку подержать стеклянную вазу над пропастью.

Можно полагать, что закат – это всего лишь результат восхода, как его основная цель. Можно понимать это и через ассоциацию восхода – с началом жизни, заката – со смертью. Да, нужно уже это понимать, что всё не бесконечно и уж точно не бессмертно. Нельзя всё время видеть сказку – это очень вредная привычка, которая губит и человека и всё его окружающее. Уже настало то время, когда нужно отложить приукрашенные полёты фантазий и истории со счастливым концом, и, наконец, взглянуть в окно. Никому не хочется туда смотреть, если видеть там истину, но если не смотреть, она никуда не денется. Стоит опасаться, что, если человек как-то однажды посмотрит в это окно и увидит, что улицы пусты – нет ничего совсем – тогда это будет означать, что всё то, что было там, уже пришло к этому человеку в дом.

В конечном итоге, за самой непроглядной тьмой всегда следует восход, если конечно есть чему восходить. Если есть потенциал, энергия – то е?сть шанс, есть смысл, возможность и будущее.

Тот последний человек – это истина. Истина кратковременная и с одним единственным концом. Реальность в том, что кто действительно понимает смысл жизни – тот либо гений, либо безумец, либо изгой.

ЧАСТЬ 4

1

Вся жизнь человека – это борьба между его силой воли и желаниями его организма. Всю жизнь человек ведёт эту борьбу, даже когда одно полностью оттеснило другое и завладело человеком, то другое всегда остаётся в глубинах и ведёт схватку.

Я боролся с собой всегда, иначе бы я не был собой, иначе я не был бы сейчас здесь: я настоящий бы не был здесь, – был бы какой-нибудь овощ, да кто угодно, но только не я. Борьба с собой – самая важная, самая главная и самая естественная борьба. Я хочу быть собой, поэтому я борюсь с самим собой. Я борюсь со всем миром, чтобы не быть как весь мир. Жизнь – борьба, причём постоянная.

Моя жизнь никогда не будет как прежде – это чертовски здорово. Опасаться предстоит тем, у кого жизнь каждый день «как прежде». Я чувствую чисто физический вред от этого «как прежде». Я был самым оседлым из оседлых, теперь я стал кочующим странником, едущим в неизвестность. Самое важное – мне это нравится: мне нравится быть кочевником; мне нравятся приключения и неспособность быть уверенным в том, что произойдёт со мной через день, через час.

Настал вечер, и стало темно. Барон спал. Холодный зимний вечер и ни единого полицейского вокруг. Будто этот момент дан нам в полнейшее распоряжение. Я размышлял всё время и гнал по тёмной трассе, освещённой фонарями Lacetti. По встречной полосе редко проезжают машины и ярко слепят. Мысли варьируются от нелепых фантазий до социальных проблем. Слишком много вещей смешались в одной голове. Не было прежних посылов к мыслям о прошлом или о будущем. Будущее – стоит ли оно того, чтобы о нём думали, мечтали о нём, если настоящее слишком неизведанное. Прошлое я изведал слишком досконально, слишком часто прибегал к нему. Само настоящее по существу труднопонимаемо: это сегодняшний день, это минута, секунда, мгновение. Настоящее разное у всех и такое неуловимое, что длится слишком быстро во времени и пространстве. Через минуту будет будущее, которое в тот же миг станет настоящим, которое в тот же миг станет прошлым. Миг – это жизнь. Не важны часы и дни, годы, века и тысячелетия. Формальности, сентиментальности – они могут быть утешениями, рамками жизненного пространства, но никогда не заменят саму жизнь.

Я пропустил через мозг все наши нарушения законов, порядков, морально-этических и нравственных норм и признал, окончательно и неоспоримо, что это правильно. Мы всё сделали правильно, законы и тому подобное не так важны, если факт правильности действий налицо. Юридические законы – это социальная мораль, но это не значит – человеческая мораль.

Благоговение людей перед законодательной системой вызывает опасение. Законы всё античеловеченее, с каждым годом. Но что идёт не так? Почему люди перестали обращать на это внимание и только и знают, что строго выполнять их? Смотреть на это слишком больно; веришь в неминуемую гибель поколения – оттого становится ещё поганей. А ведь все эти люди – часть единого целого; и я – часть всего этого. По этой же причине обывателям никогда не понять различных хиппи, юппи, нудистов, го?тов, растаманов и представителей множественных субкультур и воззрений. Протест против власти есть всегда; всегда есть свой нонконформист на любого конформиста. Это протест против всего и всех – такие люди не видят смысл в притворстве и хотят жить по-настоящему.

Я подъехал к придорожной круглосуточной закусочной и разбудил Барона. Внутри забегаловки была парочка дальнобойщиков, которые показались мне просаленными и пропитанными дорогой людьми. По ним сразу видно, что они – профессионалы своего дела, гуру дороги и всего с ней связанного. Словно в дальнее плавание выходят они однажды из дома и возвращаются спустя несколько недель. Телевизор находился на стене и по нему шёл какой-то советский фильм прошлого века. Барон уселся за столик; выглядел он вполне удовлетворительно: слегка помятый и сонный, но со здоровым и непонятным блеском в глазах.

Официанта как такового не было. Был молодой нерусский парень, улыбающийся во все тридцать два зуба, видимо, чтобы расположить к себе. Такой улыбки стоит опасаться. Он стоял за прилавком и смотрел на меня в ожидании, пока я рассматривал меню, если его можно так назвать. Меню не особо отличалось разнообразием, поэтому я решил ограничиться двумя двойными порциями пельменей и кофе. Спустя десять минут наш заказ был выполнен. В то время пока мы ожидали, фильм показался мне вполне занятным.

– Мы сейчас где? – спросил Барон.

– Примерно в часе езды до Московска, при въезде в какой-то посёлок.

– Мне уже намного лучше, знаешь. Правда чувствуется отходняк.

– Может купим эту забегаловку. Деньги есть. Останемся тут, будем содержать бизнес, жить-поживать. И подальше от этого проклятого города, от всей этой суеты. Найдём пару красивых, здоровых девиц. Как думаешь?

– Брат, это уж ты без меня. Меня не привлекает это село. Как-то в нём всё грязно, что ли. Всё старое, люди глупые, запах навоза. А инфраструктура? Это же дикость. Нет, брат, не моё это.

– Ну, говоря о глупых людях – их везде хватает. А к остальному быстро привыкаешь. Да и тут грязь вся на виду, её взял да убрал, а в городе всё невидимо: в воздухе, в воде да в еде – там уже ты зависишь от того, что тебе дают.

– Не знаю, не знаю. Хотя твоя правда – в чём-то ты прав. Я всё же предпочту город – мне он ближе по духу.

– Ладно, каждый при своём мнении. Я вот думаю основаться где-нибудь вдали от города. Да хоть даже здесь. Правда пельмени я больше брать здесь не буду – это невозможно есть.

– Да, пельмени – гадость ещё та. Травят людей.

Моё стремление к уединённой жизни было иное, чем у Барона. Наши идеалы слишком различались. Почему собственно не основаться вне зоны городской суеты? Жизнь здесь иная, конечно. В деревне дел возникает много и часто. А что мне трудности? Трудности есть всегда.

Мы поужинали, или уже позавтракали отвратительными пельменями и растворимым кофе и снова помчались по трассе. Барон взял в дорогу бутылку водки и сока. На улице было прохладно – ночью стало особенно ветрено и пробирало до костей.

2

– Понимаешь, системная нравственность – это не нравственность человека. Нормального человека. Дело в том, что нормальный человек – это тот человек, модели которого придерживается большинство, – сказал я, въезжая в посёлок.

– Что же тогда делать, если большинство – дебилы? – спросил меня Барон.

– Тогда я не хочу быть нормальным.

– Да мы и есть ненормальные. Самые чокнутые.

Барон засмеялся, но сразу прервался от боли в плече. Я тоже посмеялся, ни сколько над сказанным, сколько над Бароном. Он начал рассказывать историю о том, как он познакомился с парнем, к которому мы направляемся. Они учились вместе с ним в военном училище и в первый же день учёбы устроили драку. Барон сказал, что прилично навалял Васе (так его звали). Потом, уже на следующий день, их обоих чуть не отчислили, но приехали родители Барона и всё «разрулили». Он закончил рассказ тем, что сказал:

– Тебе стоит познакомиться с моими родителями – они тебе обязательно понравятся.

– Непременно, – сказал я, но подумал: вряд ли мне предстоит с ними увидеться.

Мы проехали уже второй посёлок, после остановки в закусочной. Дорога была ровной, однако знак ограничивал скорость: «80 км/ч». Я решил прибавить скорости и поддал газу до ста пятидесяти. Примерно за триста метров я заметил машину ДПС, но они меня, естественно заметили раньше. Я сбавил до шестидесяти, чисто символически – было понятно, что мы в дерьме. Взмах палочки и я притормозил на обочине; Барон сидел и молчал.

– Старший сержант Гончаров. Предъявите ваши документы, – холодно отстучал представитель государственной дорожной полиции.

Я достал свои права, разузнал, где хранятся документы на машину у Барона, и подал их ему.

– Я нарушил? – прикинувшись дурачком, спросил я.

– А вы как думаете? Превышение точно, сейчас проверим вас на состояние алкогольного опьянения… У вас здесь что-то. – Сотрудник показал на часть моей левой ноздри.

Я посмотрел в зеркало и увидел белый след от кокаина в области ноздри. Всё к одному. Я подумал: «Может меня хоть не посадят. Надеюсь на это. Сука, я ведь должен был предвидеть эту ситуацию».

– Выйдите из машины, для прохождения медицинского освидетельствования, – произнёс сотрудник.

– Может, решим всё по-человечески. Я могу поднять вам настроение на весь день, а вы поднять его мне. Просто я еду почти сутки, мне буквально осталось километров пятьдесят – вот и решил ускорить время. Десять вас устроит?

– Что? – теперь уже прикинувшись дурачком, спросил меня сотрудник ДПС.

– Пятнадцать, – сказал я и увидел в глазах сотрудника согласие, но на устах его было безмолвие. Тогда я решил окончательно свести его с ума и предложил ему двадцать тысяч рублей.