Одно Целое

– Думаю, да, – отвечаю я, – выглядит она заметно лучше вчерашнего, да и чувствует себя, вроде, тоже хорошо.

– Хотелось бы, чтоб быстрее. Может нам выкрасть её?

– Выкрасть?

– Ну да, проберёмся в больницу, заберём её и слиняем через чёрный ход, – глаза Лены загораются.

– Прям, как в кино, – улыбаюсь я.

– А то!

– Идея мне нравится, только пока мы план побега проработаем и обо всём договоримся, её уже по-настоящему выпишут, – смеюсь.

– Наверное… – Лена вздыхает, – мне просто хочется скорее забрать её, больница всё-таки, не курорт какой-нибудь.

– Знаю. Завтра пораньше пойдём, с врачом поговорим. Если нормально всё с ней, то попробуем договориться, чтоб отпустили, процесс восстановления и отдыха мы и дома организуем.

– Хорошо, так и поступим, – кивает Лена.

– Решено! – заключаю я.

– Настроение такое хорошее-хорошее, прям, летать хочется или что-то такое приятное сделать, – Лена вытягивается в струнку и делает взмах руками.

– Тогда сделай, я тебя в этом поддержу с удовольствием, – улыбаюсь.

– Только что? Я вот не знаю.

– Давай ещё пройдёмся, прогуляемся, может, придумаем что-нибудь, – подмигиваю я.

Мы ещё долго гуляли по городу. Заходили в кафе и бары, пили кофе и виски, смотрели выступления музыкантов. Возвратились в отель уже глубоко за полночь, разошлись по номерам и легли спать.

Наутро мы проснулись рано, несмотря на то, что поздно легли, и почти одновременно. Собрались, быстро позавтракали в кафе при отеле и полные воодушевления и решимости поехали в больницу. Радость наша, однако, в момент улетучилась. Тамары на месте не было, и куда она делась, никто не знал.

Тамара просто исчезла.

Глава 28

Всё это сугубо индивидуально. Все эти дуновения ветра, весь этот гул, проезжающих в стороне автомобилей, случайные голоса прохожих, эхом доносящиеся до твоего уха. Непростительное движение времени, замирающее лишь изредка, чтобы полушёпотом навеять тебе мысли, смешные ли, грустные ли, непонятно какие. Такие бесполые мысли, наполненные чем-то похожим на откровения. В них есть что-то странное и вечное, что-то необъятное, такое неуловимое, но цепляющее. При попытке удержать это состояние хоть на секунду – оно мгновенно растворятся. Подобно сну, в котором хочется побыть, но который прерывается чем-то похожим на звенящий будильник. Тонкая нить рвётся, а все попытки её восстановить оказываются тщетными. Ты словно просыпаешься, возвращаешься туда, куда особенно не хочешь возвращаться, всё дальше удаляясь от пространства, к которому эта нить вела.

Мы бродили между домов незнакомого района. Лена держала меня за руку, и по её немного нервному движению пальцев я понимал, что она хочет мне что-то сказать. Я пытался подобрать какие-то слова, чтобы вселить в неё уверенность, но ничего вразумительного придумать не мог. Неловкая пауза продолжала затягиваться.

– Мне кажется, я скоро уеду, – наконец начала Лена, – ещё не знаю куда и когда, и вообще зачем, но уеду. Ощущение «не по себе» слишком сильно овладело мной, я хочу от него избавиться.

– И ты думаешь, что уехать – выход, что это поможет? – спрашиваю я.

– Не уверена, но пока я не нашла никакого другого решения. Не выходит забить, отвлечься. Я не знаю с чем бороться. Меня не радует то, что радовало, перестало получаться, то, что получалось. Я всё больше и больше не участвую в процессе, а наблюдаю за ним со стороны. Я как будто не живу. Это странно, неприятно и даже страшновато, – отвечает Лена.

Мы останавливаемся, я достаю флягу с абсентом, делаю пару глотков, затем передаю её Лене. Нас пронзает порыв холодного ветра, заставляя приподнять воротники пальто. Мы встаём ближе друг к другу.

– Любое твоё решение я попытаюсь понять. Получится или нет – я не знаю, но мне очень не хочется терять тебя и тот мир, который мы создали. Его разрушение слишком болезненно, особенно в этот период неизвестности, – говорю после паузы я.

– Да уж, период богат на события, но всё, вроде как, понятно. Неизвестности нет. – Лена вздыхает. – О каком мире ты говоришь? Его уже нет, этого мира. Кто знает, может, пришло время, чтобы что-то поменять.

– Не говори так. Мысли на подобные темы всегда заводят куда-то не туда, – мой голос немного дрожит от волнения и холода вокруг.

– Я бы очень хотела уберечь тебя и уберечься самой от всего этого. Твоё неконтролируемое саморазрушение меня пугает, моя эта вялотекущая усугубляющаяся неопределённость пожирает меня. Так не должно продолжаться, – голос Лены звучит чуть увереннее моего.

– Всё ещё может наладиться, я хочу в это верить, – говорю я.

– Нечего налаживать! Всё оборвалось тогда, когда мы вернулись из больницы в этот отель, будь он неладен, в этот номер, а там ничего: ни вещей, ни документов. Ничего кроме этой треклятой записки: «Простите меня и прощайте. Будьте счастливы». Что это вообще такое? Это любовь, это уважение какое-то? Это тот самый мир, о котором ты постоянно твердишь? Неужели мы оказались не достойны личного объяснения хотя бы? – с вопросительным недоумением смотрит на меня Лена.

– Не знаю. Может, случилось что, и не было времени или возможности объясниться, – пожимаю плечами я. – Мне до сих пор не верится, в то, что так всё произошло. Это получается, Тамара сбежала из больницы, дождалась, когда мы покинем отель и поедем к ней, затем забрала вещи, оставила записку. И всё? Как-то, я не знаю, слишком круто, ловко, хладнокровно. Да и не предвещала ничего такого наша встреча накануне. Вспомни. Всё начинало налаживаться как-то.

– Начинало и перестало. Факты на лицо. Я не очень-то верю в эти теории заговора, на которые ты тут намекаешь. Но даже если это было что-то «шпионское и хладнокровное» в тот момент, даже если это был опять какой-то непонятный порыв, как тогда, перед аварией. То потом же можно позвонить, написать, поговорить. Прошёл не день, не два. Три месяца почти прошло, – Лена постепенно сбавляет обороты повышенных тонов. – По-моему, всё очевидно. Нужно принять расставание, пережить его и идти дальше.

Я ничего не говорю. Мы делаем ещё по глотку и идём дальше. Сумерки начинают переходить в исчезновение света, ветер пронизывает сознание, пальцы деревенеют от холода. Мы вызываем такси и едем домой.

Через пару недель Лена всё-таки уезжает в другой город по какой-то институтской аспирантской программе по обмену. Я особо не вникаю в подробности, стараясь принять её выбор, как и обещал. Пытаюсь сохранять спокойствие хотя бы внешне. Но внутри всё идёт наперекосяк.

Всё счастливое такое хрупкое и ненадёжное. Как тепло в холодное время года, как сердцебиение смертельно раненого, как радость во время непрекращающейся тоски. В моём внутреннем мире небо хмурится, туманятся улицы, облетают последние листья, падают тыльной стороной, от чего асфальт души становится серебристо-пепельно-серым. Птицы чувств стремительно куда-то несутся, горят неяркие мысли под абажуром одолевающих страстей. Гобелены людей сотканы пасмурной нитью, без ярких красок. Запасы сна на исходе.

Глава 29

Дерьмовые новости, красивые девушки, озвучивающие их в прямом и не очень прямом эфире, бесцельное щёлканье кнопкой на пульте от телевизора, бесшумные бешеные мысли бессознательного в голове, затихающая суета за окном. Вполне себе рядовой сюжет завершающегося обычного дня в не вполне счастливом пространстве планеты Земля. Он ничем не примечательнее других. Такой, что как только подумаешь, что всё могло быть и хуже, так что надо радоваться, сразу возникает мысль, что могло бы быть и лучше, так что ничего хорошего, в общем-то, и нет. А время этого дня уже не вернуть, да и не надо, наверное. Усталость бессильная и тоскливая от полу выполненной невзрачной работы. Хочется спать, но не спится, хочется сделать что-то, но не делается. Вот и получается бесцельная жалость и одновременно ненависть к себе и окружающим событиям. Развлекательные увеселения не срабатывают, да и не льются особо внутрь. Просто тоска и недвижная агония сознания, не понимающего, чего от него хотят. Окна дома напротив постепенно гаснут, дело к полуночи, но спать не идётся, а мысли всё разрушают и разрушают. Невольное заточение внутри этих мыслей не находит выхода ни в каком виде. Ни тебе "всё так мило и тепло", ни "да пошло бы оно". В общем, сделать что-то хочется, а что сделать не знаешь, так как совсем не понимаешь: грустно тебе или ты устал, или нормально всё, но ты что-то перепутал. Звонить, никому не позвонишь. Сидишь и ждёшь утра, ненавидя его за предстоящую необходимость идти и делать то, что тебе совсем не хочется делать, и любя его за эту самую необходимость. Оставаться наедине с нынешними мыслями еще страшнее и губительней. Странно, какое-то время назад их не было и в помине, а сейчас они всё заполонили, не оставив от былой сказки бытия и следа. Совсем их не хочется. Ощущение, что танцы ещё не начались, а от мелодии уже воротит. Очень хочется отдохнуть от этих мыслей, но где там. Да и как? Валяться и смотреть бесцельно один за другим фильмы, не особо вникая в их качество, перипетии сюжетов? Ещё хуже будет. А что делать тогда?

Глава 30

Усугубляющаяся хандра и депрессия всё сильнее и сильнее углублялись в меня, занимали всё больше и больше пространства во внутреннем мире. Они разъедали сознание, становясь всецело правящими и определяющими моё состояние. Я не знал, как с этим бороться. Ни алкоголь, ни вещества уже не помогали, а делали только хуже, давая мимолётное облегчение и почти сразу вгоняя всё дальше в беспросветную тьму хаоса и неконтролируемого отчаяния. Делая шаг вперёд, а вернее, останавливаясь на мгновение отдышаться, я отбрасывался на несколько шагов назад. Ощущение нахождения возле черты невозврата становилось всё более пугающим. Осознание того, что у тебя остаётся хоть один шанс, хоть небольшая песчинка надежды, начинало покидать. Желание убежать и скрыться ото всех не покидало ни на секунду, и тем печальнее было понимать, что побег невозможен. Если то, что происходило в голове, весь этот непрекращающийся поток отвратительных мыслей, и нельзя было назвать адом (ведь со стороны всё видится всегда не таким страшным), то невозможность избавиться от этих мыслей, прогнать их куда-нибудь, уж точно адом назвать было можно. Безысходность – не в делах и событиях, происходящих вокруг, она – в ощущении, в окружающем воздушном пространстве. Ад – личный, он находится внутри. Если наступил, то от него не скрыться.

Излечиться своими силами я не мог, мне нужен был кто-то или что-то, чтобы схватить меня и вынести из замкнутого круга, очистить разум полностью от мыслей, отформатировать, перезагрузить мой персональный мир. Очевидно, что всё это время я делал, что-то не то и не так, раз всё закончилось этим состоянием. Я нуждался в новой попытке начать сначала, я клялся, что не повторю ошибок, что постараюсь предугадать все неправильные повороты и не сверну на них. Я мечтал о пустоте, о создании новой вселенной, о новой точке отсчёта, о новой эре.

В этом мире слишком мало лекарств.

Глава 31

Запретный плод сладок, сладок и гадок. И вот я уже мчу в машине по трассе в какой-то город. Кто за рулём я не знаю, вернее должен знать, но не помню. Мы определённо знакомились, жали руки, иначе стал бы он мне говорить сейчас всю эту херню?

– Ты там как? Чего притих? – раздаётся голос с водительского кресла.

– Да, что-то хрен знает… – бессвязно мычу я, озираясь по сторонам.

– Всё в порядке с ним, не приставай! Подубило мальца – свой пацан! Бля, да я рифму сплёл из цитат! Над этим городом циферблат, мы под знаком весов на весах, мы сплетение ритма в словах! – вылетает голос с заднего сиденья.

Я делаю усилие и просовываю голову между кресел.

– Привет, – выдавливаю из себя я.

– Здорова, брат, ты снова с нами! – несётся на меня одобрительный возглас.