Орион: Око земли

– Да где ты только не бывал, – пробубнил себе под нос Маркус, всовывая последний ключ.

– Постарайся слиться с толпой и прикинуться новым послушником. Тогда сможешь с легкостью пробраться к пирамиде.

– Прекрасный совет, Зигмунд, – второпях надевая гражданские сапоги, ответил он, – я-то хотел перерезать там всех, а потом чьей-нибудь головой в двери постучаться.

– Язвить ты так и не научился. Хорошо, что, хотя бы, логику от меня унаследовал, – Маркус зашнуровал второй сапог, закинул на плечо сумку, схватился за дверную ручку и, шагнув за порог, захлопнул дверь. От удара висевший на стене портрет Зигмунда в обнимку с сыном сорвался с единственного гвоздя, и упал на ковер, сотканный из шкуры вымершего морского медведя. – Но характер от матери, – добавил он и зашелся тяжелым кашлем.

Стремительным шагом сержант пересек улицу первых фонарей по уже почти полностью растаявшему льду и попал на площадь, где вовсю кипели работы по восстановлению. Дюжины мужчин бок о бок с женщинами возили телегами камни и цемент, заново выстраивая стены домов по периметру площади. Некоторым удалось сохранить жилой вид и практически не измениться после землетрясения, не считая небольшого скоса всех крыш к югу. Но остальные здания лежали в руинах, похоронив под собой жильцов. Еще несколько дней назад они согревались у своих очагов в холодные ночи, а теперь из-под разрушенных стен доставали обледенелые трупы и скидывали в общую телегу, чтобы потом отвезти их на кладбище.

В тот день на площади лавочники предлагали свои товары. Это было обычным делом – сходить утром на рынок и вернуться домой с нужными или чаще не очень вещами, но все повернулось не лучшим образом. Маркус медленно проходил через рабочих и повисший в воздухе туман из грязи и дыма в сторону железнодорожной станции Солтиса и наблюдал, как разгребают металлолом, оставшийся от лавок, и испорченные товары, которые не успели спасти убегающие торговцы. Как ни странно, статуя молчаливого наблюдателя в центре площади совершенно не пострадала. Землетрясение словно бы обошло ее стороной. Непоколебимый взгляд этого человека выглядел куда более зловеще, когда он восседал на троне посреди гор истерзанных тел и разрушенного города.

Поспешив убраться с площади, Маркус еще несколько неспешных шагов просто пялился в небо, задумавшись о тех людях, что лежали под завалами, тех, кто замерз насмерть, не успев найти себе на ночь кров, и тех, кого свалила болезнь. К своему счастью или сожалению, у отца он перенял и здравый ум, поэтому начинать обвинять фанатиков из Пирамиды, что и сделало большинство, стоило дать слухам ход, смысла не было. Нужны были ответы, и дать их могли только те самые фанатики.

Он очнулся из-за накрывшей его тени и звука вращающихся лопастей. Сержант поднял голову, и его взору открылся огромный нос дирижабля, отбывающего со станции Солтиса куда-то на юг. Его вид внушал ощущение величия и эйфории только лишь от одного взгляда на этого зверя. Шум, издаваемый лопастями на задней стенке будки, где находились пассажиры c пилотами, представлялся рычанием существа, что использовался на гербе империи и красовался сбоку на накаченной горячим воздухом ткани, натянутой на каркас. Маркус завороженно наблюдал за полетом зверя, потеряв какую-либо бдительность. Через пару минут из-за каркаса выскочил тонкий луч солнечного света и пронзил незащищенный глаз наблюдателя, который тут же прикрыл лицо ладонью. Ненароком вспомнился совет Зигмунда с детских лет: «В Орионе не следует делать как минимум двух вещей. Первая – это смотреть в разгар дня невооруженным взглядом на солнце. Вторая – не пытаться спорить с морскими гномами на то, что сможешь отличить их женщину от мужчины». Маркус протер замыленные глаза и снова посмотрел на солнце, но на этот раз сильно прищурившись. Определять время по светилу учили еще в первые годы академии, но никому не дано поворачивать его вспять, поэтому, затянув покрепче лямки на плечах, он в спешке побежал к станции.

На перроне в красной мантии, ушитой серебром, стоял советник, который напоминал хряка, и трое его помощников за спиной. У одного в руках лежал зеленый мешок, а у второго – наплечная сумка. Хряк, едва завидев приближающегося полицейского, закричал ему, чтобы тот шевелился быстрее. Как только он, тяжело дыша, остановился рядом, хряк ударил его тыльной стороной ладони по затылку. Маркус схватился за голову и резко выпрямился.

– Ты наглеешь все больше и больше с каждой встречей. Ты почему опаздываешь? У меня, по-твоему, времени свободного вагон? А? Отвечай!

– Приношу свои извинения, господин.

– Я твоими извинениями даже подтереться не смогу. Из-за тебя теперь опаздываю, – он жестом приказал отдать все полицейскому, а сам сложил руки на животе. – Все, садись в паровоз и проваливай. Я свою работу сделал, – хряк гордо поднял голову и, проходя мимо полицейского, грубо толкнул его плечом. Идущий за ним помощник попытался сделать то же самое, но промахнулся, а остальные два только кинули пару злых взглядов.

Маркус вошел в первый вагон, проклиная хряка всеми известными ему словами за то, что тот дал порванный мешок. Внутри царила пустота, поэтому одинокий пассажир с легкостью нашел себе свободное место слева у входа. Раскинув вещи по всем сидениям вокруг себя, он уселся на оставшуюся часть сидения и с облегчением выдохнул. В ту же минуту паровоз подал пронзительный свисток и тронулся с места.

– Поехали, – сказал он невидимому собеседнику.

Глава 3

«Я неустанно молил Юну, чтобы он полетел. И он в самом деле полетел! Это потрясающе!»

Слова Алана Маркса, создателя сверхтяжелого дирижабля «Титанус», накануне трагического крушения

Руф не выходил из таверны «Сладкий Джо» уже вторые сутки и только и делал, что заливался нескончаемым потоком спиртного, которое уже с легкой опаской подносила ему Джоанна – хозяйка этого места. Сгорбившись на краю стойки, он игнорировал всех, кто заходил внутрь, и неохотно одаривал выцветшим взглядом завсегдатаев, что, едва завидев знакомое лицо, решали поздороваться с ним.

Засыпал он на этом же самом месте, только лишь пододвигался чуть ближе к столу, чтобы можно было с легкостью на него лечь, однако просыпался в постели. Видя, как от разрывающего храпа начинает вибрировать стойка, Грун просил нескольких посетителей покрепче перенести тело спящего в комнату на второй этаж и положить на свою кровать. Все равно с этими морозами зал в таверне не пустел практически круглые сутки, и времени на сон у него оставалось совсем немного, да и оно выпадало исключительно на обеденные часы.

Просыпаясь в позе эмбриона на кровати вдвое меньше его, Руф пытался усесться на край постели, неторопливо переваливая будто бескостные конечности. Через несколько минут неудачных попыток прийти в себя он тяжело вставал и ковылял обратно к стойке, наплевав на раскрутившиеся болты у основания протеза. Добравшись до забитого за ним места, он вновь садился на единственный в зале трехногий стул и тихим голосом подзывал к себе Джоанну.

– Может, тебе уже хватит? – спросила она, встав на ящик. – Такими темпами я скоро начну с тебя плату за аренду жилья брать.

– Я сам решу, когда хватит, – ответил Руф измученным от недосыпа и алкоголя голосом. Джоанна неодобрительно покачала головой и, спрыгнув с ящика, пошла в подвал за выпивкой.

Старик сидел, не оглядываясь по сторонам и не реагируя на уличные шумы, доходившие до него через открытую дверь вместе с пылью и ветром, заглядывавшим внутрь, словно неуверенный гость. Он протискивался сквозь решетку перед дверью, насвистывая только ему знакомую мелодию, осматривал пустое помещение и убирался прочь, однако через секунду возвращался, вновь повторяя свой незамысловатый цикл. С момента землетрясения «Сладкий Джо» днем пустовал из-за свалившихся на плечи инженеров и кузнецов работ по массовому восстановлению теплоснабжения города. Об этом Руфу рассказал один из инженеров, а точнее, всучил свою историю, как ненужный груз, ошибочно пришедший в порт, вдобавок подвязав к нему истории своей семьи вплоть до бабушки из деревушки Брионны. С точно таким же успехом он мог бы выложить это поддерживающему второй этаж столбу, но по какой-то причине выбрал старика. Не слезая с его ушей, он вываливал все, что накопилось за годы работы и семейной жизни, а перед наступлением темноты облегченно выдохнул, дружелюбно шлепнув нового друга по плечу, и ушел домой в приподнятом настроении. Если бы Руфу указали на него пальцем и спросили, кто это, он бы покачал головой и ушел.

На протяжении двух последних дней его личный мир сузил свои рамки до единственной точки на столе, с которой он не сводил стеклянного взгляда, вновь и вновь прокручивая злополучные секунды. В тот момент все, что существовало вокруг, осталось черным фоном за падающей на него верхушкой Ашны. Взмахи крыльев птиц, крики в панике разбегающихся людей, запахи свежеиспеченного хлеба, пахучих трав из лавок алхимиков, музыка, голоса, ветер – исчезло абсолютно все, погрузившись в кромешную тьму. Всего метр, один проклятый метр отделял его от участи раздавленной тыквы в саду. Последовав за заигрываниями бело-рыжего котенка, старик сделал три шага вперед, и именно они стали причиной его прямого попадания в открытое окно.

С того момента он практически не говорил. Выбравшись из-под обломков с испуганным до полусмерти котенком, Руф неторопливо двинулся в сторону дома. Наплевав на разбитый ящик с виски, не обращая внимания на ноющую из-за неплотно прилегающего к ноге протеза рану, не видя по сторонам разруху и тянущиеся к нему руки людей в завалах. Его мир превратился в туннель, направленный прямиком в таверну.

Джоанна вернулась с полупустой бутылкой и двумя стеклянными стопками. Она поставила их на край стойки, кинула перед собой ящик, со скрипом встала на него и, поднявшись на уровень глаз старика, подвинула бутылку со стопками ближе.

– Я буду пить один, – заявил он, разглядев вторую стопку. Джоанна промолчала и, спрыгнув с ящика, потопала к другому углу стойки.

– С тебя на сегодня хватит.

Руф приоткрыл рот, на секунду решив, что слова прозвучали в его голове, но потом увидел ссохшееся лицо Парнса, сидевшего в офицерском мундире справа от него. Перекошенное в скверной гримасе, оно напомнило о временах, проведенных в составе багровых клинков, вместе с плотным запахом слизнякового масла для чистки сапог, которое перестали использовать лет сорок назад, заменив его гуталином. Голос, как и раньше, звучал твердо, долбя по барабанным перепонкам, словно в колокол, однако сейчас к нему добавился мерзкий скрежет из-за прокуренного горла. Парнс достал бронзовый портсигар из внутреннего кармана мундира, вынул из него самокрутку и прикусил ее край пожелтевшими зубами.

– Только тебя тут и не хватало, – Руф потянулся за бутылкой, но в этот же момент иссохшая рука подвинула ее к себе вместе с двумя стопками.

– Вижу, ты тоже не в восторге от встречи, – он открыл бутылку, заполнил содержимым одну из стопок и, закупорив горлышко, поставил обратно.

– Не припомню, чтобы хотя бы раз был рад тебя видеть, – Руф попытался свистнуть и подозвать Джоанну, но, выдав непонятный шипящий звук, прерывисто закашлял.

Парнс промолчал. Он достал из нагрудного кармана спичку, чиркнув ею об стол, извлек пламя и подпалил самокрутку. Все вокруг тут же заполнилось запахом жженой травы и листьев, а вкупе со слизняковым маслом выходила такая вонь, от которой дохло все на расстоянии десяти шагов от источника. Руф не пытался отмахиваться от давно знакомого запаха, зная, что это невозможно.

– И то верно, – неохотно согласился Парнс, выпустив две струи дыма через ноздри. – Есть дело, – продолжил он, – связанное с нашим общим знакомым.

В те годы, когда на теле Руфа красовалась вычищенная до блеска белая кираса, Парнс занимал пост одного из капитанов багровых мечей. Тогда еще совсем не старому стражнику было поручено в составе небольшой экспедиции отправиться к обнаруженной на континенте Форас дыре в земле, которую исследователи сразу же обозвали Фораминис, с целью спуска и дальнейшего изучения. В группу ученых затесался молодой, но подающий большие надежды алхимик Мортимер. За все путешествие он произнес всего лишь несколько дежурных фраз, а в остальное время просто смотрел в окно на простирающуюся за ним гладь океана и периодически что-то записывал в свою тетрадь.

Не обратив внимания на человека в темно-синем пальто, Руф устало сел в кресло напротив и, открыв книгу на странице, заложенной обрывком бумажки, продолжил изучать один из учебников по Ориону автора Зигмунда Тейна, в котором он подробно рассказал о континенте и всех, кто на нем обитает. Краем глаза алхимик заметил книгу, аккуратно лежащую в грубых руках стражника, и немного поерзал на месте от любопытства. Он никогда не видел, чтобы подобные люди держали что-то кроме оружия, а здесь – целая книга и, судя по всему, тот изучал в ней не только иллюстрации. Через некоторое время он полностью отвлекся от записей и, уже не стесняясь, изучал лицо стражника, пытаясь по его выражению понять, на каком конкретно месте тот остановился. Все же решившись спросить, почему он читает, вместо того чтобы полировать свой доспех, Мортимер получил в ответ лишь секундный угрюмый взгляд, поднятый от страниц учебника, и ощущение дискомфорта внутри. С крепким желанием вывести сидящего напротив на диалог он стал постепенно задавать вопросы, так или иначе касающиеся работ автора книги, рассказывая некоторые факты из его биографии, и в конченом счете все же смог привлечь внимание стражника, хотя поначалу и пожалел об этом.

Первые минуты знакомства с молодым ученым для Руфа проходили, словно балансируя на границе между мирами Юны и Талии. С одной стороны, ему были интересны факты и истории, связанные с полюбившимся автором, но тот энтузиазм, с которым его новый знакомый все это рассказывал, выводил из себя, из-за чего он периодически смотрел прямо в глаза алхимика, не моргая, и заставлял того вжиматься в кресло и чувствовать себя, мягко говоря, неловко. Однако после часа нескончаемого потока информации он смирился и даже стал вникать в сказанное, стараясь игнорировать непрерывный юношеский напор.

– Руф, вот ты представь, – говорил Мортимер перед обедом, – весь мир состоит из бесконечного числа различных форм жизни, веществ, материалов, ископаемых, да вообще всего! Каждый элемент можно скомбинировать с другими и получать на выходе что-то совершенно новое, что-то, не поддающееся описанию.

– Как варка пива, – спокойно отвечал ему Руф, – если к ячменю добавить, например, мяту, то получится совершенно другой вкус.

– Да-да, вот именно! Достаточно изменить всего один элемент, и итоговый продукт будет каким-то образом отличаться от исходника, – он замолчал и с интересом посмотрел на собеседника. – Я даже не думал, что кто-то из стражников сможет меня понять. Прости, но порой назвать вас «разумными» язык не поворачивается, – Руф улыбнулся.

– Ты не так уж далек от истины, да и твое «порой» – это даже комплимент, – Мортимер искренне улыбнулся в ответ.

Почти весь перелет они сидели за столом, обсуждая всевозможные вопросы, связанные с Солтисом, начиная с поддельных динариев, в сплав которых вливали три четверти железа и только одну серебра – вместо положенной половины, и заканчивая слухами о подпольных крысиных боях в тавернах. Мортимер с огромным интересом объяснял причины принятия советом не всегда однозначных решений, но также обдумывал позицию человека, совершенно далекого от политики, и подмечал возможные полезные сведения. Когда принесли обед, оба замолчали, заняв рты приготовленной поваром едой.

– Послушай, – доев овощную похлебку начал алхимик, – а что побудило тебя стать стражником?

– Не понял? – пережевывая кусок хлеба, переспорил Руф.

– Ну, почему ты, к примеру, не стал музыкантом, инженером или еще кем-нибудь?. Не пойми меня неправильно, но мне кажется, ты смог бы раскрыть себя лучше в другом деле, нежели в охране, – доев похлебку, Руф отложил ложку в сторону и откинулся на спинку кресла.

– Может быть, ты и прав, – он на несколько секунд замолчал, уведя взгляд в сторону, и с закрытым ртом вычищал языком кусочки овощей, застрявших между зубов. – Да если на чистоту, то у меня тоже возникали такие мысли, но тут уже ничего не попишешь. Ты молод и можешь делать, что захочешь, меня же с детства отец отдал в академию, и понеслось, – он взял кружку с вином со стола и сделал небольшой глоток. – В нашей семье по мужской линии служили все, так что и я не стал исключением. Сначала тринадцать лет академии, потом пять лет в голубой страже, то есть в полиции. После я сам вызвался на войну с восточной империей…

– Княжеством, – поправил его Мортимер.

– Княжеством?

– Да, княжеством. Во главе государства стоит князь, и там совершенно другая система чинов и всего остального, но это неважно. Пожалуйста, продолжай, – Руф странно на него посмотрел, впервые услышав слово «княжество», но быстро отошел и вернулся к истории своей жизни.

– А на чем я… – он замолчал, быстро повторяя в мыслях уже сказанное, пока не кивнул. – В общем, война, потом вернулся в Солтис и какое-то время жил с отцом, служа все в той же голубой страже. Вскоре отец умер, оставив в наследство кошель монет и наш дом. Ну и через десять лет я прошел подготовку у багровых мечей и, войдя в пятерку лучших, присоединился к ним, – он схватил оставшийся кусок хлеба на столе и закинул его в рот. – Так что, отвечая на твой вопрос: я просто всю жизнь связан с этим делом. Вот и все, – Мортимер несколько секунд внимательно всматривался в лицо стражника, сидящего перед ним, и после, аккуратно подобрав слова, спросил: