Семейный портрет спустя 100 лет

Полина месила какие-то лепёшки из муки, варила похлёбку из крупы, которая быстро закончилась. Голодала двухлетняя девочка, не выбиравшаяся из болезней. Она чахла изо дня в день, и даже её плач затихал из-за отсутствия сил.

Илья начал воровать в садах у узбеков персики, инжир с ловкостью, присущей десятилетнему мальчику. В него стреляли дробью, но не попадали. Он смастерил рогатку и отстреливался более крупными камешками. Ему удавалось попасть в своих обидчиков чаще, чем им в него, что могло кончится плачевно, если бы его поймали. С помощью древнего оружия, то есть рогатки, он начал охотиться на птиц. К сожалению, фауна в Ферганской долине не отличалась богатым выбором. В небе на недоступной высоте парили орлы. Оставалось отстреливать ворон, что мальчик делал с мастерством настоящего охотника. Полина ощипывала птиц, как кур, и бросала в котелок. Вороны варились долго-долго, но их мясо мягче не становилось. Илья и Полина проглатывали кусочки воронины, не разжевывая, малышка отказывалась есть и таяла на глазах. Может быть, если бы её накормили курятиной, более нежным мясом по сравнению с вороной, она бы окрепла и даже выжила.

Илья забрался на базар близлежащего городка и своровал курицу для маленькой девочки. Узбеки поймали его, курицу отобрали, и на мальчика посыпался град тумаков по самым болезненным местам.

Мимо, как в сказке, проходил молодой человек. Он возвращался домой после ночной смены. Мужчина сразу понял, что происходит. Он уплатил за птицу и выкупил мальчика, чьё лицо напоминало кровавое месиво. Обтёр его, вымыл, намочив свой носовой платок в стакане кипятка, продававшегося здесь же на базаре, и повёл ребёнка домой. Мужчине не очень хотелось тащиться в незнакомый аул. Но, глядя на мальчика, он сразу понял, что если отпустит, то его снова схватят узбеки и в лучшем случае беспощадно изобьют. Да и сам мальчик мог ввязаться в следующую историю.

Мужчину звали Саймоном, или Моней сокращённо. В детстве он произносил только окончание своего имени. Близкие так и стали его называть – Моня. Это был польский еврей, которого, как и многих других, спасла эвакуация.

По дороге мальчик сообщил, что зовут его Илья, что родители пропали, а он живёт с сестрой и её маленькой дочуркой. Илья и Полина всегда считали друг друга родными братом и сестрой, а её сводных братьев оба считали двоюродными.

– Муж сестры на фронте, – гордо сообщил Илья.

Саймон переступил порог полутёмной комнаты. В углу возле примуса, пытаясь разжечь его, стояла молодая женщина. Платье на груди было разорвано. Девушка быстро прикрыла грудь рукой, пытаясь придерживать лоскутки ткани. Но как она не старалась, розовая кожа просвечивалась между пальцами.

У Саймона подкосились ноги. В комнате на столе горела одна свеча. Он ничего не видел и не слышал. Куда-то исчез мальчишка, которого он спас. Он не заметил в углу кровать, на которой заходилась от плача маленькая девочка. Спутанные рыжие пряди волос на голове у молодой женщины показались ему золотой короной, и она сама – сказочным существом, готовым одним взмахом невидимой палочки перевернуть его жизнь.

Сбросив наваждение, Моня разговорился с Полиной. Она сразу сказала ему, что замужем и муж на войне, правда, письма от него давно не приходят; а ей скоро исполнится двадцать, дочери – два года. Он не слышал её откровений, не слышал про девочку, которую нечем лечить и нечем кормить.

Моня вышел и вернулся через два часа со свежим белым хлебом, с фруктами и молоком для ребёнка.

Он вошёл в дом, начал выкладывать яства на стол. В полумраке комнаты на него смотрели три пары горящих голодных глаз. Никто не заметил у него в руках маленький чемоданчик. В чемоданчике несколько личных вещичек. Моня переехал к Полине, не спросив ни слова, не сообщив ни слова.

Он заведовал пекарней. Во время войны в голодной Ферганской долине заведующий пекарней был равен по статусу с магараджей в Индии. Молодой, черноглазый, статный и «сказочно богатый», согласно определению эвакуации, вернул к жизни подростка и молодую женщину. Малышку спасти не удалось. Где-то через неделю она умерла.

Отсидев по дочери положенных семь дней траура, Полина вышла на работу в пекарню. Хлеб пекли ночью, чтобы развозить рано утром ещё тёплые буханки по больницам, госпиталям, в заводские столовые эвакуированных заводов, производящих амуницию для фронта. Часть хлеба шла в колхозы, где его делили на пайки рабочим.

Среди жара печей, среди мешков с мукой, среди банок с закваской; с руками, испачканными в тесте, в передниках на полуголые тела, мужчина и женщина занимались любовью. Иногда они поднимались, белые, как привидения, склеенные в прямом смысле слова мукой и потом в знойном помещении. Они начинали отряхивать друг друга, бросались к печи. Жар духовок смешивался с жаром тел, и запах дрожжевой закваски проникал в каждую пору влюблённых, выпекающих хлеб в угаре страсти. Они снова и снова бросались друг к другу, склеиваясь в чаду и угаре любви, забывая обо всём на свете; о войне, о пропавших родителях, об ужасе насилия и нищеты.

Буханки поднимались выше, и запах дрожжей и чего-то ещё, таинственного и неуловимого, стоял на всю округу. А они снова склеивались из-за теста, налипшего на их руки, тела, занимаясь любовью в чаду страсти и печей.

* * *

Когда где-то месяца через четыре вернулась бабушка, к громадному изумлению её встречал несколько округлившийся Илья, со щеками налитыми, как яблоки по осени. Полина, в разгар несчастий перенёсшая смерть маленькой дочурки, расцвела, как бутон редкого цветка. Она благоухала тонким ароматом ванили и корицы и красовалась мистической тайной, недоступной пониманию людей.

Ещё через недели две явился дедушка, готовый оплакивать свою жену и детей. К счастью, оплакивать никого не понадобилось. В семье Левинштейнов до конца войны больше никто не страдал от голода.

Полина молила Бога получить заветную весточку с фронта, что муж её геройски погиб или пропал без вести… Её мучила совесть. Она молилась и каялась в одно и то же время.

Потом, позже, лично мне она призналась, что не живёт, а отбывает наказание за первого мужа, которого не сумела полюбить; за дочку, за которой плохо смотрела (лучше, наверное, не могла).

Илья подрос, вытянулся. Несмотря на военное голодное время, у него наметились бицепсы, раздались плечи и голос стал более хриплым.

Он умудрился чуть не утонуть в Сырдарье. Спас его солдат, который проезжал мимо на лошади. В другой раз он свалился с утёса, на который взобрался, чтобы поймать маленького горного козлёнка. Его нашли в ущелье на следующий день, оцарапанного, побитого, с ногами, которые подкашивались при попытке встать. Дедушка с бабушкой решили, что он все кости переломал в падении. Но папа полежал два дня, а на третий уже исчез – пошёл играть в нарды.

Почти каждый день он дрался с местными мальчишками, обыгрывая их, оставляя без копейки. У него появились собственные деньги. Вскоре он начал обыгрывать и взрослых, попивая чай в чайхане.

Там, в Ферганской долине, во время Второй мировой войны – одной из самых страшных катастроф, как чума или чёрная оспа, постигшая человечество, была начерчена его линия жизни. Вообще-то, не линия, а витиеватое слово – игрок.

Война подходила к концу. Полина не могла расписаться с Моней. Официально она была замужем за Григорием. От мужа не приходило никаких известий, что было странным само по себе.

Они ещё раньше отыскали Полининого родного отца и сводных братьев. Их мать скончалась от малярии. Полина взяла на себя заботу о братьях и больном отце.

После эвакуации она вместе с ними вернулась на Украину, в Киев. Отцу нужна была помощь. Хотя старшего брата призвали в армию и он попал в танковые войска на территории Чехословакии, но двое младших братьев нуждались в женской заботе и уходе.

Саймон с родителями и старшим братом вернулись в Польшу. С Полиной они договорились, что, когда муж вернётся с фронта, она с ним разведётся, а он, Саймон, приедет за ней, как только обустроит свою семью. Он плохо понимал, что значило вернуться в СССР. Во время войны в эвакуации многие польские евреи женились и выходили замуж за местных. По окончании войны эти семьи беспрепятственно возвращались в Польшу. После войны приехать в СССР, для того чтобы жениться на гражданке Украины, стало невозможным.

Полина нашла хлебное место (чему-то Моня её научил), устроилась на работу в ресторан при вокзале. Хлебное место значило то, что от официантов до директора ресторана – все воровали и несли продукты домой. Если бы их кто-то обвинил в преступлении, они были бы крайне удивлены. В коммунистической России это была норма. Каждый нёс домой, что мог. Рабочие на кирпичном заводе несли кирпичи, на текстильном – отрезы тканей.

За пределами предприятий происходил обмен товаром.

Работа в ресторане предполагала многие связи с продуктовыми базами, поставщиками ликёроводочных товаров. Связи тогда в стране большевиков значили всё: как ты и твоя семья будут одеваться, питаться, у какого стоматолога лечить зубы.

Очень скоро красивая статная молодая женщина стала заведующей смены. Обстоятельства сделали её кормилицей младших братьев и больного отца, который вскоре умер от рака лёгких.

С войны первый муж Полины, Григорий, не вернулся. Пришло извещение, что он пропал без вести ещё в 1944 году. Полина надеялась, что он где-то затерялся в Европе по собственной воле или какая-то молодая женщина подобрала чернобрового красавца. Она очень надеялась, что именно так всё произошло. Больше она о Григории никогда не слышала. Ей передали его награды – медали и ордена за отвагу, которые он заслужил в рядах советской армии.

Полина взяла их, как берут за хвост грязного уличного кота, с ощущением, что она никак не заслужила быть вдовой героя-солдата.

Саймон сначала писал часто. Но Полину вызвали в КГБ из-за переписки с иностранцем. Следователь, задававший вопросы, заикался, глядя на Полину, кроме глубокого декольте он ничего не видел и не слышал. Он отпустил её безо всяких наставлений, ни разу не взглянув на армейские награды пропавшего мужа.

Бабушка послала письмо Саймону с просьбой не писать Полине, а просто приехать как можно быстрее.

Прошло два с половиной года, и все уже убедились, что поляк никогда не вернётся. Муж тёти Сони, Яков Лазаревич, познакомил Полину со своим сотрудником – молодым талантливым инженером с «Арсенала». Алик ухаживал за тётей недолго. Уже через месяц знакомства они решили пожениться. Расписались в загсе, и Алик переехал к Полине. В начале их совместной жизни всё было неплохо – походы в кино и театры. Алик считал себя рафинированным интеллигентом и старался причастить жену к искусству: театру, поэзии, опере. Полина обожала театр, но именно балет покорил её окончательно. Вскоре она разбиралась в хореографии, как профессиональный критик.

Молодая женщина научилась одеваться эффектно и причесываться у лучших парикмахерш Киева. Так же как и в детстве, когда бабушка одевала Полину в присланные из западных стран вещи, Полина после войны доставала такие же дорогие платья, сумочки из посылок, в основном приходивших из Польши, теперь уже дружеской страны коммунистического блока.

Когда Полина была на втором месяце беременности, неожиданно, словно гром с ясного неба, свалился Саймон с австрийским паспортом. Он пришёл к Полине в дом. В то время как раз там находилась моя бабушка Клара, приехавшая проведать дочь.

– Мама, – спросил Моня, – где Полина?

– Я тебе больше не мама, – резко ответила бабушка.

– Что случилось, мама?

– Полина вышла замуж.

– Нет. Нет. Нет, – повторял он, не веря своему горю.

– Ты же исчез.

– Нет. Я не уйду и не уеду без неё.

Наконец явилась моя тётя. Они бросились друг к другу в объятья. Саймон объяснял, что не мог вернуться сразу. Он не мог получить визу в СССР. Они из Польши переехали в лагерь беженцев в Австрию. Там он перевернул мир, чтобы добиться австрийского гражданства, на что ушли эти несколько лет. Он не писал тёте, потому что его об этом попросили, но не было дня, чтобы он не просыпался с мыслями о ней.

– Разве ты меня забыла? Разве ты могла меня забыть?

– Нет, не забыла. Я верила, что в один прекрасный день ты вернёшься, но меня считали сумасшедшей, – взгляд был обращён в сторону моей бабушки.